В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

Этот привычный и нежный жест заставил её содрогнуться до самой глубины её существа; она совершенно потерялась в беспомощном, мучительном желании остаться с ним и быть с ним, всегда, что бы ни произошло.

— Хочешь… — сперва произнесла она одними губами, не в силах совладать с голосом, затем повторила твёрже: — Хочешь, я откажу ему и выйду за тебя?

«Хочу!» — мелькнуло в его голове, но губы его уже совершенно автономно от ума и сердца отвечали:

— Нет, ну что ты!

Он покраснел от того, что солгал; но он не хотел и не мог признаться теперь в своих чувствах. Он полагал, что при таком раскладе им бы пришлось бежать и скрываться, потому что Михар, конечно, этого бы так не оставил, и было совершенно недопустимо разрушить жизнь Магрэнь своим эгоистичным желанием быть с нею. Он знал, что для неё действительно важно всё то, что ей мог дать Михар, — и что он сам и так-то не мог ей этого дать, а с учётом своего нынешнего положения — и подавно. И ему было ужасно стыдно, что он нечаянно всколыхнул её чувства, заставив её сомневаться в уже сделанном выборе.

Магрэнь, конечно, заметила, что он неискренен; но она решила, что это потому, что она уже не интересует его как возможная жена, и ему неловко, что ему пришлось выразить это. Ей и самой сделалось стыдно, что она своим предложением поставила его в такое неловкое положение, заставив обижать её этим признанием — что она ему больше нежеланна. Она тоже покраснела.

— Прости… — пробормотала она, отводя глаза, потому что ей было теперь слишком мучительно осознавать, что она слишком поздно поняла, как он важен для неё.

— Ты прости, — возразил он, отпуская, впрочем, её руку. — Ты всегда…

Он хотел сказать, что она всё равно всегда может на него положиться — но осознал, что это было бы ложью, потому что для сохранения её репутации ему нужно будет держаться от неё как можно дальше.

Она, конечно, поняла, что именно он не сказал, но решила, что это потому, что он считает всякую связь между ними окончательно оборванной.

— Прости! — ещё раз сказала она и выбежала.

Застыв, он тупым взглядом смотрел на оставшуюся приоткрытой после её побега дверь.

— Зато у неё будет всё, о чем она мечтала, — спустя несколько минут тихо утвердил он, пытаясь, видимо, успокоить сам себя.

Получалось скверно.

7. Что можно сказать выбором своего наряда?

На другой день на встречу с Михаром Магрэнь собиралась как на битву — изысканно-вежливое приглашение, написанное даже не секретарём, а своею рукою, её не обмануло. Ему, конечно, уже доложили о всех этих её недопустимых для почти замужней женщины метаниях через весь город, и он наверняка имел намерение говорить об этом.

За минувший вечер и часть ночи Магрэнь уже вполне овладела собой; частично прожив, частично отложив в долгий ящик так некстати накрывшие её эмоции — а заодно от души нарыдавшись, — она снова вернулась к рациональному взгляду на вещи.

В сердце, впрочем, тлела теперь обида на Дерека — совершенно иррациональная, поскольку она вполне признавала, что сама виновата, и что это она не принимала их отношений всерьёз тогда, когда это было важно для него. Признавать-то признавала — но всё равно было обидно. Возможно, это был не только первый, но и последний раз в её жизни, когда она решилась на порыв такого рода! И что она получила в ответ?

«Нет, ну что ты!» Подумать только!

Обида плавно перетекала в раздражение, раздражение это переносилось и на Михара — тем более, было, за что. Магрэнь полагала, что, раз уж он удосужился сделать ей предложение, то мог бы вести себя более романтично. В конце концов, отношения с торговым партнёром — это одна история, а отношения с невестой — совсем другая! Он же словно и не чувствовал разницы и продолжал вести себя так, словно брак их был не более, чем выгодной для обоих сделкой.

Безусловно, и сама Магрэнь воспринимала их брак именно так; что не мешало ей обижаться.

Скверное настроение её требовало выхода — и она заранее настраивалась на скандал, и готовилась к этому скандалу самым тщательным образом.

Она выбрала ярко-алое, слепящее взгляд, шёлковое платье на тонких бретельках — наряд совершенно неприличный для дамы её лет и положения. Дело осложнялось ещё и вызывающим разрезом, который частично терялся в юбках — но при своей ловкости Магрэнь особо любила демонстрировать в этот разрез ножку. Повертевшись перед зеркалом, она признала, что, конечно, она несказанно хороша, и каждый встреченный на её пути мужчина просто обязан упасть к её ногам, но, всё-таки, это перебор. Вздохнув, с глубоким внутренним сожалением она искусно скрепила разрез булавками — в спокойном положении теперь и вовсе стало не заметно, что платье имело такую особенность, да и при резком движении можно было не опасаться, что юбки распахнутся слишком откровенно.

Осознание собственной красоты несколько улучшило настроение Магрэнь, и она решила пойти на некоторый компромисс и не оставлять волосы совсем уж распущенными. Сперва она даже была настроена столь благостно, что велела камеристке сделать ей совершенно приличную причёску — забрав все волосы наверх и гладко уложив их. Однако так вид её потерял и дерзость, и вызывающую чувственность — она стала смотреться даже почти по-деловому.

Отпустив камеристку, Магрэнь снова взглянула на себя в зеркало. Постный приличный вид с оттенком усталости — и даже красный цвет платья тут ничего не спасал. Это разозлило Магрэнь, и сперва она просто вытащила из причёски передние пряди.

Те оказались слишком длинными, и в досаде она схватилась за ножницы, но, уже почти щёлкнув ими, передумала.

Скривившись, она распустила волосы, потом собрала верхнюю половину их — вместе с передним прядями — и скрепила всё это на затылке. Так лицо её сделалось совершенно открыто, но оставшиеся за спиной пряди поддерживали в ней ощущение непокорности и бунта.

Совершенно не подходящие ко времени суток вечерние серьги — длинные ленты, сверкающие прозрачными камнями в четыре ряда и свисающие почти до плеч. Никаких колец, браслетов и ожерелий — впрочем, заколка из того же комплекта, что и серьги, дополнила причёску.

Сохраняя чувство меры и вкуса, она слегка припудрилась, слегка подвела глаза — и, не выдержав, пошла вразнос, ярко и вызывающе накрасив губы в тот же алый цвет, каким пылало платье.

Посмотрев на себя внимательно в зеркало, она пришла к выводу, что выглядит как куртизанка, и что Михар, едва увидит её в таком виде, должен будет прийти в полнейшее бешенство и тут же выставить её за дверь, выкинув из головы всякие идеи о браке.

С большой досадой она стёрла всю губную помаду и с такой яростью выдернула из ушей серьги, что чуть не поцарапалась о них. Что-то в её отражении всё ещё цепляло её и заставляло раздражаться — красный цвет почему-то стал казаться ей болезненным. Тогда она принялась сдирать с себя и платье — но взгляд её упал на часы, и она выругалась весьма некуртуазно. Менять образ целиком было уже некогда.

Вдев в уши первые попавшие серьги — ими оказались скромные продёвки — она с минуту поколебалась перед своим шкафчиком, полным флаконов, и, выбрав в итоге горьковато-древесный аромат, схватила из гардероба накидку и, на ходу закутываясь в неё, полетела на выход.

Стоит ли говорить, что к жениху она явилась в самом дурном расположении духа?

Тут следует отметить, что настроение самого Михара было никак не лучше. Ему стоило довольно значительных трудов направлять сейчас общественное мнение, не позволяя гулявшим в кулуарах сплетням перерастать в гласное осуждение. Он задействовал где-то деньги, где-то связи, где-то прибегал к запугиванию, где-то припоминал должок — всё для того, чтобы представить свой брак в правильном свете и подать Магрэнь с самой выгодной для неё стороны. От самой Магрэнь, естественно, требовалось не меньше усилий, чтобы сразу правильно поставить себя в свете, и со всем достоинством продемонстрировать, что она заслужила право на это место.