Научная фантастика. Ренессанс - Дэвид Хартвелл

Но не забываю, как Большой побил меня. Перед всеми. Мне больно, а Большого вычесывают.

Он позволил им прийти и забрать Эсу. Он Большой, он должен был остановить их.

Однажды я одолею его. Уложу на спину.

Однажды я стану Большим.

— Когда ты освободился? — спросила Келли.

— После того, как Большой перестал метелить меня… э… Япана.

Они отдыхали под ослепительным солнцем у бассейна. Пьянящие лесные запахи, казалось, пробуждали в Леоне тягу к тому, чтобы вновь очутиться там, в долинах пыли и крови. Он вздрогнул и глубоко вздохнул. Драка была такой увлекательной, что ему не хотелось уходить, несмотря на боль. Погружение гипнотизировало.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказала жена. — Так легко полностью отождествить себя с ними. Я покинула Шилу, когда эти рабуины приблизились. Жуткие твари.

— Зачем вообще было создавать их?

— Рубен сказал, что планировалось на них охотиться, для развлечения — ну как же, нечто новое, бросающее вызов.

— Охотиться? Бизнес готов эксплуатировать любой атавистический примитивизм для… — Он едва не начал читать маленькую лекцию о том, как далеко зашло человечество, но вдруг осознал, что больше не верит в это. — Мда.

— Ты всегда говорил, что люди — разумные животные. Никакая социоистория не будет работать, если не примет в расчет нашу звериную сущность.

— Боюсь, наши худшие грехи полностью принадлежат нам самим. — Леон не ожидал, что пережитое в погружении настолько потрясет его. Такой опыт отрезвлял.

— Вовсе нет. — Келли одарила его надменным взглядом. — Я тут почитала кое-какую внутреннюю информацию станции. Геноцид встречается и у волков, и у шимпанзе. Убийство широко распространено. Уткам и орангутангам известно изнасилование. Даже муравьи устраивают войны и набеги за рабами. Рубен говорит, у шимпанзе не меньше шансов быть убитыми, чем у людей. Из всех священных признаков — речи, искусства, техники и прочего — от зверей-предков мы, бесспорно, унаследовали именно геноцид.

— Ты многому научилась от Рубена.

— Неплохой способ следить за ним.

— Лучше подозревать, чем потом сожалеть?

— Конечно, — ласково сказала она. — Не дадим Африке размягчить наши мозги.

— Ну, к счастью, даже если согласиться с утверждением, что мы — супершимпанзе, в человеческом обществе общение размывает отличия между Нами и Ими.

— И?

— Это притупляет глубинный импульс к геноциду.

Она снова рассмеялась, на этот раз к его вящей досаде.

— Ты недопонимаешь историю. Малые группы все еще убивают друг друга с огромным удовольствием. Что в Боснии, что во время правления Омара Пронзателя…[153]

— Согласен, мелкие трагедии дюжин существуют. Но в масштабе, с которым работает социоистория, усредняя многомиллионное население…

— Почему ты считаешь, что статистика может тебя защитить? — многозначительно поинтересовалась она.

— Ну… без дальнейших исследований мне нечего сказать.

Она улыбнулась.

— В кои-то веки.

— Пока у меня не будет настоящей, работающей теории.

— Той, которая предусмотрит широко распространенный геноцид?

Теперь он понял ее точку зрения.

— Ты говоришь, мне на самом деле необходима эта часть «звериной природы» человека?

— Боюсь, что так. В термине «цивилизованный человек» уже заключено противоречие. Интриги, козни, Шила ворует мясо для своих детенышей, Япан хочет одолеть Большого — все это происходит и во вполне приличном обществе. Люди просто лучше маскируются.

— Не понимаю.

— Люди пользуются своим разумом, чтобы скрывать мотивы. Возьмем, к примеру, главспеца Рубена. Недавно он рассуждал о твоих работах по «теории истории».

— И что?

— Кто ему сказал, что ты этим занимаешься?

— Не думаю, что я… А, ты считаешь, он выясняет, кто мы такие?

— Уже выяснил.

— Мы же здесь просто туристы.

Она наградила мужа загадочной улыбкой.

— Как же я люблю твой вечно наивный взгляд на мир.

Леон так и не понял, были слова жены комплиментом или нет.

Рубен пригласил Леона опробовать новое развлечение в спортзале станции, и Леон согласился. Развлечение оказалось продвинутой версией фехтования с привлечением левитации, создаваемой электростатическими подъемниками. По сравнению со стремительно нападающим Рубеном Леон действовал медленно и неловко. Его неуклюжему телу было ой как далеко до уверенности и грации Япана.

Рубен всегда начинал с традиционной стойки: одна нога впереди, конец меча с контактным датчиком описывает в воздухе маленькие круги. Иногда Леон пробивался сквозь защиту Рубена, но чаще тратил всю энергию подъемника на ускользание от противника. Он не получал от фехтования такого удовольствия, как главспец. Сухой африканский воздух, казалось, отнимал у него силы, в то время как Япан наслаждался им.

Леон по кускам и крохам узнавал что-то о шимпанзе от Рубена, а еще — прочесывая обширную библиотеку станции. Главспец отчего-то нервничал, когда Леон исследовал массивы данных, словно Рубен был их владельцем, а любой читатель — вором. Или, по крайней мере, Леон предполагал, что источник его беспокойства именно в этом.

Он никогда не задумывался всерьез о животных, хотя вырос на ферме, среди них. И все же он пришел к ощущению, что и их нужно понять.

Ловя свое отражение в зеркале, собака видит другую собаку. Как и кошка, как рыба, как птица. Проходит время, и животные привыкают к безобидному изображению, безмолвному, не имеющему запаха, но они не смотрят на него как на себя.

Ребенок разбирается что к чему где-то в два года.

Шимпанзе требуется несколько дней, чтобы догадаться, что они видят именно себя. Затем они начинают бесстыдно прихорашиваться перед зеркалом, изучать свои спины и обычно пытаются что-то изменить в себе, даже пристраивают на затылки листья, как шляпы, и смеются, глядя на результат.

Так что они могут что-то, на что не способны другие животные — взглянуть на себя со стороны.

Они безыскусно живут в мире, наполненном отзвуками и воспоминаниями. Их иерархия подчинения — застывшая запись прошлого насилия. Они помнят термитники, деревья-барабаны, места, где в воде много губок и где зреет зерно.

Все это снабжало «сырьем» игровую модель, которую Леон начал строить по своим заметкам, — модель социоистории шимпанзе. В нее входили их действия, соперничество, схемы питания, спаривания и смерти. Территория, ресурсы и борьба за них. Леон отыскал способ разложения уравнений биологического бремени дурных поступков. Даже худших из них, вроде наслаждения пытками или истребления других наций ради кратковременной прибыли. Все это есть и у шимпанзе. Совсем как в сегодняшних газетах.