Афоризмы - Олег Ермишин

Интеллектуальность, или представляемость – слишком слабый, вторичный, поверхностный феномен, чтобы на нем могла покоиться сущность всего остального; мир хотя и представляется в интеллекте, но он из него не вытекает, как учил Фихте.

Истинная дружба – одна из тех вещей, о которых, как о гигантских морских змеях, неизвестно, являются ли они вымышленными или где-то существуют.

Истинный характер северных американцев есть пошлость. Она обнаруживается у них во всех формах, в области нравственной, интеллектуальной, эстетической и не только в частной, но и в общественной жизни. Пошлость никогда не оставляет янки, где бы он ни был. Он может сказать о ней то же, что сказал Цицерон о науке: nobiscum peregrinator etc. Благодаря этой особенности, американец составляет крайнюю противоположность англичанина, который стремится проявить благородство во всех отношениях, и оттого янки в его глазах представляется то смешным, то низким. Американцы – настоящие плебеи. Причина этому отчасти республиканское устройство, отчасти то, что население Северной Америки образовалось из колонии ссыльных, эмигрантов и всякого сброда, – отчасти, наконец, тому виной – климат.

Истинный характер человека сказывается именно в мелочах, когда он перестает следить за собою.

Источником лжи всегда бывает желание распространить господство своей воли или отрицание чужой воли ради утверждения собственной; следовательно, ложь, как таковая, вытекает из несправедливости, недоброжелательства и злобы. Этим объясняется, почему правдивость, искренность, откровенность, прямота признаются непосредственно и ценятся как благороднейшие качества, так как предполагается, что человек, обнаруживающий их, не сделает несправедливости и жестокости и именно поэтому не нуждается в притворстве. Кто откровенен, тот не замышляет ничего худого.

К какому выводу в конце концов пришли Вольтер, Юм и Кант? – К тому, что мир есть госпиталь для неизлечимых.

К преимуществам полигамии относится, между прочим, и то, что она исключает необходимые при моногамии столкновения с родителями жены, страх перед чем удерживает многих от брака. Но, с другой стороны, иметь дело с 10 тещами вместо одной – тоже не особенно приятная перспектива.

Каждого писателя следует толковать так, как он сам того пожелал бы. Такого отношения требует, с одной стороны, справедливость, с другой – польза самого изучения.

Каждое общество прежде всего требует взаимного приспособления и принижения, а потому, чем оно больше, тем пошлее. Каждый человек может быть вполне самим собою только пока он одинок. Стало быть, кто не любит одиночества – не любит также и свободы, ибо человек бывает свободен лишь тогда, когда он один. Принуждение есть нераздельный спутник каждого общества; каждое общество требует жертв, которые оказываются тем тяжелее, чем значительнее собственная личность.

Каждому из нас доступно следующее утешение: смерть так же естественна, как и жизнь, а там, что будет, – это мы увидим.

Как животные лучше исполняют некоторые службы, чем люди, напр. отыскивание дороги или утерянной вещи и т. п., так и обыкновенный человек бывает способнее и полезнее в обыденных случаях жизни, чем величайший гений. И далее, как животные никогда собственно не делают глупостей, так и средний человек гораздо меньше делает их, нежели гений.

Как лекарство не достигает своей цели, если доза слишком велика, так и порицание и критика – когда они переходят меру справедливости.

Как тяжесть собственного тела носишь, не замечая ее веса, и чувствуешь каждую постороннюю ль, как точно не замечаешь и собственных пороков и недостатков, а видишь только чужие. Для этого каждый человек имеет в другом зеркало, в котором он может ясно разглядеть свои собственные пороки, недостатки и всякого рода дурные и противные стороны. Однако он большею частью поступает при этом как собака, которая лает на зеркало в том предположении, что видит там не себя, а другую собаку.

Карточная игра – явное обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами.

Когда вы находитесь во власти эгоистического чувства – будь то радость, торжество, сладострастие, надежда или лютая скорбь, досада, гнев, страх, подозрительность, ревность, – то знайте, что вы очутились в когтях дьявола. Как очутились вы – это безразлично. Вырваться из них необходимо, но как – это опять-таки безразлично.

Когда заботы и страдания беспокоят нас, тогда вдохновение невозможно. Только с прекращением забот и желаний наступает освобождение; тогда гений сбрасывает с себя вещественные оковы и превращается в субъект чистого созерцания. Поэтому тот, кого посещает вдохновение, пусть избегает страданий, забот и вожделений, а те желания, которых нельзя подавить, пусть удовлетворяет вполне. Только при таком условии гений может употребить свое редкое бытие на радость себе и для общего блага.

Когда я слушаю музыку, мне часто представляется, что жизнь всех людей и моя собственная суть сновидения некоего вечного духа и что смерть есть пробуждение.

Кому люди и вещи не кажутся иногда фантомами или призраками, тот неспособен к философии; ибо это происходит вследствие контраста отдельной вещи с идеей ее, которой эта вещь есть явление. А идея доступна лишь высшему сознанию.

Конечная цель всякого знания заключается в том, что интеллект должен воспринимать все проявления воли не только путем наглядного созерцания (ибо так они воспринимаются сами собой), но и с помощью абстрактного познания, т. е. чтобы все, что есть в воле, было и в понятии. К этому стремится всякая рассудочная деятельность, а также и наука.

Королей и слуг называют лишь по имени, а не по фамилии. Это две крайние ступени общественной лестницы.

Красота – это открытое рекомендательное письмо, заранее завоевывающее сердце.

Кто в силу таинственной власти и необходимости, орудием которой служат все вещи, допускает, что все события жизни, хотя и совершаются по внешним, независящим от нас причинам, все же могут быть рассматриваемы как осуществленные лишь ради нас и по отношению к нам (подобно собственным нашим сновидениям), – тому уже нетрудно отнести это и к тому, что, не касаясь нас на деле, совершается вне нас, т. е. к приметам.

Кто много рассуждает, тому трудно, конечно, оставить рассуждения и выйти из быстрого потока понятий к тихому источнику созерцания. Но это необходимо; ибо свет понятий, как свет луны, не самобытен, а заимствован от другого.

Лучше обнаруживать свой ум в молчании, нежели в разговорах.

Магия потому считалась сродной злому началу и враждебной идее святости и добра, что будучи, подобно добру и любви, основана на метафизическом единстве воли, она, вместо того чтобы познать себя в других, воспользовалась этим единством для распространения влияния индивидуальной воли далеко за естественные пределы ее.

Между гением и безумным то сходство, что оба живут совершенно в другом мире, чем все остальные люди.

Мир не сотворен, но был искони, ибо время обусловлено познающими существами, следовательно – миром же, а мир обусловлен временем. Мир невозможен без времени, но и время невозможно без мира. Оба, таким образом, нераздельны, и потому как не мыслимо время, в котором не было бы мира, так немыслим и мир, который не был бы во времени.

Мудрец в продолжение всей жизни познает то, что другие познают лишь при смерти, т. е. он знает, что вся жизнь есть смерть. Media vita sumus in morte (в середине жизни мы уже близки к смерти).

Глупец подобен сонливому, грезящему каторжнику, мудрец, напротив, подобен каторжнику, бодрствующему, видящему свои оковы и слышащему лязг их. Воспользуется ли он бодрствованием для совершения побега?

Мучительности нашего существования немало способствует и то обстоятельство, что нас постоянно гнетет время, не дает нам перевести дух и стоит за каждым, как истязатель с бичом. Оно только того оставляет в покое, кого передало скуке.

Мы жили и снова будем жить. Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар.

Настоящее достоинство человека гениального – то, что возвышает его над другими и делает его почтенным, – заключается в преобладании интеллекта – этой светлой, чистой стороны человеческого существа. Люди же обыкновенные обладают лишь греховной волей с такой примесью интеллекта, какая необходима только для руководства в жизни, иногда больше, а чаще – меньше. Что пользы в этом?

Науку может всякий изучить – один с большим, другой с меньшим трудом. Но от искусства получает каждый лишь столько, сколько он сам в состоянии дать. Что дадут, например, оперы Моцарта человеку, не понимающему музыки? Что видит большинство в мадонне Рафаэля? И многие ли ценят, не с чужого голоса, Гётевского «Фауста»? – Искусство не имеет дела, подобно науке, только с разумом; оно занимается глубочайшей сущностью человека, и потому в искусстве каждый понимает лишь столько, сколько в нем самом есть что-нибудь ценное. То же самое относится к моей философии, которая есть философия как искусство. Каждый поймет в ней как раз столько, сколько сам того стоит. Вообще она будет по плечу только немногим и будет философией paucorum hominum (для немногих). Мне кажется, что из неудачи, испытанной в течение 3000 лет философией как наукой, т. е. построенной по закону основания, уже исторически следует, что это ненадлежащий путь ее. Кто ничего больше не умеет, как отыскивать связь представлений, т. е. соединять основания со следствиями, тот может быть великим ученым, но так же мало философом, как живописцем, поэтом и музыкантом. Ибо художник и философ познают вещи в себе, платонические идеи; ученый же познает только явление, т. е собственно закон основания, потому что явление есть не что иное, как сам закон основания. Так что вполне оправдывается выражение Платона: толпа не способна к философии.