Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

сей же час сделается белым, но я оставлю черные ободки вокруг его глаз, что позволит мне при случае вернуть ему прежнюю масть. Пойдем-ка, взглянем на него».

Бирминван-шах последовал за странником и увидел белого жеребца, который мирно стоял у источника на крохотном лужке, зажатом между двумя отвесными скалами. Отец робко окликнул коня по имени, и тот немедля подошел к своему хозяину.

«Давай присядем, добрый человек, — предложил Бирминван-шах. — Я вижу, ты не тот, за кого себя выдаешь. Мой родитель очень ценил тебе подобных, я тоже намеревался всячески поддерживать их. В моем положении, всеми покинутый и гонимый, я готов прибегнуть даже к помощи магии».

«Царь мой, — отвечал колдун, — нет и не может быть никаких запретов, когда речь идет о наказании лицемера! Их ненавидят все и всюду, даже в преисподней{308}. О, это ужасные люди, полная противоположность мне, я давлю их, как гадов, где бы ни встретил! Ты, надеюсь, представляешь, на что я способен. И я воспользуюсь моими познаниями, чтобы помочь тебе. Враги приползут к тебе на коленях и будут умолять снова сесть на трон, а ты раздавишь их всех по очереди».

«И как скоро это случится?»

«Через три дня, — заверил колдун. — Но только если ты обещаешь сполна вознаградить меня. Ибо каждый рассчитывает получить плату за хорошую работу».

«Я отдам тебе все мои сокровища!»

«Золото? — с презрением отмахнулся паломник. — Золото мне, который живет на сыре и сушеных финиках? Я стар, скоро мне понадобится помощь и утешение, и я мог бы найти их, будь у меня ребенок, но у меня его нет и он вряд ли появится, а ты можешь завести себе шестьдесят жен и дождаться многочисленного потомства. Уступи мне своего первенца, он станет моим, и только моим, сыном. И не беспокойся, я заберу его у тебя не сразу, а только когда он подрастет, окрепнет и наберется сил, чтобы голодать вместе со мною в пустыне. Тогда с ним случится то же, что и с тобою: он не только не погибнет, но и будет чувствовать себя как нельзя лучше».

Отец вспомнил, как прямо перед побегом из дворца ему сообщили, что курдский посланник уже дал согласие на то, чтобы их царевна Лаила вышла замуж за сына визиря-узурпатора. Бирминван-шах горячо любил дочь курдского султана, и потому все женщины земли и все дети, которых они когда-нибудь родят, были ему безразличны. Что значит какой-то ребенок, когда речь идет о престоле и уничтожении злейшего врага?

И Бирминван-шах обещал отдать своего первенца.

«В таком случае, — сказал странник, — мы выезжаем завтра утром, а чтобы выдержать все тяготы пути, опустошим на дорожку эту бутыль ширазского вина».

День пролетел быстро и незаметно. Колдун был очень умен и говорил цветисто, пещера приобрела обитаемый вид: камни, что служили лежанками, покрылись толстым слоем мха, и, откуда ни возьмись, появились три лампы, озарившие все закоулки теплым мягким светом.

Паломник снова достал свою котомку. Бирминван-шах думал, что он опять, как утром, достанет луковицы, но на этот раз появились две куропатки, один фазан и другие холодные закуски отменного вкуса и приятнейшего запаха.

«Вечерний поставщик, — заметил чародей, — не так скуп, как утренний. Воздадим должное его стараниям».

С этими словами колдун ловко нарезал мясо и пригласил отужинать отца. Тот не заставил долго себя упрашивать.

Бутылка ширазского опустела, на ее месте тут же появилась другая, и так продолжалось до тех пор, пока сон не сморил хозяина и его гостя.

Рассвет заставил обоих покинуть мягкий мох, на котором они крепко проспали всю ночь.

«Вперед, мой царь, — сказал паломник. — Конь оседлан, в путь, на столицу!»

«А как же ты, почтенный старик? Ты пойдешь пешком?»

«Нет, мы не должны терять времени, а значит, твой конь одолжит мне свой круп».

«Тебе же будет очень неудобно».

«Вовсе нет. — И колдун обратился к коню: — Ну-ка, Молния, или как там тебя? Прибавь-ка еще два ребра, дай место конюшему твоего хозяина. Так велит тебе Мограбин».

«Мограбин? — удивился отец. — А кто это?»

«Твой покорный слуга, разреши представиться. Может, ты уже слышал обо мне, но со временем ты поймешь, как любят злословить люди, да к тому же человек познается по своим делам, а ты своими глазами увидишь, как я обхожусь с лицемерами. Я не стану скрывать от тебя ни одной своей проделки, и твои враги окажутся необыкновенно упрямыми, если посмеют мне перечить».

Тем временем спина коня в самом деле удлинилась, и он, будто ветер, понес двух всадников к столице: выехав на рассвете, Бирминван-шах и его спутник уже к закату оказались у городских ворот.

Паломник в той самой простой одежде, в какой отец за пять дней до того нашел его в пещере, спешился, взял коня под уздцы и повел в ближайший караван-сарай.

Конь Бирминван-шаха был так хорош, что все приняли его хозяина за знатного паломника, скрывающего свое положение под скромным платьем. Расторопный Мограбин быстро выбрал комнату, велел подать ужин, наскоро перекусил и заявил, что ему надо в город.

«Отдыхай, мой царь, — сказал он отцу, — а я пойду, послушаю, о чем болтают в столице, узнаю, что там и как, и по делам сегодняшним определю, что будет дальше».

Колдун вышел, а поздно вечером вернулся назад.

«Что скажешь об этом глупом народе? — пожал он плечами. — Все развлекаются по случаю женитьбы сына узурпатора на царевне Лаиле. Народ доволен, он ест, пьет, танцует и о тебе даже не вспоминает. Не знай мы, насколько он глуп, стоило бы подумать о его наказании, но народ не стоит ни любви, ни ненависти, нечего об него руки марать, ибо он, по крайней мере, не лицемерит. Больше всего я ненавижу маску мудрости: нынче вечером я примусь за дело ради тебя, но мне нужно быть уверенным, что ты меня не обманешь. Что ты предложишь в залог честного слова, которое ты должен дать мне еще раз здесь и сейчас?»

Отца в ту минуту больше всего волновала мысль о том, что Лаила досталась другому. Сердце его сгорало от ревности, ибо курдская царевна была его первой любовью, и ко всему прочему Бирминван-шаха ослепляла жажда мести.

«Я сделаю то, о чем ты просишь, — обещал он Мограбину, — я отдам тебе своего первенца, которого родит моя законная жена, а в залог, если хочешь, оставлю моего коня,