Не все были убийцами (История одного Берлинского детства) - Михаэль Деген

«У тебя не слишком-то арийская внешность», — прошептала женщина.

Она присела рядом со мной.

«Ты чистокровный еврей?»

Ее вопрос рассмешил меня.

«Все ясно. Значит, чистокровный», — тихо сказала она.

Она говорила с сильным акцентом. Несколько раз, не поняв ее, я вынужден был переспрашивать.

«Сейчас я передам тебя моей подруге. Она будет знать, кто ты. Я и не ожидала, что ты такой смуглый».

«Меня часто принимают за итальянца».

«Хорошо. Но каким образом итальянский мальчик очутился в Берлине у Штеттинского вокзала? Да, непростая ситуация», — сказала она.

Я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ.

«На всякий случай: твой отец воюет на восточном фронте, а твоя мать погибла во время бомбежки. Такая легенда тебя устраивает?»

«Только при необходимости», — прошептал я.

«Не беспокойся. Моя подруга сама расскажет о тебе. Но ты это тоже должен знать».

Взяв меня за руку, она вместе со мной вышла из комнаты.

Это была высокая, костлявая женщина с тяжелой челюстью и волосами соломенного цвета. Ее солидный вид внушал уважение. Но ее низкий голос звучал мягко, нежно и доверительно.

На вокзале царил невероятный хаос. Часть вокзала при последнем налете была разрушена, некоторые платформы были разворочены, завалены грудами битого кирпича и мусора.

«Сейчас я познакомлю тебя с одной сестрой из женского НС-объединения. Ты знаешь, что означают эти буквы?»

«Я знаю, что эти сестры делают, а НС — это, наверное, что-то связанное с нацистами».

«Замолчи!» Она страшно рассердилась, и ее акцент стал еще более заметным.

«Никогда так не говори, а то все узнают, кто ты. Ты ведь уже достаточно большой, чтобы это понимать».

Женщина взяла меня за плечи и встряхнула. Она внезапно преобразилась, выражение лица стало суровым. Даже голос стал каким-то жестким.

«Ты согласен со мной?»

Я кивнул.

«Если ты не можешь владеть собой, то в таком случае я не хочу тебя с ней знакомить. Ты понимаешь меня?»

«Понимаю», — быстро сказал я.

«Обещаешь мне, что будешь говорить только то, чему я тебя учила? Иначе всем нам крышка, а мою подругу сразу расстреляют».

Я согласно кивнул, но про себя подумал: «Ну уж это, конечно, явное преувеличение».

«Моя подруга очень хорошая женщина, а состоит она в национал-социалистической попечительской организации только потому, что хочет помогать другим людям. Всем без исключения, понимаешь?»

«Понимаю», — ответил я.

«Ну хорошо, тогда идем».

На мгновение остановившись, она еще раз внимательно посмотрела на меня.

«Ты и в самом деле выглядишь как-то слишком… по-южному».

«Что, слишком на еврея похож?» — тихо спросил я.

Она снова посмотрела на меня долгим взглядом. «Да нет, пожалуй, больше на итальянца», — засмеялась она и потянула меня за собой.

На вокзале царил ужасный шум. Люди стояли на путях и пытались поднять свой багаж на уцелевшую платформу. В самой середине рабочие расчищали завалы. К вокзалу медленно подходили поезда и, пуская пар, ждали, когда можно будет снова подъехать к платформе. Казалось, будто весь Берлин собрался уезжать.

«И убитые есть?» — спросил я.

«Очень много», — ответила шведка. — «Бомба попала в состав, в котором ехали военные. В самую середину. Вагоны первого класса, и такие чистые! Там было много солдат-эсэсовцев. Они все направлялись на восточный фронт».

Женщина посмотрела на меня, как будто хотела увидеть, как я отнесся к ее рассказу. Я сделал непроницаемое лицо.

«Тебя это очень огорчает, правда ведь?»

«Очень!» — ответил я. Она сочувственно улыбнулась.

Мы остановились перед небольшим, наспех сколоченным деревянным бараком, на котором красной краской был нарисован крест. Не постучав, шведка открыла входную дверь.

Сначала я увидел детей. Несколько детей сидело на стоявших вдоль стен деревянных скамейках. Остальные стояли, тесно сгрудившись. Некоторые были ранены. Маленькая девочка с забинтованной головой вызывающе посмотрела на меня.

«Какая у тебя красивая шапка», — сказала шведка и погладила девочку по щеке.

«Это повязка», — спокойно ответила малышка, не спуская с меня глаз. — «Меня тяжело ранило. Я только-только попрощалась с моим папой, и вдруг как хлопнет! Папу, наверное, убило».

Она проговорила это с какой-то гордостью. Глаза ее оставались совершенно сухими. Я молчал.

«Сколько тебе лет?» — спросила меня девочка.

«Двенадцать», — послушно ответил я.

«Тогда тебе надо подождать. Моему папе было двадцать восемь».

Моя шведка осторожно, но энергично пробиралась сквозь толпу детей, таща меня за собой. У торцевой стены стоял грубо сколоченный деревянный стол и два стула — один перед столом, другой позади него. За столом сидела высокая, полная женщина с темными, собранными в строгий пучок волосами. Лицо у нее было очень усталое, но приветливое. Она взглянула на нас с таким видом, как будто ждала нас уже давно.

«А вот и вы», — сказала она, поднявшись нам навстречу.

Она поздоровалась с моей шведкой за руку и предложила ей сесть, указав жестом на второй свободный стул. «Сейчас я запишу данные этого молодого человека, а потом включу вас в список».

Ну и великанша! Она показалась мне гораздо выше шведки. У нее был приятный акцент.

«Она австрийка», — подумал я.

Ее голос был похож на голос актрисы в фильме, который мы с матерью смотрели во время поисков нашего первого убежища.

Женщина записала сведения обо мне:

«Макс Гемберг, проживал в районе Шарлоттенбург, остался без жилья в результате бомбежки, мать не найдена, отец на восточном фронте».

Откуда-то из-под стола она достала серое одеяло и сунула его мне в руки. «Это государственная собственность», — сказала она. — «Отдашь обратно, когда тебе больше не будет нужно».

Потом снова повернулась к шведке.

«Через полчаса, если Господь Бог и американцы это допустят, отсюда отходит поезд на Уккермарк. В этом поезде наша организация отправляет туда детей, чьи родители пропали без вести, погибли или не найдены. Детей привезут в район Страсбург-Уккермарк, в бывший учебный центр „гитлерюгенда“. Самое главное — это место не бомбят. Во всяком случае, пока не бомбят. Но в любой день лагерь может потребоваться вермахту, и тогда будем думать дальше».

Она разговаривала с нами и одновременно непрерывно что-то писала. Внезапно она подняла глаза от своих записей и улыбнулась мне:

«Я буду сопровождать поезд, поэтому во время пути мы будем часто видеться. А в Уккермарке я устрою так, чтобы ты жил рядом со мной».

«Как зовут твоего отца?» — не глядя на меня, неожиданно спросила она. Я не был готов к такому вопросу и ответил: