Живой Журнал. Публикации 2018 - Владимир Сергеевич Березин

(Ссылка, как всегда в конце)

Меня всегда интересовали яростные споры вокруг выражений "кивнул головой" и проч.

Дело в том, что очень часто, особенно обжившиеся в разных сообществах молодые писатели (или не очень молодые писатели) начинают учить других ремеслу. В частности, практической стилистике.

"Кивнул головой! Боже мой! Здесь написано: "Кивнул головой!" — о чем ещё можно говорить с таким автором?!" — кричат эти люди.

Имеется в виду, что ничем другим кивнуть невозможно (это не так).

Но ответить им можно лермонтовским "Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой". И Бунин пишет в "Тёмных аллеях": "Она кивнула головой и стала надевать перчатки".

И тут у стилиста наступает когнитивный диссонанс. С одной стороны, он традиционный нормативный интеллигент, и должен уважать традиционную отечественную иерархию: Пушкин не мог писать плохие стихи, Тургенев — гений пейзажа, Набоков — мастер языка и тому подобные клейма. И надо либо признать, что иерархия нарушается, и кого-то нужно лишить почётного звания.

Или же нужно признать, что "и так можно сказать".

Но, как правило, советский нормативный интеллигент выбирает третий путь (интеллигенция всегда выбирает третье). Он говорит, что Лермонтову можно, а тебе, имярек нельзя, потому что ты не Лермонтов. И при этом начинает злиться.

Здесь же тонны всяких правил, о том, что не должно быть одинаковых слов на одной и той же странице — и много ещё такого.

При мне несколько раз такие учителя-стилисты приступали к показательному редактированию своих современников, и приводило это к результатам нелепым и ужасным.

Утешаться можно только тем, что и Ломоносов, и Платонов погибли бы под рукой этого редактора.

Но всё упирается в то, что обыватель не может понять, хорошо или плохо то произведение, что находится перед ним. Согласен, нерешённость (а то и нерешаемость) этой задачи раздражает несказанно. И вот человек цепляется к этим кивкам головой, чтобы придумать хоть какой-нибудь аргумент.

http://rara-rara.ru/menu-texts/oshibka_pisatelya

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2018

Нежность (День Великой Октябрьской Социалистической Революции. 7 ноября) (2018-11-07)

Они лежали на холодной ноябрьской земле и ждали сигнала. Солнце, казалось, раздумывало — показаться из-за кромки леса или не вставать вовсе.

Володя смотрел на ту сторону канала, за границу заповедника через панорамный прицел, снятый много лет назад с подбитого транспортёра. Карл лежал рядом на спине, тыкая палочкой в нутро старинного коммуникатора.

Наконец по тропинке между холмов показался усиленный наряд пограничников. Один шёл впереди, а двое, тащившие пулемёт и контейнеры с пайком, шагали, отстав на три шага. Пограничники ходко миновали распадок и, лишь немного снизив скорость, начали подниматься на сопку.

Граница охранялась людьми только днём, ночью же здесь было царство роботов. Но этой ночью китаец и индус пробили защиту, поэтому наряд уже ждали на вершине сопки.

Ещё пятнадцать минут, и спутник снова глянет сюда равнодушным глазом, пятнадцать минут — вот что у них есть. Они ползли к этому часу не три километра, как кому-то показалось бы, а три года.

Всё началось с Карла. Он попал в Заповедник не так давно.

Тогда все сбежались смотреть на немцев, которых пригнали большой партией, — одни мальчишки, девочек не было. И вот товарищ Викентий, Вика Железнов, привёл к ним в барак Карла. Сначала на него смотрели свысока — новососланных не любили, у них было превосходство людей, выросших в обществе технологий. Такие мальчики часто были не приспособлены к простому труду и искали кнопки управления на обычных предметах вроде ножа или лопаты. Однако Карл сразу стал наравне с другими заготавливать топливо и безропотно носил воду в пластиковых канистрах. Тогда Володе было, впрочем, не до него — в тот день он познакомился с Таней-англичанкой и через час после знакомства пошёл за ней в рощу. У него ничего не получилось — и этот позор казался важнее всей революционной борьбы.

Только через несколько месяцев, внимательно присмотревшись к соседу, Володя понял, какая горит в глазах Карла священная ненависть.

Однажды немец запел в бараке — причём задолго до подъёма. Товарищи ворочались во сне, а Карл тихо выводил:

Dann ziehn die Moorsoldaten

Nicht mehr mit dem Spaten ins Moor!

— Что это значит? — спросил Володя, и Карл стал пересказывать слова. Это была песня про Заповедник, про эти места, где, куда ни кинешь взгляд, топь и пустошь вокруг, где птицы не поют, а деревья не растут и где они копают торф лопатами. Где периметр закрыт, и колонна по утру выйдет на развод, а потом потянется хвостом, и каждый будет думать о родителях и тёплом куске хлеба, и не обнять никого, и шаг за периметр — смерть, но надежда горит красным огнём целеуказателя, и однажды они шагнут за периметр и скажут «Здравствуй!» тому, другому, миру.

— Только мы можем переплавить ненависть в любовь, и этот процесс называется «нежность». Нежность, вот что спасёт мир, — шепотом сказал Карл. Рядом кашляли во сне другие мальчики, и слова звучали странно.

— Нежность? — Володя не верил в нежность. Он уже знал, во что превращается человек после нескольких лет Заповедника.

Во время Большого Восстания они поймали охранника. Несколько товарищей опознали его — хотя охранник переоделся, и номер на груди был подлинным.

Его опознала Таня, которую он водил в казарму, и ещё двое — те, кто видели, как он убивал. Охранника били по очереди, и, умирая, он вдруг стал страшно улыбаться разбитым ртом с чёрными провалами вместо зубов. Володя встретился с ним взглядом, и понял, чему рад умирающий. «Вы такие же, как мы, — шептали разбитые губы. — Значит, всё правильно, вы такие же, и, значит, моей вины ни в чём нет».

Потом пришли каратели, и уже сами восставшие в своих оранжевых комбинезонах корчились на бетонных полах.

Володе тогда повезло — он бы погиб со всеми, кто пошёл на казармы «Аркада», лёг бы у этих арок, выщербленных пулями. Ему было одиннадцать лет, но брали и таких — всё дело в том, что он заболел и остался в бараке. Именно поэтому он остался в живых, и его даже не подвергли санации. Но зависть к тем, кто участвовал, не оставляла его. Штурм казарм «Аркада» помнили все в Заповеднике. После этого упростили режим,