Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

пусть, может быть, не особенно глубоко исследовал характер возлюбленной, по-прежнему инстинктивно чувствовал, что, завоевав такую девушку, не должен сразу отчаиваться. Но как за нее бороться? Какое оружие применить? Трудно писать письма, когда тебе не отвечают, а приходить к дому, куда слуге велено тебя не пускать, станет со временем неприятно, если не унизительно.

Однако Гетта написала второе послание – не жениху, а тому, чьи письма получала более регулярно. Когда она в гневе необдуманно порвала с Полом Монтегю, то сразу сообщила об этом матери, а через нее и кузену Роджеру. Хотя Гетта не отвечала на любовь Роджера, она признавала его главой семьи и ближайшим другом, имеющим право знать обо всем, что она делает и что с ней происходит. Посему она написала кузену, что ошибалась насчет Пола, но теперь ее убедили, что Пол всегда поступал с ней благородно – короче, что Пол лучший и самый несправедливо обиженный человек на свете. Дальше Гетта пылко утверждала, что не будет счастлива, кроме как став женою Пола, и умоляла дражайшего друга и кузена Роджера не обращаться против нее, а прийти ей на помощь. Есть те, на кого письма не действуют – кто толком их не читает и воспринимает едва ли половину вложенных в написанное чувств. Роджер Карбери к ним не принадлежал. Он сидел на садовой стене в Карбери с письмом кузины в руках, и каждое слово проникало ему в душу. Он не пытался уверить себя, что это написано восторженной девицей, которую необходимо вразумить строгими увещаниями. Сидя на стене и раз за разом перечитывая Геттино письмо, Роджер Карбери верил: ему самому больше надеяться не на что. Хотя он совершенно не изменился – и не мог измениться, – хотя по-прежнему не мыслил даже пассивного довольства жизнью без любимой, Роджер наконец твердо сказал себе то, что считал правдой. Счастливый или несчастный, он должен жить без Гетты. Он полюбил, когда его время уже ушло. Теперь остается лишь проглотить разочарование и, как удастся, влачить оставшиеся дни. Но если это так – а он признавал, что это так, – то как ему быть с теми двумя, что низвели его до такого жалкого состояния?

Тут его мысли приняли иное, более благородное направление. Он постарается не быть эгоистом. Да, он не заставит себя думать с добротой о Поле Монтегю, не простит его и не откажется считать предателем. Однако Роджер сказал себе, что в сравнении с Геттой Пол Монтегю для него ничто. Если убедить себя, что Гетта, даже выйдя за другого, будет ему по-прежнему дорога, для чего оставаться в ссоре с ее мужем? Роджер знал, что такое прощение даст очень многое. В таком случае сын Гетты должен взять фамилию Карбери и станет его наследником – заменой ребенку, которого у него никогда не будет. Ради нее он откажется от священного принципа майората, из-за которого готов был завещать имение сэру Феликсу Карбери, несмотря на всю никчемность этого молодого человека. Все изменится, если только он убедит себя принять этот брак. Карбери станет домом для молодой четы, если он уговорит их здесь поселиться. И когда-нибудь родится ребенок, о котором Роджер уже мечтал как о будущем утешении в старости. И пусть он никогда не сможет любить Пола Монтегю, ради Гетты он будет поддерживать с ним дружеские отношения. Гетту он должен простить целиком и полностью – как будто она совершенно чиста – и приложить все усилия к тому, чтобы простить Монтегю его предательство. Как ни старался Роджер быть щедрым, как ни любил справедливость, сам он порой бывал очень несправедлив. Ему не приходило в голову, что на самом деле никто против него не согрешил. Снова и снова, размышляя о великий молитве про оставление долгов, он невольно спрашивал себя, надлежит ли и впрямь прощать такое зло, какое причинил ему Пол Монтегю! Тем не менее со стены Роджер поднялся в решимости совершенно простить Гетту, а с Полом Монтегю вести себя так, будто тот прощен. Что до него самого… ему не повезло в жизни, и с этим надо смириться!

Тем не менее Роджер не ответил кузине. Возможно, он все же сохранял некую смутную надежду и чувствовал, что таким письмом лишит себя последнего шанса. Ее послание и не требовало немедленного ответа – собственно, вообще не требовало ответа. Она просто написала, что, поссорившись по определенным причинам с женихом, теперь считает нужным с ним помириться. Гетта просила кузена о поддержке, но и здесь не требовалось никаких действий. Довольно будет, если он не станет больше возражать против ее брака. На самом деле Гетта хотела, чтобы Роджер употребил свое влияние на ее мать, но это тоже нельзя было сделать письмом. Поразмыслив, он решил снова поехать в Лондон. По пути будет время подумать, есть ли у него силы согласиться на этот брак. Потом он увидится со всеми и по их поведению и словам выяснит что-нибудь еще, прежде чем бесповоротно отказаться от своих надежд и посвятить себя устройству их счастья.

Роджер поехал в город, и не знаю, помогли ли ему долгие часы дороги. Для человека, не привыкшего рассуждать, процесс этот мучительно труден. Мы как-то крутим все известное в голове и наконец приходим к решению, руководствуясь более сиюминутными чувствами, нежели рассудочными умопостроениями, – а потом говорим себе, будто думали. Но у нас нет привычки исследовать каждый довод до конца и, разобрав его до основания, приниматься за следующий. Это точно было не в силах Роджера, который, страдая от пыли, а затем от того, что напротив уселась тетка с корзинкой дурно пахнущей еды, чуть не отказался от вчерашнего благородного решения. Однако ночью, гуляя в одиночестве по площади у гостиницы, он смотрел на луну, всей душой ощущая красоту небес, и спросил себя, вправе ли он мешать счастью двух людей много младше себя и куда более достойных радоваться жизни. Впрочем, это было уже после того, как он принял ванну, смыл с себя пыль и поужинал.

На следующий день Роджер с утра пораньше пришел на Уэльбек-стрит. Стуча в дверь, он еще не решил, спрашивать леди Карбери или ее дочь, поэтому осведомился просто «дома ли дамы?». Ему ответили утвердительно и тут же провели его в гостиную, где сидела Гетта. Она поспешила навстречу кузену; тот сразу обнял ее и поцеловал. Никогда прежде Роджер такого не делал, даже никогда не целовал ей руку. Несмотря на родство и близкую дружбу, он в жизни не позволял себе