Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Шолохов прошел проверку без замечаний, и ему мною был выдан новый единый партийный билет.

В стране назревали грозные события: аресты, судебные процессы, расправы с руководящими кадрами партии. Шеболдаев был переведен в другую область, на его место прислали Иванова. Вскоре его также сняли, и секретарем крайкома стал Евдокимов9. Тут-то и выяснилось, что крайкомовцы не забыли обиду на Шолохова и на меня за наши действия через их головы в годы известных перегибов. Они начали подсылать в район людей с заданием собирать на меня всякую дрянь, ловить на слове, искать, подкарауливать. Наши «промахи в борьбе с классовым врагом» – что Луговой, мол, делал доклад и не сказал или мало сказал о кулаке, о классовой бдительности, хотя обо всем этом в докладе было сказано достаточно. Стали искать у меня «классовую слепоту». Из крайуправления НКВД прислали и назначили начальником районного отдела некоего Тимченко с заданием пустить в ход весь разведывательный аппарат, настроить партийный актив против меня и моих товарищей. Ни с того ни с сего на том или ином собрании выступает то один, то другой и нагло указывает, что Луговой, дескать, не так сказал, не на то обратил внимание. Конечно, они получали вовремя и должным образом отпор, их наглые выпады тут же парировались.

Так, например, однажды выступил малограмотный, неразвитый молчаливый Романов и завел речь о классовой бдительности, хотя все знали, что он двух слов не мог сказать. За ним вдруг, ни с того ни с сего, выступает инструктор райкома Морозик – тоже о том же, выступает, а сам дрожит и бледнеет. Понятно, их соответствующим образом проинструктировали. Сам же начальник райотдела НКВД был подчеркнуто вежлив, мил и корректен. Особенно лебезили они перед Шолоховым и всей его родней.

Для укрепления района прислали вторым секретарем райкома партии Чекалина и дали ему задание объединить всех тех, кто против меня. Объединять было некого, поддержки Чекалин не получил, хотя много старался. Набралось таких – раз-два и обчелся: Романов, Морозик, Афонин, Ядыгин, Виделин, недавно прибывший, по-видимому, с таким же заданием, матерый волк и провокатор. Всех их Чекалин держал на шворке, как цепных собак, – дернет одну – она и залает, дернет вторую – та тоже и т. д.

Но ни начальник отдела НКВД Тимченко, ни Чекалин не добились ничего, партактив их не поддерживал. Чекалин скоро уехал. Вместо него прислали Киселева. Аресты усиливались. Никому ничего не сказав, тайком ото всех нас осенью 1936 года арестовали Красюкова, члена бюро райкома партии, уполномоченного по заготовкам, когда-то работавшего со мной в Кашарах секретарем райисполкома. Расчет был ясен: посадим Красюкова, а Луговой за него заступится, разделаем Лугового – обвиним и его в связях с врагами народа. Тем временем нажмем на Красюкова, он согласится подписать показание, что он враг народа. Тогда мы скажем, вон кого ты защищаешь – он враг, сам признался, значит, и ты враг, если врагов защищаешь.

Но получилось иначе. Красюков не подписал состряпанного обвинения в том, что он враг народа. Мы на бюро и на активе заявили, что у нас нет данных, изобличающих Красюкова как врага. Нам никаких документов о его вражеской деятельности не дали. Мы знаем Красюкова как честного, преданного партии коммуниста. Начальник райотдела НКВД и его сподручные выступили на бюро и на активе, обвинили нас в том, что мы врага народа до сих пор не исключили из партии. Мы крепились, в бюро райкома нас было мало – я, Логачев и Шолохов.

Красюков – житель Кашарского района Верхне-Грековской слободы, сын крестьянина, одно время был рядовым милиционером, затем участковым, после этого работал делопроизводителем райисполкома. В 1930 году его выдвинули секретарем райисполкома за то, что у него был хороший, четкий почерк. Одно время он учился на курсах трактористов, поэтому вместе с братьями собирался организовать ТОЗ (товарищество по совместной обработке земли); приобрести трактор, с тем чтобы самому работать трактористом. В начале нэпа он со своими братьями арендовал какое-то предприятие кустарного типа – то ли маслобойку, то ли мельницу. Работали они сами, никого не нанимали. Его брат был широко известный в округе кузнец. Красюков тоже вертелся около кузни, помогал брату. О том, что они арендовали маслобойню, Красюков мне не говорил, да и занимались они этим делом недолго и давно, никто об этом не вспоминал, а теперь это дело всплыло и Красюкова окрестили кулаком.

Затем арестовали директора Грачевской МТС Корешкова, обвинив его в том, что он якобы с убитого снял орден Бухарской республики, которым награждали за борьбу с басмачами. Корешков до окончательного разгрома банд служил в Красной Армии и боролся с басмачами, там и был награжден этим орденом. Выяснили якобы, что он не Корешков, а Коршиков: почему он был

Коршиковым и почему стал Корешковым, я до сих пор не знаю, но мне известно, что он житель хутора Калиновки Катарского района, до революции работал батраком в имении атамана Багаевского, там же, в Калиновке, был призван в царскую армию, находился на фронте, добровольцем вступил в Красную Армию и оставался в ней до самой демобилизации. Вернувшись домой, Корешков занимался сельским хозяйством, затем его выбрали председателем сельского Совета в этой Калиновке, а в 1930 году его назначили заведующим Кашарским районом. Из Кашар он приехал в Вешенскую, плохо разбирался в политике, но проявил себя как преданный партии работник. Ничего вражеского в нем не было. Но его пытками заставили подписать показания, где изображался он как враг народа. Корешков подписал все, что ему дали подписать, в том числе – что и я враг, что принуждал его, Корешкова, делать вражеские дела. В Базках был открытый суд над Корешковым, где он на вопросы суда отвечал односложно – «да», «нет». Тут же выяснилось, что Корешкову не давали много дней воды, что от жажды губы его потрескались. Суд был тогда, когда мы уже сидели в тюрьме и ничего этого не знали.

Затем арестовали Слабченко и Шевченко, а значит, теперь уже всех тех, которые по разным причинам приехали в Вешенскую из Кашарского района. И.Г. Шевченко в первые дни нэпа, как я уже писал, добровольно выбыл из партии по той причине, что не был согласен с нэпом. Он тогда учился в сельхозвузе, проявлял колебания. Это ему было поставлено в вину. В хозяйстве отца Шевченко была молотильная машина, но работали на ней сам отец и пять его сыновей, не применяя наемного труда. Все братья – добровольцы Красной Армии, с оружием в руках защищали Советскую власть.

Иван Михайлович Слабченко – сын кашарского крестьянина-бедняка, сам работал по найму у кулаков, был малограмотным, в политике партии разбирался слабо, свою грамотность повышал самообразованием. В работе допускал неровности, впадал то в одну, то в другую крайность, допуская грубость, перегибы, был горяч, вспыльчив, невыдержан. Находясь в тюрьме, Слабченко вел себя беспокойно, кричал, ругался, бил в дверь, показания, что он враг народа, не подписывал. Шевченко показания давал на Слабченко – какие-то дрязги. Они, работая в Вешках, не ладили, обвиняли друг друга во всяких мелочах. Шевченко, как более грамотный, агроном, хотел, видимо, быть предрика, а получилось наоборот – в райисполкоме председательствовал малограмотный Слабченко, и Шевченко должен был ему подчиняться. Перед арестом Слабченко работал директором совхоза в Катарах, а Шевченко предрика в Базках. В это же время арестовали Лимарева, он уже был председателем Морозовского райисполкома, до этого он работал в Вешках. Лимарев из крестьян выдвинулся на советскую работу, был также малограмотным, окончил в 1928–1929 годах Шахтинскую совпартшколу, ничего вражеского за ним не водилось. Он до конца проявлял себя как преданный, активный, старательный работник нашей партии.