Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Нунуйка остановилась, позволяя Бинабику перевести ее слова, затем продолжила, проведя рукой по лбу в каком-то ритуальном жесте.

— Риммерсман Слудиг представляет еще более странную проблему. Он не является кануком, поэтому его нельзя обвинить в нарушении клятвы, в чем мы обвиняли Бинабика, но он принадлежит враждебному народу, и если справедливы рассказы наших самых дальних охотников, риммерсманы на западе стали еще более жестокими, чем раньше. Бинабик же уверяет нас, что Слудиг не такой, что он занят той же борьбой, что и Укекук. Мы не уверены, но в эти безумные дни мы не можем это опровергнуть. Таким образом, со Слудига тоже снимается обвинение, и он волен покинуть Йиканук по своему желанию. Впервые со времен битвы в долине Хухинка в годы правления моей прабабушки, когда с гор струились красные от крови снега, случается такое. Мы взываем к духам высот, к бледной Шедде и Кинкипе снегов, к Морагу Безглазому и отважному Чукку, а также ко всем остальным уберечь нас, если мы рассудили неверно.

Когда Охотница окончила, Вамманак встал рядом с ней и сделал широкий жест, как бы разбивая что-то пополам и выбрасывая. Наблюдавшие это тролли пропели какое-то слово из одного слога и начали возбужденно перешептываться.

Саймон повернулся и пожал руку Слудигу. Северянин натянуто улыбнулся.

— Эти недоростки правы: воистину странные времена, — сказал он.

Вамманак поднял руку, призывая к тишине.

— Низоземцы теперь уйдут. Бинабик, который в случае возвращения станет нашим новым Поющим, волен идти с ними, чтобы отнести это, — он указал на Тёрн, который Хейстен держал перед собой, — низоземцам, которые могут это использовать, по его уверению, для отпугивания зимы. Мы направляем с ними группу охотников во главе с нашей дочерью Ситкинамук, которая будет сопровождать их, пока они не покинут пределов Йиканука. Охотники тогда направятся к весеннему городу у Озера голубой глины и подготовятся к приходу всех остальных наших кланов. — Вамманак подал сигнал, и один из троллей выступил вперед с кожаным мешком, покрытым изящной вышивкой. — У нас есть для вас подарки.

Бинабик вывел своих друзей вперед. Охотница даровала Саймону ножны из прекрасной кожи, искусно выделанной и украшенной каменными бусинами цвета весенней луны. Пастух дал ему нож к этим ножнам. Бледный клинок был сделан из цельной кости. Рукоятку украшали резные полированные сверху изображения птиц.

— Волшебный меч низоземцев может быть очень хорош в сражениях со снежными червями, — сказала ему Нунуйка, — но скромный канукский нож легче спрятать, и он удобнее для близкого боя.

Саймон вежливо поблагодарил их и отошел в сторону. Хейстен получил вместительный бурдюк, украшенный лентами и вышивкой, наполненный доверху канукским горячительным напитком. Стражник, который накануне выпил достаточно этого кислого напитка, чтобы войти во вкус, поклонился, пробормотал несколько слов благодарности и отошел.

Слудиг, появившийся в Йикануке в качестве пленника и покидающий его теперь почти гостем, получил копье с чрезвычайно острым наконечником из блестящего черного камня. Древко не было обработано, так как оно было сделано в спешке — тролли не употребляют копий такого размера — но оно было прекрасно отбалансировано и могло также служить посохом.

— Мы надеемся, ты также способен оценить дарованную тебе жизнь, — сказал Вамманак, — и запомнишь, что суд кануков строг, но не жесток.

Слудиг поразил их, опустившись на колено.

— Запомню, — это было все, что он сказал.

— Бинабик, — начала Нунуйка, — ты уже получил самый большой подарок, который мы способны дать тебе и теперь. Если она все еще согласна, мы возобновляем свое разрешение на брак с нашей младшей дочерью. Когда мы сможем исполнить Заклинание Призыва будущей весной, обряд будет совершен.

Бинабик и Ситки взялись за руки и поклонились, стоя на ступеньке перед Пастырем и Охотницей, выслушав слова благословения.

Заклинатель духов в своей бараньей маске выступил вперед. С заклинаниями и пением он смазал их лбы маслами, но Саймону показалось, что он проделывал все это с большим неудовольствием. Когда Канголик закончил и мрачно сошел со ступеней Ледяного дома, помолвка была восстановлена.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Охотница и Пастырь сказали от себя слова напутствия отряду. Бинабик перевел. Хотя Охотница и улыбнулась, и коснулась руки Саймона своими маленькими сильными пальцами, Нунуйка все равно казалась ему холодной, как камень, острой и опасной, как наконечник копья. Ему пришлось с трудом улыбнуться в ответ и медленно отойти, когда она закончила.

Кантака ждала их, свернувшись в снежном гнезде около Чидсик Уб-Лингит. Полуденное солнце скрылось в наползающем тумане, от холодного ветра Саймон застучал зубами.

— Теперь нам надлежит спускаться, друг Саймон, — сказал ему Бинабик. — Большая неудобность, что ты, Слудиг и Хейстен такого великого роста — для вас нет достаточных верховых баранов. В связанности с этим наш темп будет медлительнее.

— Но куда мы идем? — спросил Саймон. — Где эта Скала прощания?

— С течением времени, — ответил тролль, — я буду производить рассматривание свитков, когда мы будем иметь остановки для сна, но сейчас мы имеем должность уходить очень скорее. Горные дороги питают коварство. Скоро наступит снег.

Опять снег, — повторил Саймон, забрасывая за спину рюкзак. — Опять снег.

Глава 6. БЕЗВЕСТНЫЕ МЕРТВЫЕ

Пришел к ней Друкхи, К Ненайсу возлюбленной, ветроногой плясунье,

— пела Мегвин.

Лежала она на зеленой траве, В небо смотрели темные глаза. Молчала Ненайсу, как камень гор.

Мегвин подняла руку к глазам, защищая их от резкого ветра, затем нагнулась, чтобы поправить цветы на надгробии отца. Ветер успел разметать фиалки по камням; лишь несколько засохших лепестков остались на другой могиле — могиле Гвитина. Куда подевалось коварное лето? И когда же снова расцветут цветы, чтобы она могла ухаживать за могилами своих родных так, как они того заслужили?

Ветер перебирал голые ветки берез, а она пела дальше:

Отвечала Друкхи только кровь ее, Алая кровь на белой щеке. Разметались волосы Ненайсу — Черные волосы на зеленой траве. Долго обнимал он Ненайсу. Вечер, прячущийся в серых тенях, Предвестник ночи стыдливой, Разделил одинокие его часы. Не смыкал Друкхи ясных глаз, О древнем Востоке песни пел, Шептал Ненайсу, что солнце взойдет. Рассвет златокудрый пришел, но не смог, Не смог отогреть Друкхи Дитя Соловья. Бездомным улетел ее быстрый дух. Крепче Друкхи и обнял ее. Лес и пустыня слышали, как он стонал. И там, где два сердца бились, Только одно сжалось от горя…

Мегвин внезапно оборвала песню, пытаясь вспомнить остальные слова. Эту песню в раннем детстве няня пела ей — печальную песню о ситхи, «мирных», как называли их ее предки. Мегвин не знала легенды, лежащей в основе баллады. Возможно, и няне она не была известна. Это была просто грустная песня, оставшаяся от лучших времен ее детства в Таиге… до того, как погибли ее отец и брат.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она встала, отряхнула грязь со своей черной юбки и рассыпала остатки увядших цветов на траву, пробивавшуюся сквозь надгробные камни над прахом Гвитина. Поднимаясь по тропинке и кутаясь в плащ от продувающего насквозь ветра, она подумала, отчего бы ей не лежать рядом с братом и отцом ее Ллутом здесь, на тихом горном склоне. Что уготовила ей жизнь?