Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Разве я произнесла это слово, Грациенна?

— Но ради бога, милая госпожа моя, поплачьте немножко, ваши сухие глаза пугают меня.

— Молчи… идут.

Это был Замет, который, усадив своих гостей, прибежал показать герцогине, что он не пренебрегает ею.

— Герцогиня, — сказал он, — постятся только до полудня, а теперь уже половина второго; берегитесь, чтобы не повредить вашему здоровью, король будет упрекать в этом вас и меня.

— Вы думаете?

— Я ручаюсь за это, — вскричал Замет с живостью, думая, что Габриэль поколебалась. — Согласитесь!

— Пока нет, Замет, после… О! я попрошу у вас обедать, не беспокойтесь. Приготовления, которые вы сделали для меня, не будут напрасны.

Он вздрогнул и побледнел.

— Покажите мне ваши оранжереи, — сказала Габриэль, — говорят, они великолепны в нынешний год… особенно фрукты.

— Винограду нет.

— А персиков много?

Замет помертвел. Габриэль вошла в оранжерею, он за ней. Она прямо подошла к персикам.

— Что это, я вижу на дереве только один; разве вы уже сорвали все другие?

— Нынешний год был только один, — пролепетал флорентиец.

— Зато какой великолепный! Я никогда не видала такого персика… и если б не постилась, я могла бы съесть этот чудный персик!

Пот выступил на лбу Замета.

— Я уверена, что вы не отказали бы подарить его мне, — продолжала герцогиня, все улыбаясь, между тем как Замет вне себя начинал теряться.

— Курьер! — вскричала Грациенна, которая побежала навстречу курьеру и взяла у него из рук ответ из Безона, зная, что ее госпожа с нетерпением его ждет.

Габриэль с живостью взяла письмо и прочла. Ее очаровательные глаза сверкнули, устремившись на небо, в них блеснул свет освобождения.

— Приятное известие? — спросил Замет, который оправился, видя, что Элеонора подсматривает в окно из-под широкого кактуса.

— Превосходное. Это и приятное и благочестивое дело. Один друг назначил мне свидание в церкви Св. Антуана в вечерню.

— Стало быть, через час?

— Почти.

— Свидание печальное.

— Говорят, музыка чудесная.

— Правда, что она несравненна. Весь Париж стремится туда, вы не найдете места.

— Грациенна, пошли взять для меня одну из боковых капелл и вели подавать носилки.

Замет смотрел на Габриэль и слушал ее с изумлением. Все ее поступки и слова после приезда были для него непонятны. Оба они были в оранжерее на зорких глазах невидимой Элеоноры.

— Позвольте мне, герцогиня, — сказал он, — высказать вам, что я нахожу странным расположение вашего духа.

— Даже капризным. Я сейчас не хотела ничего есть, не так ли?

— А теперь вы соглашаетесь?

— Да.

— Я отдам приказания, чтобы вам подали обедать.

Она остановила его.

— Нет… здесь есть то, что мне нужно.

Она протянула руку к персику.

— Этот персик… — пролепетал Замет.

— Он единственный. Во всей Франции не найдется подобного. Наверняка вы назначали его мне. Для чего, если вы ждали меня обедать, не сорвали вы его к столу?

— Герцогиня, фрукты вам лучше нравятся на дереве.

Габриэль сорвала персик, привязанный ниткой к ветке. Несколько минут она смотрела на него безмолвно.

— Вы хорошо меня знаете, — сказала она, — вы знали, что я не устою от удовольствия сорвать его. Замет, это хитрость. Бьюсь об заклад, что если б я не подумала его сорвать, вы сами принесли бы его мне.

— Почему вы говорите мне это, герцогиня? — спросил флорентиец, с которым сделалась дрожь.

Габриэль разломила персик и холодно, не торопясь, не дрожа, съела половину. Молния промелькнула сквозь стекло, это был луч из глаз Элеоноры.

— Хотите другую половину, Замет? — сказала герцогиня с ледяной иронией.

— Право, герцогиня! — вскричал Замет, которого возмутившаяся совесть превратила в привидение. — Можно бы сказать, слушая вас…

— Что можно бы сказать, Замет? — гордо перебила герцогиня. — Что этот персик был приготовлен для меня, что он отравлен?.. Что вы хотите, чтобы другая была французской королевой, и что Габриэль умрет?.. Что за беда, если Габриэль, вместо того чтобы жаловаться, прощает вам и благодарит вас! Посмотрите, никто не пошел за мной, я отдалила всех свидетелей, даже Грациенну! Я не хотела сесть за ваш стол; не бойтесь, вас подозревать не станут, и я не хочу погубить ни вас, ни ваших сообщников.

Он зашатался и чуть не упал.

— Я прошу у вас только одной услуги, последней, скажите мне только, долго ли я буду страдать? — прибавила Габриэль.

— Герцогиня, герцогиня… пощадите несчастного…

— Отвечайте — да или нет, я тороплюсь! Отвечайте, говорю я вам, имейте, по крайней мере, это мужество. Долго ли я буду страдать на этой земле?

Он сложил руки, упал на колени и губы его, коснувшись платья этого ангела, прошептали: «Нет!»

— Ты слышишь, мой Эсперанс! Замет, я вас благодарю и прощаю вам.

Сказав эти слова, она вышла, оставив этого человека, раздираемого угрызениями, который кричал среди своих рыданий:

— Это не я, это не я!..

Итальянка убежала, преследуемая голосом Бога.

Габриэль прошла к своим носилкам. Хохот и веселые разговоры собеседников напрасно касались ее слуха, она слышала только один голос, снисходивший с неба.

Все остальное принадлежит истории. Герцогиня слушала в отдельной капелле вечерню в церкви Святого Антоана. Там собралось много знати. Анриэтта д’Антраг приехала туда следить за действием яда на лице своей соперницы.

Народ, видевший, как бледная Габриэль стояла на коленях и набожно молилась, благословлял ее и, без сомнения, молился также и за нее, кроткую любовницу, которая никогда не делала зла и имела врагами только врагов короля.

Заметили возле герцогини в темном углу церкви женевьевца, который долго говорил с нею и не раз во время этого разговора бил себя в грудь и клал земные поклоны в мрачном отчаянии.

Без сомнения, она признавалась ему, как захотела умереть, несмотря на столько предуведомлений, которые спасли бы ее жизнь. Без сомнения, она признавалась ему в своих проступках и умоляла о прощении, в котором Господь никогда не отказывает умирающим. Что касается просьбы, которую она хотела ему сделать, она была очень трогательна и очень достойна великодушной души, расстававшейся с этим совершеннейшим телом. Когда монах слушал ее, суровое его лицо не раз было омочено слезами.

Между тем как мрачная музыка раздавалась под сводами, между тем как серьезные голоса певцов разглашали в воздухе печальную музыку, Габриэль говорила монаху, стоящему на коленях возле нее: