Княжий пир - Юрий Никитин

Претич, бесцеремонно отпихнув князя, втащил парня на самый угол стены:

— Ну?

Глаза парня стали задумчивыми, лохматые брови подвигались. Сказал нерешительно:

— Ветра почти нет… Попробую.

В словах звучал шелест пальм и звон крупного раскаленного песка, каких на Востоке ветер наметает целые горы. Владимир узнал по голосу парня, которого приводил Фарлаф. Теперь, одетый по-киевски, он ничем не отличался от прочих молодых киян.

— Тарильд, — вспомнил он странное имя, — ты что… ты же не из племени хейсанидов?

— Нет, — ответил он чистым нежным голосом.

— Так какого беса… Только они…

— Я не хейсанид, — повторил он еще более чистым звонким голосом. — Но отец взял себе жену из хейсанидов. А мама меня кое-чему научила…

Претич слушал в нетерпении, для него за лесом мир вообще кончался, дальше либо ударишься лбом в хрустальный свод, которым накрыта земля, либо свалишься за Край Земли, где в безмерном окиян-море плавает та самая черепаха Рода.

— Давай, — потребовал он нетерпеливо. — А то эта сволочь уже опять колдует!

Тарильд быстро вытащил из сумочки на поясе шелковый шнурок, набросил на конец лука, согнул, дотянулся до другого конца, зацепил за выступ. Лук выглядел обманчиво простым, даже тетива какая-то несерьезная, а когда Тарильд вытащил стрелы, даже Претич крякнул и поморщился.

Тарильд улыбнулся одним краешком губ. Накладывая стрелу на тетиву, другую нечаянно обронил воеводе на ногу. Претич взвыл, наклонился и ухватился за стрелу. Владимир видел, как побагровело его лицо, а стрелу поднял двумя руками. На мясистом лице наконец-то проступило великое удивление, а следом — уважительность.

Теперь и Владимир видел, что под смуглой кожей юноши проступают толстые сухие жилы, плохо пригодные для кулачных боев или махания мечом — там нужны мышцы, — зато так нужные для точной стрельбы из лука.

Тарильд долго метился, наконец задержал дыхание, пальцы с зажатым оперением стрелы коснулись мочки уха. Владимир и Претич тоже задержали дыхание. Раздался легкий хлопок, тут же на том же месте возникло другое белое перо, снова щелчок тетивы по кожаной рукавичке, и Тарильд ухватил третью стрелу.

После шестой, последней, он опустил лук. В воздухе нарастал визг, рев, в небе возникла тучка. Видно было, как колдун дернулся, из его рук посыпались амулеты. Стрела торчала из середины лба. Острый конец проломил затылочную кость, высунулся с той стороны.

Пять богатырей вскрикнули страшными, отчаянными голосами. Неведомые стрелы, что вызвали гром, поразили их сквозь доспехи. Остальные, на которых стрел не хватило, приседали и закрывались щитами, зло и растерянно оглядывались по стенам. Один подхватил убитого колдуна, бегом понес его к воде, где ждали лодки.

Претич заорал ликующе:

— Здорово!.. Стреляй еще!.. Нужны стрелы? Сейчас принесут хоть гору!

Тарильд покачал головой:

— Ваши стрелы слишком… простые. Их унесет ветер.

Владимир положил обе ладони на плечи юноши.

— Спасибо, — сказал он просто. — Спасибо, Тарильд.

— Тебе спасибо, — ответил Тарильд так же просто, чувствовал, что говорит не с князем, а с человеком. — Ты спас мою честь.

Битва, как оценил Владимир быстро, застыла в неверном равновесии. Печенегов все еще море, но сейчас пали духом, кияне же воспрянули, но слишком мала горстка защитников: едва-едва не дает прорвавшимся в город печенегам растечься огненной волной по всему Киеву.

Претич уже сбежал вниз, едва ступеньки не проломил, тоже в сечу рвется, старый хрыч. Тарильду все же принесли стрелы, и парень, брезгливо морщась, стрелял в тех, кого доставал.

— Пора, — сказал Владимир негромко. — Пора и мне…

Грудь поднялась, захватив воздуха. С башни видно, как в пролом вливаются все новые и новые силы печенегов. Хоть и в растерянности, но не на всю жизнь такими останутся, а у защитников силы все же убывают.

Когда он сбежал вниз, на площади появился высокий худой старик, седой как лунь, серебряные волосы на лбу перехвачены кожаным ремешком по обычаю кузнецов. Суетливый как мышь, он просеменил вдоль стены, пал на колени и что-то греб обеими руками. Владимир с изумлением и гневом узнал прославленного кузнеца Людоту.

— А ты что делаешь, старый хрыч?

Кузнец, не поднимая головы, отмахнулся:

— Не вопи, княже…

Владимир задохнулся от гнева:

— Да ты… Чтоб тебя!.. Ты что, не знаешь, что твоя голова всех наших стоит?.. Какого беса здесь топчешься?

— Не вопи, — повторил Людота озабоченно, но голос дрожал от радости. — Ты что ж, не видишь, какое счастье подвалило?

Владимир оглянулся на горящие дома, мечущихся с криками людей:

— Какое еще счастье?

— Дык сколько железа, — сказал Людота счастливо. Он шлепнул ладонью по застывшей металлической луже под ногами, где виднелся оттиск огромной ступни. — Там же на три сажени чистого булата! Дай людей, все надо выковырять… Не было бы счастья, да несчастье подсобило…

Владимир мотнул в его сторону головой. Дюжий гридень молча ухватил старого кузнеца, поднял в воздух и быстро утащил в безопасное место.

А со стороны пролома вдоль домов двое мужиков в простых полотняных рубахах тащили под руки залитого кровью грузного воина. Седая голова болталась, как кочан капусты на измочаленном стебле. Ощутив близость князя, он с усилием вскинул голову. Лицо залито кровью, только по роскошным серебряным усам, которые не окрасились красным, Владимир узнал Претича. Глаза воеводы то расходились, то сдвигались к переносице.

Владимир услышал хрип:

— Их тьма… У нас кончились силы…

Голова его упала на грудь. Слабосильные мужики покраснели от натуги, удерживая тяжелого как гора воеводу.

— Сильно ранен? — спросил Владимир.

— Побит, — ответил один. — У него, наверное, все кости переломаны… По нему били булавами, палицами, чеканами, а когда сорвали с коня, топтали… Мы чудом уволокли из самой гущи.

Владимир кивнул:

— К Белояну! Пусть лечит, если колдовать разучился.

Воеводу поволокли, ноги тащились по земле, оставляя глубокие борозды. По эту сторону поваленных стен странная битва все еще кипела. Остроконечных шеломов стало совсем мало, всюду мелькают серые малахаи, даже на простого ополченца в полотняной рубахе и с топором в руке бросается по дюжине всадников, но странное сражение все еще длится…

— Коня!

Отрок подвел бегом, страшась грозного князя больше, чем печенегов. Владимир прыгнул в седло, в руке недобрая тяжесть от острого меча, что рубит любые доспехи, а тело наливается грозной силой, что является от богов только в минуты самого лютого сражения.