Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

в белёсой редкой щетинке. Лоснился курносый носик, затерявшийся в толстых щеках. Довольством светились серые бусинки глаз.

«А, и Фиму потянуло на малинку!» – услыхав хряск по другую сторону малинника, ухмыльнулся Ваня. – А кто ж план гнать будет? Хозяйка даром никого кормить не станет...»

Сам Ваня пока ещё не сорвал ни единой травинки, если, конечно, не считать той, которой он ковырял в зубах.

«Ах, запашиста малинка! Попасусь ещё с полчасика, потом вздремну минуток шестьсот!» – потянулся, сплюнул выковырянное семечко, с подвыванием зевнул. Зевал он искусно, до предела распяливая зубатые челюсти.

- Ну, Фима! Ну ты и уминаешь! – слыша хряск почти рядом, восхитился Ваня, сглотнул ягодку, опять зевнул. Челюсть нижняя отвисла. На Ваню с другой стороны малинника таращилась изумлённая звериная морда. Пасть была приоткрыта. С языка стекала розовая пена.

- А-а-а! – завопил изо всей мочи Ваня, закрыл руками лицо и, увеча малинник, ринулся прочь. Медведь тоже перепугался и, не разобравшись, побежал в ту же сторону. Миновав малинник, они столкнулись и, обгоняя один другого, рванули как спринтеры. Столкнулись ещё раз в березняке, теперь покрепче. Медведь устоял, а Ваня брякнулся. Падал – земля почему-то вертелась. Встав на четвереньки, Ваня завизжал и пополз, виляя задом. Потом вскинулся на ноги и сиганул через кустарник. Впереди него с треском, давя кусты и молодые побеги, удирал испуганный медведь. Ваня не слышал уже ни треска, ни хруста. Он вообще ничего не соображал, ломился через кусты и промоины. Теперь он наверняка выполнил мировой или всесоюзный рекорд по бегу. Беда только в том, что этот бег никто, кроме Димки, не видел. И бегал Ваня неподалеку от брошенной деревни, кружил, заплутав, пока не очутился на каком-то островке. Здесь жили монтажники, строившие насосную станцию.

Подобрав Ваню, бригадир тотчас же вышел на связь:

- Врача нам... врача срочно! Человек болен!

- Чем болен-то? Отчего?

- Ну, нет знаю. Со страху, наверно. Тут медведь бродит, – сказал бригадир, насмешив диспетчера. Сказал вроде бы правду, а вышла глупость. – Нет, я серьёзно, – заспешил он, потом соврал: – Двустороннее воспаление лёгких. Ясно? Ну вот, жди, – бригадир заглянул в посеревшее Ванино лицо, потянув носом, брезгливо сморщился, выскочил на улицу.

Запахи сибирского разнотравья, скрытого в ближайшей чаще, растревожили кукушку. Запричитала птаха о нескладной жизни своей, а голос её заглушил звон кувалды. Зашипела сварка, под навесом бурчал дизель. Если бы не было этих звуков, доносившихся и до бедного Вани, то он услышал бы одуряюще плотную тишину. Услышал бы, как падает на серебряную крышу насосной жёлтая пыльца высоко поднявшегося солнца. Плещется старица, оцепившая островок, бормочет листва, и чему-то смеются весёлые братья-монтажники.

К обеду монтажники собрались в столовке.

- О, тут новичок! Откуда?

Ваня слабо шевельнул указательным пальцем, не отозвался. Бригадир виновато посмотрел на товарищей:

- Через брод перемахнул... Откуда – не говорит.

- Ладно, подождём. Авось разговорится.

Но и вечером, когда уселись подле телевизора, Ваня молчал.

Пел Штоколов, и потому работу бросили раньше. Этого певца в бригаде почитали. Вон, рослый и медвежковатый, выпятив мощную грудь, откашлялся, хитровато сощурил небольшие глаза. Грянул рояль, и огромный, похожий на грузчика мужик запел тепло и задумчиво:

...Гори, гори, моя звезда, Звезда любви приветная...

Незвонко, скорбно текла задумчивая песнь. Лица монтажников, обветренные, шершавые, смягчились и стали значительны. Это про них, про их немеркнущую любовь пел великий артист. Где-то там, на Большой земле, остались их жёны и невесты. Сознание, что есть они и что ждут, делает жизнь на островке терпимой. Оно да плечи товарищей, которые поддержат в трудную минуту.

...Твоих лучей волшебной силою Вся жизнь моя озарена...

- Хорошо! – прошептал бригадир, когда романс кончился, и общий приглушённый вздох был похвалой певцу.

А Ваня молчал и дивился: «Вот люди! Живут, всем довольны. Неужто они не притворяются? Чо хорошего в такой неустроенной собачьей жизни?».

Была полночь, а солнце где-то за лесом ещё светило. Над лесом, большая и важная, красовалась луна. Она являла себя как неоценимый дар, как невиданное благодеяние, хотя... рядом было солнце.

Штоколов ещё пел, а бригадир, собравшись позоревать, завалился на верхнюю койку. Однако под голос этот ему не спалось.

- Ну как, болящий? Ещё дышишь? – склонился он сверху и, вспомнив, захохотал: – Как ты через протоку-то сиганул! Там, поди, метров семь или восемь...

- Ну? – не поверили монтажники, жившие в этом же вагончике, – точно через протоку?

- Своими глазами видел... Скажи – не поверил бы... Видел.

Вагончик стоял на самом берегу. Из окна в старицу свесились два удилища. Левое выгнулось.

-