Пташка - Ксения Скворцова

найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой.

Девушка улыбнулась, издалека заметив утомлённое лицо отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно. Руки, обременённые грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев её, как всегда, окружённую служанками, князь оживился.

— Этайн, дитя моё!

Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной.

Взоры собравшихся летели в неё, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком её лёгких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола.

— Батюшка, — негромко произнесла она, почтительно поклонившись.

Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости при виде дочери, порывистым движением протянул ей руку, возводя на кресло рядом со своим. Усевшись, девушка направила сияющий взор на собравшихся, и все они, осенённые эти взглядом, убеждались, что княжна по праву называется прекраснейшей из детей сидов.

Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза.

— Удалось ли застолье? — В голосе правителя слышалось лукавство.

Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы её лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь шумела в висках. Нет, Этайн было не привыкать к восхищённым взглядам, но теперь.… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками.

— Застолье удалось на славу.

Голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущённым. Безотчётно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит взгляд в правый угол стола. Разумеется, там её ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца.

— Наши гости, кажется, тоже довольны.

— Гости-то? — усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки её отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. — Что ж, пора бы их уважить.

Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почётной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость, молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займёт своё место.

Чем ближе Этайн была к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг неё. О! Разве видел он в своей жизни хоть раз подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала её тёплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди.

Несколько пушистых прядей осеняли золотом виски. Тонкие розовые губы немного приоткрылись, словно Этайн стало трудно дышать. К бескровным щекам медленно приливал румянец, а, может, лишь отсвет пламени, отражённый в неизменном багряном аксамите, изменил их цвет. Лучики длинных, незагибающихся ресниц колыхнулись, и вдруг её взор, прямой и нетаящийся, ударил со всего размаха, так, что он покачнулся, словно получил тычок копьём в грудь. Таким голубым могло быть только небо в горах! И вот мимолётный взгляд уже выскользнул из его очей, и её усаживают за стол. До юноши донёсся тонкий, почти неуловимый запах ландыша.

Музыка снова ревела, гости налегали на угощения, гуляние продолжалось. Но звуки всеобщего веселья долетали до неё словно через невидимую завесу. Всё, что занимало разум — тёмные, бездонные глаза под собольими бровями. Хотелось повернуть голову и, не заботясь о том, что подумают другие, смотреть на него, только на него.

— Тебе нехорошо? — глухо раздалось откуда-то сверху.

Этайн медленно повернула голову к говорившему. Фиргалл взирал на неё как-то странно, чуждо. В его очах сквозила тревога, раздражение и испуг. Она молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Девушке хотелось ответить, прервать нарастающее между ними напряжение, но язык не слушался её.

Не глядя, молодой человек движением руки остановил проходящего мимо слугу.

— Вина княжне.

Его голос был сухим и резким, совсем не похожим на обычный. Фиргалл терпеливо дождался, пока виночерпий наполнил кубок, и передал его Этайн. Он внимательно, словно в первый раз, разглядывал девушку, сидевшую рядом.

Они знали друг друга с самого детства, не так, как это было обычно в княжеских семьях – поклоны, воспитание на разных половинах и редкие неловкие встречи. Нет, они росли бок о бок, были поверенными в делах друг друга и проводили почти всё время вместе.

Между их отцами давно было решено, что в своё время дети составят новую чету, соединив два славнейших рода. Никому и в голову не приходило поставить эту непреложную истину под сомнение. Но Фиргалл чувствовал, что Этайн всегда находилась в стороне. Её словно не касалось, что судьба их уже решена и она наперёд выдана замуж. Она никогда не говорила об этом, не выказывала ни радости, ни сожаления. Она будто бы и не ведала ничего, безмятежно живя своей жизнью. И Фиргалла пугало это спокойствие, эта её тихая уверенность в чём-то своём, тайном. В его душе росло и крепло с каждым днём предчувствие страшного. Этайн, трепетная горлица, поёт только на воле. Даже если она станет его супругой, придёт миг, и она улетит, вырвется из рук. В глубине души он всегда знал, что Этайн никогда не будет принадлежать ему.

И ныне, глядя на любимую и холодея, Фиргалл с трудом подавлял приливавший гнев. Гибкая, тонкая, светлая, пахнущая цветами и ветром, благородная и смелая, тёплая и трепещущая, с волосами цвета налитой пшеницы, сливочной кожей и бирюзовыми глазами, но чужая, такая непреодолимо чужая! Ему хотелось схватить её