Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

стул пальто и шляпу и прошла в столовую.

— Мама, я завтра еду в Париж.

— В Париж! Ты шутишь?

— Ах, не спорь, пожалуйста. Я все равно поеду.

Елизавета Сергеевна растерянно смотрела на дочь:

— Ничего не понимаю. Зачем?

— Ты никогда ничего не понимаешь, мама. Андрей женится на Люське через месяц. Я утром получила от нее письмо.

— Ну и?..

— Я не хочу, чтобы он женился. Не хочу. Люська будет жить барыней, а я здесь мучиться в мастерской? Нет!

— Ты хочешь расстроить чужое счастье?

— Какое мне дело до чужого счастья! Я тоже хочу жить.

Елизавета Львовна вытерла глаза.

— Ах, Аня… И где же ты там остановишься?

— У тети Кати. Она меня еще в прошлом году приглашала.

Аня укладывала чемодан. Вошел отец. В руках у него была газета. Он сказал делано спокойно:

— Говорят, ты завтра в Париж?

— Да, папа.

— Что же… Самостоятельность — это хорошо. Хвалю.

Она подняла голову:

— Не всем же выжидать без конца. Так всю жизнь прождешь.

— Правильно, правильно. Сам знаю, что нерешителен. Да отчего и не прокатиться, раз деньги есть.

— Я сама заработала, у тебя не просила.

— Вот-вот… Я это и говорю…

— Папа, перестань. Дай хоть последний вечер…

Александр Павлович развернул газету.

— Прости, прости. Я молчу. Только знаешь… Я всегда говорил твоей матери, когда в Турции нам плохо было: «Подожди, вырастет Аня, наше утешение». Вот и дождались…

Аня заперла чемодан на ключ и встала:

— Может быть, папа, ты и был хорошим адмиралом, но характер у тебя тяжелый…

Аня надела шляпу с длинными лентами на затылке, похожую на шапочку шотландских стрелков, и застегнула пальто. Наконец-то!..

— Будь осторожна… В Париже такое движение… Дай я тебя еще раз перекрещу… И проводить не могу — заказчица сейчас придет на примерку.

Александр Павлович поднял чемодан.

— И очень хорошо, что не можешь. Дальние проводы — лишние слезы. А чего плакать, кажется? Сама едешь, никто не гонит.

Он широко распахнул дверь на лестницу.

— До свиданья, мамочка. — Аня обняла мать. — Да не плачь, ты ведь меня не хоронишь.

Елизавета Львовна постаралась улыбнуться:

— Будь счастлива, Анечка, будь счастлива…

— Слава богу. Из дома выбрались.

…Вокзал. Бесконечная белая лестница. Как будто нарочно, назло — чтобы опоздать на поезд. Перед кассой очередь. Какой-то марокканец никак не может объяснить, куда ему билет. Все как будто нарочно, назло…

Наконец Аня в вагоне. Чемодан на полке, билет за перчаткой. Слава богу, теперь все.

Александр Павлович стоит перед окном.

— Удобно устроилась?

— Да-да. Спасибо, папа.

— Слушай, Аня… — Лицо его дергается. Таким, совсем таким Аня видела его только раз — когда к нему пришли с обыском матросы. — Аня, Аня, не уезжай, прошу тебя…

Его вставная челюсть прыгает. Он с шумом закрывает рот, как собака, ловящая мух.

— Не уезжай, не уезжай. Ты все хотела белое пальто. Я куплю тебе… Сейчас же пойдем покупать. Только не уезжай!

Аня соскакивает на перрон. Вот оно, чего она боялась!

— Папа, папочка… Я ведь только на две недели… И билет уже взят. Ну хочешь, я вернусь через неделю? Через неделю, честное слово…

— Не уезжай, Аня! — Глаза его краснеют.

Проводник кричит: «En voiture!»[49] Надо садиться. Аня быстро целует большую худую руку отца. И от этого оба смущаются.

— Ну, Господь с тобой, поезжай, — говорит Александр Павлович, как-то сразу успокаиваясь. — Если уж нельзя иначе. И вот… — Он достает три десятифранковых бумажки, роется в карманах, собирая мелочь. — Еще два франка было. Где же они?..

— Не надо, папочка, не надо…

— Бери. Тебе там нужнее…

— Хоть на папиросы себе оставь…

— Садись скорее.

Паровоз свистит.

— До свиданья! — Аня машет платком.

Александр Павлович бежит рядом с вагоном.

— Сейчас же телеграфируй, не забудь!..

Аня еще помахала платком. Потом вытерла глаза. В купе уже устраивалась толстая простолюдинка. Поезд дернул. С полки упала корзина. Из корзины понеслось кудахтанье.

— Вот в подарок сыну везу. Разве они в Париже знают, что такое настоящая курица? Посмотрите, какая красавица!

— Да, очень хороша.

— Нет, вы пощупайте, какая у нее грудка.

Аня отвернулась к окну.

— Я ее маисом откармливала, — пыталась заинтересовать ее хозяйка курицы.

Аня, не отвечая, смотрела на голубое Средиземное море.

Вечером она будет в Париже. Париж… Андрей… Как-то Андрей ее встретит? Может быть, совсем забыл. А когда-то…

По вечерам она ждала его в длинном темном коридоре. Они жили в одной гостинице. Ей было пятнадцать лет. Андрей приходил с работы. Он всегда приносил ей что-нибудь сладкое, чаще всего халву. Они садились на большой пыльный сундук напротив окна. Андрей целовал ее ноги в коротких детских чулках. Аня ложилась на сундук, набив рот халвой. В окно блестела луна и чернели мачты над Золотым Рогом. С набережной доносился гул, пахло морем, пылью и керосином. Было таинственно и страшно. Аня лежала, заложив руки под голову: они плывут на большом корабле… нет, они в замке, в подземелье…

— Когда ты вырастешь, Аинька, я женюсь на тебе.

— Разбогатей сначала, — смеялась Аня.

«…А теперь он разбогател… и женится на Люське. Разве это справедливо?»

Она достала из сумки письма.

«…Андрей обожает меня. Я объедаюсь конфетами и купаюсь в духах. Через месяц наша свадьба…»

«Проклятая Люська! Ну, это еще посмотрим!..»

Курица громко кудахтала, прыгая по полу связанными ногами.

2. Париж

На серой стене черными большими буквами — «Paris». Так просто. И кругом так просто — рельсы, фонари, дома, люди… А ей казалось, что в Париже все особенное, чудесное. И люди особенные — ведь они парижане.

Аня вышла с вокзала. Нет, это все-таки Париж! Воздух веселый, и фонари горят как-то торжественно…

Носильщик уложил ее чемодан в такси. Ей стало страшно. Может быть, лучше ехать к тете? Но она уже сказала шоферу адрес Андрея.

«…Что-то будет? Ах, все равно. Теперь ничего не изменишь. — (Автомобиль круто завернул.) — Выскочить бы потихоньку и спрятаться там в углу за выступом дома…»

Лохматая голова консьержки высунулась из-за стеклянной двери.

— В такой час в гости?

— Я с поезда…

— Третий этаж налево.

Аня стала быстро подниматься по лестнице. Свет погас. Не ошибиться бы этажом.

— Кто там? — спросил Андрей по-французски.

— Открой. Это я.

— Кто «я»?

— Я, Аня…

Андрей стоял в освещенном четырехугольнике раскрытой двери. Волосы его были растрепаны, как у консьержки, и лицо такое же сонное и недовольное.

— Ты, Аинька? — И он, подняв руки, быстро приподнял волосы. — Да входи же. Когда ты приехала? — Он наконец улыбнулся.

— Только что. Мой чемодан в такси.

— Сейчас я принесу, — засуетился он, запахивая домашнюю куртку.

Аня