Япония, японцы и японоведы - Игорь Латышев

Но вот что показательно: именно в Нэмуро принимала меня местная общественность с подчеркнутым радушием, что говорило о желании местных руководителей отмежеваться от той антисоветской роли, которую отвели городу токийские власти. На встречу со мной, советским журналистом, организованную мэром города Оя Кайдзи, собрались руководители мэрии, муниципального городского собрания, местной торговой палаты и рыболовецких организаций. Никто из присутствовавших ни словом не обмолвился о территориальных требованиях, хотя спорных вопросов, связанных с рыболовным промыслом, затрагивалось много. Мои собеседники всемерно подчеркивали готовность к расширению японо-советского делового сотрудничества, и прежде всего в сфере морского промысла. Из последовавших затем бесед с президентом торгово-промышленной палаты Сато Рюкити и другими лидерами местных деловых кругов стало ясно, что роль "антисоветского бастиона", отведенная для Нэмуро токийскими властями, завела в тупик его хозяйственное развитие. Как выяснилось, экономическая жизнь города пришла в упадок, а его население стало сокращаться. Единственный реальный путь к выходу из сложившегося тупика местные предприниматели видели в налаживании прямых деловых связей с советскими городами на Курилах и Сахалине. Депутат хоккайдского префектурального собрания Коикэ Акирака, участвовавший в этих беседах, с нескрываемым возмущением отзывался о "пагубной политике" Токио, препятствовавшего доступу в город работников советского посольства и консульства, как и другим связям с нашей страной.

Дружескими и добрососедскими были мои встречи и беседы с представителями рыболовецкого кооператива "Хабомаи", чьи шхуны вели в те годы промысел в непосредственной близости от наших берегов в соответствии с заключенным ранее двустороннем соглашением о промысле морской капусты и морского ежа. Приветливо встретив меня в здании своего кооператива, они интересовались лишь одним - перспективой дальнейшего сотрудничества с советской стороной, и ничем другим.

В том же духе деловой заинтересованности и дружбы прошли мои встречи с руководителями крупнейшего рыболовного центра Японии - города Кусиро, включая его мэра Ванибути Тосиюки, подарившего мне вырезанного из дерева медведя с тунцом в лапах - типичный символ острова Хоккайдо.

Ну а в день 7 февраля 1988 года, когда на улицах Токио примыкающих к Советскому посольству бесновались, как обычно в "дни северных территорий", мелкие группы ультраправых бандюг, я оказался на другом конце Хоккайдо - в районе города Вакканай, откуда в ясные дни хорошо видны были берега Сахалина. Несмотря на разыгравшуюся метель, мы с моим другом Муто Масахару отправились из Вакканая в рыбацкий поселок Сарафуцу, вблизи которого в 1939 году потерпело аварию и затонуло советское судно "Индигирка", перевозившее заключенных из Магадана в Ванино и попавшее в сильнейший шторм. Память о 700 наших соотечественниках, погибших в катастрофе и захороненных в этом поселке, бережно хранят и чтут его жители. Скорбный обелиск, воздвигнутый ими на берегу, говорил о добром чувстве, уважении и симпатиях к нашей стране. Эти чувства излили мне простыми искренними словами мэр поселка Касаи Кацуо и председатель местного поселкового собрания Ота Канъити, создавшие в поселке Дом дружбы с Советским Союзом.

Исключительно теплыми были и мои беседы в самом городе Вакканай. Его мэр Хамамори Тацуо и другие участники бесед говорили об укреплении и расширении дружественных контактов с Советским Союзом, и прежде всего с Сахалином. Оживленно обсуждали они предложение сахалинского руководства о налаживании регулярной паромной связи между Вакканаем и Холмском. В этом предложении все они видели долгожданную возможность быстрого оживления экономической жизни города и превращения его в "северные ворота" Японии. Спустя года два я, еще будучи в Токио, с радостью узнал из японских газет, что паромная связь Вакканая с Холмском была налажена и первые пассажирские суда начали курсировать между Хоккайдо и Сахалином.

Небольшие бреши в стене отчужденности, отделявшей жителей восточных окраин нашей страны от японцев, стали появляться тогда же все чаще и чаще в связи с непредвиденными контактами обеих сторон, возникавшими по причинам чрезвычайного характера. Во второй половине 1990 года, например, советские граждане - жители Сахалина и Камчатки трижды обращались за экстренной помощью к японским врачам в связи с тяжелейшими ожогами детей, и трижды японские врачи, располагавшие более совершенным медицинским оборудованием и лучшими лекарствами, спасали от гибели наших детей, доставлявшихся в японские больницы спецрейсами советских самолетов. Сообщая об этих случаях добрососедского общения двух стран, я писал, что отзывчивость и благородство японских врачей "пробуждали в сердцах каждого из наших соотечественников чувство глубокой благодарности"80. В то же время ставился в одной из заметок и такой вопрос: а не пора ли и наши больницы обеспечить оборудованием и препаратами, необходимыми в подобных критических случаях?

Отзывчивое и доброе отношение японцев к нашим бедам наглядно проявилось во время трагедии, постигшей в Осаке наш лайнер "Приамурье",трагедии, живым свидетелем которой я стал неожиданно 18 мая 1988 года.

В тот день я находился в Осаке по причине открытия там 6-й Конференции по экономическому сотрудничеству стран бассейна Тихого океана. Утром, вскоре после начала конференции, по залу пронесся слух: "В порту города горит советский лайнер "Приамурье". Услышав об этом, я попросил находившегося на той же конференции представителя АПН в Осаке А. Ильюшенко подвезти меня на место пожара - в осакский порт, и через двадцать минут мы были уже там. То, что мы увидели, я описал в сообщении, отправленном в тот же день и сразу же опубликованном в "Правде". Ниже привожу его:

"Осакский порт. Три часа дня. Вот он, пассажирский причал,- место злополучного пожара. На подступах к причалу толпа японских репортеров. Далее - полицейский кордон, а за ним скопление красных пожарных машин. Возле них завершают свое трудное дело сотни усталых пожарных в синих комбинезонах с почерневшими от гари лицами. Некоторые в огнезащитных кислородных масках. А у причала высится черный остов "Приамурья".

Из иллюминаторов, изуродованных огнем и баграми, еще кое-где валит дым. Острый запах гари стелится над причалом, где в метрах пятнадцати-двадцати от тлеющего судна молча сидят на асфальте хмурые члены экипажа во главе с капитаном А. С. Ерастовым.

Пытаюсь выяснить обстоятельства трагедии у капитана и экипажа, а также у японских пожарных. Версии не совсем совпадают. Пожар возник, судя по всему, в одной из кают между часом и двумя ночи. Сначала поднятый по тревоге экипаж пытался локализовать его собственными силами. Это, однако, не удалось: столб пламени и дыма быстро поднялся до верхней палубы, после чего пожар стал стремительно распространяться по судну. Японская помощь запоздала, так как прямая телефонная связь судна с портовой службой почему-то не работала.