История патристической философии - Клаудио Морескини

«Следовательно, то рассуждение, которое учитель дерзает формулировать о боге, пытаясь объяснить, что такое справедливость, оказывается верхом несправедливости. Ведь суд Бога о всякой вещи — свят и неподсуден. А думать, что это должно быть иначе, есть слабость, изобличающая извращенный ум…» (V 753В–756В).

«Итак, не только ради пользы мира и ради того, чтобы длилась гармония, ему твердо присущая, бог уделяет то одно время, то другое его отдельным частям, но также в силу того, что он есть попечитель всех вещей, блюститель спасительной для них целостности и их исцелитель. Разве он не научил врачевателей, сообразно с их искусством, предусматривать то, что будет с целым, и, следовательно, отсекать одни члены тела, прижигать другие, другим позволить гноиться, а другие вскрывать, для спасения всего тела? И если матери и кормилицы, даже не отдавая себе в этом до конца отчет, — хотя и зная, что врач делает все ради спасения всего тела, — часто стремятся удержать его от его действий и безутешно проливают слезы, то отец, однако, присутствуя [и следя] за манипуляциями врача и проявляя благоразумие, ободряет его и более того, отнимает, ради его блага, у больного пищу, хотя это и приводит последнего в отчаяние. Так разве бог не должен был бы позволить, ради блага мира, чтобы то, что необходимо было удалено и отсечено от одних вещей, подобно тому как отсекают палец на ноге ради пользы всего тела? Если, действительно, мы были бы способны следовать за рассуждением бога, мы, разумеется, знали бы, что ради блага бог препятствует произойти определенной вещи и что касательно других он заранее показывает, что они будут пагубны; а еще другим людям он причиняет смерть в качестве вознаграждения за их благочестие» (279F Smith).

Кирилл прибегает к этому сочинению Порфирия, начиная с изложения первых аргументов своей полемики против Юлиана. В контексте, относящемся к проблеме сотворения мира, Юлиан воспроизвел платоническое учение о демиурге, который возлагает на низших богов обязанность сотворить материальную реальность (см. «Тимей», 41а). Кирилл приводит утверждение Юлиана в II 36 (фрагмент 9 Masaracchia) и продолжает ход своих собственных рассуждений (II 37), отстаивая мысль, что мир был непосредственно сотворен Богом: если Творец благ (а это допускается самим Платоном относительно демиурга в «Тимее», 29е), то почему Ему нужно было отказаться от того, чтобы самому создать мир, но Он доверил его сотворение низшим богам, являвшимся не чем иным, как Его созданиями? Как Он мог бы царствовать над сущностями, которые Он сам отказался сотворить?

«Бог хочет быть почитаем нами и требует нашего послушания и желает, чтобы человеческая природа уподобилась Ему во всякой добродетели».

Это засвидетельствовано Порфирием также во II книге данного трактата, в месте, где разъясняется, какой способ подходит для принесения жертвы Богу:

«Мы также совершаем жертвоприношения [Богу], но мы делаем это, как подобает, принося ему разные жертвы сообразно с различными возможностями. Богу, превосходящему мир, как сказал один мудрей, мы не предлагаем никакой чувственной вещи, ни жертвоприношения, ни слова, так как не существует материальной вещи, которая не была бы нечистой по определению, только потому что она материальна…».

Порфирий апеллирует к Аполлонию Тианскому, но эти слова не фиксируются в его биографии, написанной Филостратом, хотя они и содержатся в «Трактате о жертвоприношениях», который является произведением, составленным самим Аполлонием; из него Евсевий цитирует место, теснейшим образом приближающееся к месту, приведенному Порфирием (см. «Евангельское приуготовление», IV 10,7).

Цитата идет начиная с II 34 вплоть до 34, 3 и отражает непосредственно то, что должно быть по сердцу христианину: это требование приносить Богу подобающие жертвы, не прибегая к материальным подношениям. В этом заключается основной мотив, почерпнутый Кириллом из «О воздержании от животной пиши» Порфирия, причем он проходит мимо других мотивов, хотя те и связаны с первым. И опять Кирилл возвращается к своему полемическому методу: а именно, он опровергает утверждения, апеллируя не только к христианским auctoritates [авторитетам], но и к самим духовным (и тем самым — языческим) наставникам императора–отступника.

В рамках протяженной дискуссии касательно судьбы Юлиан уверяет нас в том, что отдельные народы были отданы демиургом на попечение младших богов (фрагмент 21 Masaracchia); Кирилл же возражает, что эти младшие богу замутили истинный культ Бога и препятствовали людям в том, чтобы познать верховного Бога, поскольку они желали сами быть единственным объектом религиозного почитания со стороны людей (IV 692А). Таковые младшие боги, следовательно, не могут быть ничем иным, как демонами, которые, напротив, характеризуются своим злонравием. Чтобы подтвердить свое суждение, Кирилл цитирует различные места из Порфирия. Одно (IV 692В) извлечено из «О воздержании от животной пиши» (II 41, 5—43,1), и в нем говорится, что демоны почитаются прежде всего теми, кто настроен на совершение бесчестных поступков, к которым принадлежат преднамеренное отравление, волхвование, изготовление приворотных любовных напитков и тому подобное: ведь ложь и обман есть нечто соприродное демонам, притом что они хотят восприниматься как боги. А потому умудренный человек должен следить за собой, как бы ненароком им не поклониться. Это утверждение подкреплено в данном контексте также двумя местами из «Письма к Анебу». В одном (692 С = 2, 4 Sodano) Порфирий предлагает представить себе, как один из ложных прорицателей Египта задается вопросом, как могут лица, сведущие в божественных вещах, утверждать, что демоны подвержены страстям и радуются злу; Порфирий отвечает на это, разъясняя, что демоны, по существу своему, являются злонравными творениями, которые не могут приобщить никого к истинным благам, а именно к благам души; более того, они мешают стяжать их тем, которые их жаждут (7 Sodano). Несомненно, демоны, которые всегда отождествляются с языческими богами, требуют человеческих жертв, как об этом многократно свидетельствует Порфирий в «О воздержании от животной пиши» (II 53,3—54; 55,3—56,1; 56,2 и сл.) (IV 697 BD). А следовательно, человек, наделенный умом и благоразумием, поостережется от совершения подобных жертвоприношений, которые служат только к тому, чтобы привлечь к себе демонов, являющихся столь зловещими существами; напротив, мудрый будет стремиться к полнейшему очищению собственной души. Ибо эти существа не осаждают чистую душу, поскольку они отличны от нее, продолжает Порфирий в том же самом своем сочинении (II 43, I), и эта сентенция подтверждается также Гермесом Трисмегистом, отмечает Кирилл (IV 701 А), как мы это увидим далее (стр. 787).

Еще раз к этому трактату Порфирия Кирилл прибегает ради того, чтобы засвидетельствовать, что Бог не нуждается в кровавых жертвах (IX 972В), как, впрочем, тот же языческий философ утверждал это в отношении богов (II 58,1). Кирилл присоединяет затем несколько стихов, извлеченных из неизвестного поэта, которые фиксировались в том же месте из Порфирия (II 58,4) и обнаруживались также у Климента Александрийского, «Строматы», VII 6,34,3 (=TGF adespota 118); и, наконец, Кирилл продолжает ход своих рассуждений (972 CD), цитируя место из «О воздержании от животной пищи», II 27,6–28,1, содержащее фрагмент 128 Diels «Очищений» Эмпедокла.

Требование воздавать поклонение Богу умом и чистыми деяниями является постоянной мыслью Кирилла, поскольку оно влечет за собой, в сфере религиозного культа, отказ от всякого идолопоклонства. Епископ Александрийский еще раз подтверждает это требование в IX 977ВС, прибегая к чреде цитаций из «О воздержании от животной пиши», сопряженных друг с другом. Первая цитата извлечена из II 19, 4—5: речь идет о необходимости очистить самого себя, прежде чем приносить жертву Богу; скудное приношение, исходящее, однако, от чистого человека, драгоценнее роскошной жертвы из рук человека порочного. С этим утверждением сочетается утверждение II 46, где Порфирий более пространно передает свою точку зрения:

«В храме отца, то есть в этом мире, разве не следует сохранять в чистоте наше последнее одеяние, то есть наши кожаные ризы?»

Сразу же бросается в глаза христианская окрашенность этого утверждения и той терминологии, которую Порфирий почерпнул в языческо–христианских «Сентенциях» неопифагорейца Секста (п. 449): а значит, Кирилл считает себя вправе видеть в писаниях Порфирия подтверждение своей полемики против поклонения демонам, которое, напротив, вытекало из той значимости, каковую Юлиан придавал младшим богам. И вот христианский писатель продолжает цитировать «О воздержании от животной пиши» — место II 36,6—37,1, в котором звучат отголоски мнения некоторых платоников, которые отстаивают абсолютную трансцендентность бога, в силу этого не нуждающегося ни в каком жертвоприношении. Кирилл цитирует и 37,3 где Порфирий добавляет к сказанному, что другим богам, то есть младшим богам необходимо, напротив, оказывать знаки внимания, — говорящие о благорасположенности к ним, — посредством принесения им в жертву неодушевленных предметов. А потому Кирилл без каких–либо затруднений приходит к умозаключению (980А), что у Юлиана нет никаких оснований к тому, чтобы порицать христиан за их форму богопочитания. В этом совершенном духовном образе жизни, в этой форме богопэчитания образцовыми являются древние иудейские общины ессеев, как полагает Порфирий («О воздержании от животной пиши», IV 13,19); и об этом упоминает Кирилл в V 776В.