Не стать насекомым - Роман Сенчин

У Шаргунова причудливо сочетаются народность и государственность. Он уверен, что если государство сильное, то народу в таком государстве жить будет хорошо, сытно, радостно. Но вся история человечества показывает, что в сильных государствах народ закабалён, работает на износ, и в конце концов такое сильное государство или гибнет, или становится слабым, но с народом, живущим в своё удовольствие.

Вспомним недавний пример: после тяжелейшей победы в Первой мировой войне народ Франции зажил достаточно благостно. В начале 1930-х это действительно был центр мира, где каждому хватало еды, была работа, находилась крыша над головой (конечно, с некоторыми оговорками, но положение было лучше, чем в большинстве других стран Европы). Но стоило Гитлеру напасть на Францию, и она растерянно упала на колени… Нет, сытый, довольный, просвещённый народ и сильное государство — несовместимы. США мы знаем по небоскрёбам Нью-Йорка и особнякам Голливуда, но американские сталевары, фермеры, сборщики автомобилей от нас надёжно скрыты. Не думаю, что они довольны своей жизнью.

В России множество замечательных людей пыталось сделать народ счастливым в то время, когда государство было крепким и сильным. Им это не удалось. Они страшно заканчивали свои жизни… Сегодня и народ у нас несчастный (правда, внушительной части позволено подворовывать разными способами, одним больше, другим меньше), и государство сильно лишь резкими заявлениями. И такие люди, как Сергей Шаргунов, с одной стороны, видят огромное поле для деятельности, но, с другой, не могут на это поле попасть. Волнуются, негодуют, чувствуют возможность катастрофы, пытаются на эту катастрофу указать. Этим и пропитана, по-моему, первая часть книги «Битва за воздух свободы».

Две же другие — «Культура движется взрывами» и «Идущие врозь» — отданы под литературу. Точнее, под идеологию литературы. Большинство глав-мазков — это статьи и статейки, ранее опубликованные в «Новом мире», «НГ Ex Libris», «Литературной России», «Континенте».

Шаргунов, конечно, не критик, а именно идеолог. Он пытается направлять движение литературы в русле определённых идей, рассматривает писателей, то или иное произведение, то или иное литературное событие со своих позиций. Среди его героев Эдуард Лимонов, Александр Проханов, Юрий Мамлеев, Егор Летов, Василина Орлова, Захар Прилепин, Михаил Бойко, Сергей Есин. В общем-то, писатели, близкие духовно автору. Но есть и неожиданные персонажи. К примеру, Василий Аксёнов с романом «Москва ква-ква», прочтение которого вызвало у Шаргунова такие вот мысли:

«Беда произведения — заведомый искусственный негативизм по отношению к той реальности, в которую Аксёнов на самом деле влюблён. Беда — кваканье, беда — обязательная ложка дёгтя в каждом медовом абзаце. А ведь он влюблён в свою Москву, Аксёнов! Он упоенно пересказывает, да что там, творит заново, как миф, столицу. Он создаёт просторный и солнечный мир, где возводятся небывалые дворцы, гремят парады, Москва-река чиста, в неё погружаются загорелые атлеты. Аксёнов описывает счастье. Даже белая одежда не пачкается в таком городе. <…>

Аксёнов наконец-то написал «Остров Крым» наоборот. Не капиталистическая идиллия, а социалистическая. Наконец-то Аксёнов показал СССР — сверхдержавой, а Москву — городом праздника».

Книга Шаргунова одновременно и мозаична, и однородна. Он пытается охватить сразу многое, и не только охватить, но и оценить, приспособить к своему пониманию жизнеустройства, расположить на своей шкале ценностей. Часто я хмыкал, читая «Битву за воздух свободы», натыкаясь на несуразицы или детскость, за лаконичностью ощущал недостаток аргументов или непродуманность по тому или иному вопросу. Но в целом рад, что эта книга появилась — сегодня молодому публицисту, политику, литературному критику объединить свои вещи под одной обложкой практически невозможно, их статьи распылены по газетам, журналам, медленно тонут в интернетном болоте. Известность, которую принесли Сергею Шаргунову сначала взлёт в той предвыборной кампании, а затем падение, позволили ему свои статьи (точнее, зафиксированные на бумаге в разных изданиях мысли) собрать. Выпустить в виде книги. Кто-то, почитав, наверняка посмеётся и поизумляется — «глупость какая!», — а для кого-то, уверен, она действительно окажется струёй свежего воздуха в наше душное, тесное время.

Ноябрь 2008 г.

Лабораторные работы

Когда в самом начале 2000-х в литературу входили те прозаики, кого одни назвали новыми реалистами, другие бытовиками (определение Дмитрия Быкова), третьи новыми писателями (по названию серии коллективных сборников, издаваемых Фондом СЭИП), четвёртые — липкинской плеядой (определение Владимира Маканина), благодаря тому, что большинство из них открыли Форумы молодых писателей в Липках, критики общей для их прозы чертой называли предельную, граничащую с человеческим документом, автобиографичность, очерковую манеру письма, лаконичность. И многие выражали сомнение в писательском будущем представителей этой волны, предрекая им скорую исчерпанность, невозможность преодолеть планку дебютных вещей. Пожалуй, единственный, в ком сразу же увидели настоящего художника, был Дмитрий Новиков — его рассказы, и в первую очередь «Муха в янтаре», восхитили и большинство критиков, и мэтров литературного цеха — Владимира Маканина, Андрея Битова, Фазиля Искандера, Андрея Волоса.

Но литературная судьба новых реалистов (можно назвать их иначе, кому как нравится) продолжается. Не исписались ни Сергей Шаргунов, ни Александр Карасёв, ни Денис Гуцко, ни Аркадий Бабченко, после продолжительных пауз появляются в журналах новые повести и рассказы Ильи Кочергина. Хотя принципы их прозы за те шесть-восемь лет, что миновали с их первых выступлений, существенно поменялись. Очерковость всё больше уступает место именно прозе, и это с одной стороны радует — усиливается художественная составляющая произведений, появляется повествовательная широта, растёт мастерство, а с другой огорчает — слабеет эмоциональный накал, меньше отображения реальной, живой жизни. Уже и не отображение её, а — отражение, пропущенное сквозь пресловутый магический кристалл…

К очерку мы привыкли относиться как к второстепенному жанру литературы. Очерк для нас или нечто вроде публицистической статьи, слегка раскрашенной живыми эпизодами, может быть, диалогом, или же — эссе, но написанное более-менее понятным языком. На самом же деле очерк — жанр очень сложный, его невозможно написать, обладая о предмете писания отвлечёнными знаниями, в очерке нельзя обойтись общими словами.

И потому, наверное, писатели, стремившиеся обновить литературу, взбаламутить её чинное движение дуновением жизни, избирали своим орудием очерк: в середине 1840-х представители натуральной школы, в 1860-х народники, в 1920-х революционная литмолодёжь. В советское время очерк стал инструментом вернувшихся из краткосрочной творческой командировки поэтов, прозаиков, драматургов, которым нужно было скорей отписаться в газету или еженедельный журнал, и для создания художественного произведения не было времени.

Об очерке, как именно литературном жанре, вспомнили именно с появлением первых вещей Шаргунова, Гуцко, Карасёва, Свириденкова, Бабченко. Разные по манере, по экспрессии, они имели общее в достоверности (или же — правдоподобии) содержания. Между героем-повествователем и автором практически не было дистанции, и такая проза воспринималась как документальная, хотя и написанная языком художественной прозы.

Впрочем, очерку мало везло и везёт с именем. В 1847 году был опубликован «Хорь и Калиныч» Тургенева. Сотрудники журнала «Современник» не зная, как классифицировать это произведение, поместили его в отделе «Смесь». Белинский во «Взгляде на русскую литературу 1847 года», утверждая, что «роман и повесть стали теперь во главе всех других родов поэзии. В них заключилась вся изящная литература, так что всякое другое произведение кажется при них чем-то исключительным и случайным», отметил «Хоря и Калиныча» не в ряду замечательной «беллетристики». И с определением жанра критик тоже явно не определился — называет его то рассказом, то «пьеской». А от характеристики писательской одарённости автора, думаю, честолюбивому Тургеневу стало не по себе: «Очевидно, что у него нет таланта чистого творчества, что он не может создавать характеров, ставить их в такие отношения между собою, из каких образуются сами собою романы и повести. Он может изображать действительность, виденную и изученную им, если угодно — творить, но из готового, данного действительностью материала».

Мы знаем, что Тургенев позже написал несколько романов, произведений «чистого творчества» в его наследии предостаточно. Он стал одним из ярчайших художников нашей литературы, но всё же «Записки охотника», открывающиеся «Хорем и Калинычем», многие называют вершиной его писательства…