Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

Сюлли приблизился, король сделал шаг, Крильон удалил их обоих решительным движением руки.

— Довольно Понти и меня, — сказал он.

— Крильон, — сказал Генрих задыхающимся голосом, — если б ты знал, что происходит в моем сердце…

— Я понимаю, государь, у вас сердце не злое, но беспорядочная жизнь ведет к преступлению. Ваша жизнь, исполненная любовных интриг, беспрерывно уклоняется от прямого пути. Да! Смерть этого молодого человека — преступление неизгладимое; я обязан был отдать вам мой кровь, но не кровь Эсперанса, я простил Понти, но вам не прощу никогда. Все кончено между нами.

— Кавалер, — сказал Сюлли, — пощадите нашего короля.

— Ваш король уже не мой. Прощайте!

Крильон взял на руки безжизненное тело; с обнаженной головой, с седыми волосами, развевающимися от ветра, пошел он твердыми шагами к двери оранжереи. Понти пошел за ним, тихо произнося молитву и целуя светло-русые локоны Эсперанса.

— Вот, бедная мать, как я сберег твоего сына! — шептал герой, смотря на небо умоляющими глазами, как бы заклиная грозную тень. — Но теперь он с тобой, твой Эсперанс, а я один…

В тишине слышались только продолжительные рыдания и в темноте глубокой ночи не виднелось уже ничего.

Глава 78

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

На другой день приметили, что король встал прежде всех. Когда дежурный камердинер вошел к нему, он сидел у окна и меланхолически смотрел на первые лучи рассвета, освещавшие стены оранжереи. Он поспешно обернулся при шуме шагов. Прежде всего он спросил о Габриэль, потом осведомился, все ли в порядке в Фонтенебло. Главный камердинер отвечал с удивлением, что все находится в совершенном порядке.

— Я слышал шум, — прибавил король, не показывая своего лица, которое, может быть, обнаружило бы весь интерес, с каким он ждал ответа.

— Ваше величество, может быть, слышали стук кареты? — сказал камердинер.

— Когда?

— Сейчас. Граф д’Антраг уехал в Париж со своими дамами.

Король вздрогнул. Совпадение этого внезапного отъезда и ночного происшествия было довольно значительно.

— А! они уехали? — сказал он. — Счастливый путь.

Читая на лице камердинера, что он ничего не знал о том, что случилось вчера, король несколько оправился и прошел до комнаты с озабоченностью, которая показалась очень подозрительной любопытному слуге. Вдруг король вышел и направился к комнатам, занимаемым герцогиней; он спешил. Он не хотел, чтобы какие-нибудь известия дошли до Габриэль прежде, чем он сам будет там.

К его величайшему удивлению, герцогиня уже встала; женщины ее торопливо приготовлялись к отъезду. Генрих сделал знак рукой, чтобы остановить горничных, бежавших предупредить Габриэль, и пошел в ее спальную, где, он знал, найдет ее одну. Габриэль в дорожное платье стояла, опираясь на перила балкона. Свежая и прекрасная, смотря с улыбкой на небо, на лес, на воду, она как будто обнимала взглядом все великолепие природы, наслаждалась мысленно всеми сладостями жизни. Она обернулась, услышав шаги, и когда увидала короля, лицо ее тотчас помрачилось. Этот оттенок не укрылся от Генриха, но он этого ждал. Обманутый насчет ночной катастрофы, которую он успел скрыть от всех, он твердо верил, что Эсперанс приезжал в Фонтенебло для Анриэтты д’Антраг и что записка, положенная под его салфетку, была от Габриэль, и ожидал ее гнева при этой новой неверности. Действительно, если Габриэль предупредила короля насчет Анриэтты, стало быть, она сделала это из ревности, следовательно, она знала о связи Генриха с этой женщиной и, вероятно, она скажет ему упрек — ему, который осмелился ее подозревать.

Чувствуя себя виновным в этом подозрении, виновным в трагическом результате этой интриги, король пришел к Габриэль в расположении духа, которое понять легко. Он хотел прежде всего не допустить герцогиню узнать, что Фонтенебло был облит кровью; он хотел постараться уничтожить в ней горесть нового разочарования. Его раздирали угрызения, печаль, усилившаяся любовь. Он принес Габриэль более, чем выражение этой любви — безмолвное вознаграждение.

Облако, покрывшее на минуту лицо герцогини, подтвердило мысли Генриха. Она дулась, она страдала. Он подошел к ней с распростертыми объятиями, с умоляющим взором. Но как Габриэль была далека от того, чтобы понять его! Он думал, что должен просить прощения. Она также чувствовала себя виновной и просила прощения в глубине своего сердца. Ее проступок загладил все проступки короля. Генрих был довольно наказан, теряя такое сердце. Какие несчастья ожидали его еще? Он лишался навсегда той, которая, хотя без любви, была, однако, самым верным другом его во всем королевстве.

Когда она увидела его, она с раскаянием опустила голову. А между тем ее ожидало столько счастья! Ее свежая молодость должна была снова зацвести на солнце горячей страсти; она оставляла за собой измену, угрозы смерти, гибель и отчаяние и должна была найти свободу в любви, то есть самый великолепный, самый неизмеримый горизонт, какой только может обнять душа, пока она не вознесется на небо.

Король, напротив, будет брошен, оскорблен, наказан до несправедливости. Он уже в пожилых летах; ни одна женщина не будет любить его без честолюбия, ни одна уже не вспомнит, что и он был молод, что любовь его не всегда была смешна; ни одна, наконец, не сумеет достойно заплатить за драгоценные качества этого великого сердца, помраченного солнца, пламя которого досталось Габриэль и в котором другие увидят только пятна.

Вот что сделало печальными ее глаза, вот что заставило затрепетать в ней остаток нежности, и когда король протянул к ней руки, она отвернулась со стыдом, раскаянием, готовая расплакаться, если бы слезы не изменили ее тайне, если бы она не думала, что отныне принадлежит Эсперансу. А об этом обожаемом любовнике, сделавшемся тенью, об этом счастье, которое уже улетело навсегда, она не имела ни малейшего подозрения, ни малейшего беспокойства, ни малейшего предчувствия!

Генрих сел возле нее, взял ее за руки и долго смотрел на нее глазами, полными любви.

— Вы уже готовы ехать, — сказал он, — моя Габриэль?

Моя Габриэль! Это слово в устах того, кому она не принадлежала более, заставило вздрогнуть герцогиню.

— Как вы спешите оставить меня! — прибавил король. — А я так давно вас не видал.

— В самом деле, — прошептала Габриэль, пораженная мыслью, что целый век прошел в такое небольшое количество часов.

Она покраснела и отвернулась, как бы отдавая приказание Грациенне.

— Хорошо ли вы спали? Прошло ли ваше нездоровье? — продолжал Генрих. — Я не хотел мешать вам заснуть, но моим первым движением вчера, когда я сел за стол, было навестить вас.