Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей - Евгений Титаренко

Зарубку «1500» сделали уже в сумерках. Но и здесь не было ничего приметного: ни в русле, ни поблизости, на сотни метров вперед и назад. А если поворотные ориентиры мог разглядеть лишь хозяин чертежа — любой поиск заранее безрезультатен… Утешало то, что ни один нормальный человек не стал бы вычерчивать такую изломанную схему пути, если бы ориентиром поворота была обыкновенная сосенка или раздвоенная ель… Их можно насчитать тысячи по тайге.

Петька пробовал даже ковырять штыком землю. Но разве перековыряешь весь лес? И растерянный Петька помрачнел.

— Надо было сворачивать на тысяче двести… — сказал он.

Никита задумался. Зачем-то поглядел вверх, вниз, потом вправо…

Адмирал-генералиссимус с надеждой воззрился на его круглую голову. Не может же быть, что все прахом…

— Слушай… — сказал начальник штаба. — Когда это записывалось?.. Схема.

— Давно, — не понял Петька.

— Я знаю, что давно. В революцию ведь?

— Наверно…

— А тогда ведь не меряли метрами… А этими — саженями… Бабка и теперь саженями все меряет.

Петька воспрянул.

— Да у тебя… святая голова, брат! Академия! Конференция! — заорал Петька. — Организация Объединенных Наций! Сельсовет! Вот какая у тебя голова!

— А сажень — это два метра, один дециметр, тридцать четыре миллиметра… Тридцать четыре — откинуть. Два метра десять сантиметров на тысячу пятьсот, — продолжал хладнокровно высчитывать Никита, — три тысячи плюс сто пятьдесят…

— Сельсовет, а у тебя есть спички? — неуверенно спросил Петька.

— Нет, они у тебя. Три тысячи плюс сто пятьдесят…

— Ты знаешь, мои промокли…

Никита уставился на него отсутствующими глазами. Петька даже был убежден, что он досчитал в уме: три тысячи плюс сто пятьдесят — три тысячи сто пятьдесят метров…

— Да? — спросил Никита. Обеими руками шлепнул себя по щекам. Огляделся. — Надо идти назад…

Петька, синий от холода, виновато подергал себя за волосы.

— Не дойдем…

Вершины сосен потухли на глазах. И тайга будто понадвинулась со всех сторон, уплотнилась, нависла над ними.

— Так… — сказал Никита. — Давай штанами меняться?

— Еще чего, — огрызнулся Петька. — Надо что-нибудь делать… Шалаш какой, что ли…

До сосновых веток не добраться — высоко, надо было искать пихту или, на худой конец, ель.

Петька поглядел на компас. Стрелка уже начинала светиться. Показал рукой:

— На северо-восток…

От мокрых штанов его все сильнее охватывала дрожь. Но винить было некого, и, стиснув зубы, Петька молчал.

Они прошли всего-то шагов пятьсот, когда темнота стала такой, что и в десяти шагах можно было потерять друг друга. А рядом по-прежнему возвышались голые до самых верхушек сосны.

Уже не сдерживая знобкую дрожь, Петька остановился.

Всегда знакомая и близкая тайга теперь нависла над ними, чужая, неприветливая, суровая. Она всегда сурова к растяпам — тайга…

— Заблудим… — сказал Никита.

Плечи их соприкасались.

Петька неожиданно повел головой.

— Чего ты? — тревожно спросил Никита.

— Не чуешь?

Никита принюхался.

— Чую!..

Дрожь сразу пропала. Петька глянул на компас.

— Восток!

Запах был едва уловимым. Но это был запах костра.

Судьба еще раз улыбнулась им.

Странники

Костер горел рядом с небольшой охотничьей избушкой на поляне.

У костра сидели два мужика. Друзья из осторожности понаблюдали за ними. Но ничего подозрительного не заметили.

Один из мужиков, с вислыми рыжими усами, что-то не спеша рассказывал напарнику. Тот, время от времени кивая, слушал. Лицо у него было маленькое, морщинистое и чем-то располагающее.

Неподалеку от них лежали на траве двустволки и убитый заяц. А на газете между охотниками стояла бутылка водки.

Лица вышедших на поляну друзей имели самое невинное выражение, как будто это вполне естественно — появляться вот так из тайги.

— Приятного аппетиту… — вместо приветствия пожелал Петька, останавливаясь у костра. От штанов его сразу повалил пар.

Мужики с открытыми ртами некоторое время разглядывали пришельцев.

Потом усатый ответил, как положено:

— Будьте гостями…

— Спасибо, — сказал Петька и облегченно вздохнул, усаживаясь почти вплотную к огню.

Никита тоже сел.

Помолчали немного.

— Штаны-то зачем мокрые? — будто между прочим, спросил усатый, разливая в две кружки «Московскую».

Никита заметил в траве еще одну бутылку.

— Да так… — сказал Петька.

— Чтой-т я не слышал, чтоб за так в мокрых штанах ходили… Ты не слышал, Акимыч? — спросил усатый.

Акимыч тряхнул головой.

— Н-не… Как-тось не по-нашенски.

— Ну да, — рассудительно заметил усатый. — По-нашенски, так высушился бы, чай?..

Петька догадался наконец, что к чему. (Ладно, хоть штык успел передать Никите.) Скинул штаны, подвесил их на рогатулине возле костра, рядом — трусы и ботинки, а телогрейку застегнул на бедрах, как юбку. И сразу приободрился.

Усатый протянул Никите кусок отварной говядины. Никита хотел отказаться, но вспомнил, что с самого утра они с Петькой в рот ничего не брали, и рука его сама собой потянулась к мясу.

— Спасибо, — поблагодарил Никита.

Петька тоже получил кусок говядины с хлебом, тоже поблагодарил.

— Ничего! — ответил Акимыч. — Будьте здоровы!.. Будь здоров, Тихонович! — и выпил.

Пока ели, молчали, разглядывая друг друга.

В общем, все получалось довольно по-мужски.

— Кто же вы будете?.. — между делом спросил Тихонович, опять закусывая огурцом и не глядя на приятелей.

— Мы-то?.. Да мы это… — сказал Петька, — ну, путешествуем…

— Это как же: вроде странников, что ли? — равнодушно уточнил Тихонович.

— Ну да… — согласился Петька. — Если по-старинному, то странники.

— А-а… — сказал Тихонович. — И отколь же вы?..

— Да тут, недалеко… Из деревни, — сказал Петька.

— Понятно… — вздохнул Тихонович, снова принимаясь за бутылку. — Так вот, Акимыч, значитса… Идет эт-та Ефросинья-то… Ну, а я, сам знаешь, поддамши малость…

Никиту потянуло ко сну, и он под неторопливый говорок Тихоновича вздремнул.

Сначала высохли Петькины трусы, и он надел их, потом штаны, потом обул ботинки.

— Поспите, чай? А? — обернулся к нему Тихонович. — Сооруди, Акимыч.

Никита очнулся.

Акимыч взял смолистую головешку и, наклонившись, вошел в избушку.

Никита и Петька с готовностью последовали за ним.

— Вот сено, вот кошма. Дерюжку-то под голова, а кошмой накроетеся, — гостеприимно распорядился Акимыч.

Друзья бухнулись на сено и только подумали возликовать, как дверь что-то очень уж быстро хлопнула, и за стеной послышался торжествующий смешок Тихоновича.

Никита поднялся на коленки, попробовал сшелохнуть дверь плечом, но, видимо, ее крепко подперли снаружи.

— Дяденька… — позвал Никита.

— Хе-хе!.. — отозвался Тихонович. — Странники, значится? Вот я завтрева к маткам вас оттащу, — они вам покажут эти самые странствия… Чи страствования, Акимыч, — как это?

— Дыть как ни обзови, а все одно вожжой придется! — добродушно рассмеялся Акимыч.

— Дяденька… — еще раз безнадежно позвал Никита. — Нам надо идти!.. Мне по надобности надо…

Но смех за стеной уже стих. И от костра послышалось знакомое:

— Значитса, еще по махонькой?.. Ну, так вот эт-та…

— Поживем — увидим… — неуверенно изрек Петька.

Оба они настолько устали, что не поспать им просто нельзя было.

Закон джунглей

Пять или шесть часов проспал Петька — он не знал, потому что спал как убитый. Разбудил его уже проснувшийся начальник штаба.

Было еще темно. От костра по-прежнему долетал говорок.

— Спички высохли?

Петька кивнул в темноте на стены.

— Увидят!..

Никита уже прошарил бревна.

— Тут как в погребе!..

Петька зажег спичку.

Солома в углу избушки была разрыта. Никита ткнул пальцем в землю:

— Роем!..

И спичек больше не зажигали. Слышали только дыхание друг друга, орудуя попеременно — один штыком, другой руками.

Идея была правильной. Через двадцать минут под стеной избушки уже пролезала рука, но чтобы расширить подкоп, пришлось покопаться еще минут тридцать.

Первым выглянул наружу Никита. Петька сзади подтолкнул его: «Давай!..»

Но Никита влез обратно. Велел зажечь спичку и куском случайно оказавшейся под руками извести вывел на стене приветствие джунглей:

МЫ ОДНОЙ КРОВИ — ТЫ И Я

Потом они вылезли наружу и соломой прикрыли за собой лаз.

Последнее, что слышали они от костра, — это неторопливый говорок Тихоновича: