До самого рая - Ханья Янагихара

не буду так одинок. Слава богу, думал я, слава богу, что это не я. Трогательная фантазия, которой мы развлекались в молодости, что наши друзья – это наша семья, такая же, как мужья и жены и дети, в ходе первой пандемии оказалась фикцией: люди, которых ты больше всего любишь, – это, собственно, те люди, с которыми ты решил вместе жить; друзья – это прихоть и роскошь, и если отказ от них означает, что ты надежнее защитишь свою семью, ты отказываешься от них моментально. В конечном счете приходилось делать выбор – и ты никогда не выбирал друзей, если у тебя был партнер или ребенок. Ты двигался дальше и забывал их, и жизнь не становилась от этого скуднее. Чарли росла, и, стыдно признаться, я все чаще думал о Розмари. Я избавлю ее от такой судьбы, говорил я себе, – я добьюсь, что ее не станут жалеть так, как я в результате жалел Розмари.

И вот добился. Я понимаю, что присутствие другого человека не может полностью искоренить одиночество, но знаю и то, что твой спутник – это щит и без него одиночество прокрадывается тайком, как привидение, просачиваясь сквозь оконные рамы тебе в глотку, заполняет скорбью, которой не в силах сопротивляться никто. Я не могу обещать, что моя внучка не станет испытывать одиночества, но я сделал так, что она не будет одна. Я добился, чтобы у ее жизни был свидетель.

Вчера, когда мы отправлялись в администрацию, я заглянул в ее свидетельство о рождении, которое нужно было принести для подтверждения личности. Это было новое свидетельство, выданное мне в 66-м министром внутренних дел, тем, кто уничтожил данные о ее отце; оно ее некоторое время защищало, потом перестало.

С зачисткой происхождения Чарли то же самое произошло и с ее именем – Чарли Кеонаонамайле Бингем-Гриффит, красивое имя, полное любви, было сокращено государством до “Чарли Гриффит”. В этом проявлялось урезание ее сущности, потому что в нашем мире, в мире, который я помогал создавать, избыток красоты не приветствовался. Оставшаяся красота была проходной, случайной, то, что отменить не представлялось возможным: цвет неба перед дождем, первые зеленые листья акации на Пятой авеню, прежде чем их оборвут.

Это была фамилия матери Натаниэля – Кеонаонамайле, душистая аликсия, майле по-гавайски. Я когда-то тебе дарил такой цветок – его листья пахнут перцем и лимоном. На свадьбе у нас на шее были леи из майле; накануне, сквозь влажный воздух, мы пошли в горы вместе с Дэвидом и срезали целую гирлянду, росшую между двумя акациями коа. Такие леи надевают на свадьбу – а еще на выпускной вечер, на юбилей; эти растения использовались для особых случаев в те времена, когда их было так много, что некоторые считались особенно ценными, а некоторые нет, цветы можно было просто сорвать с дерева, а на следующий день выбросить.

В тот день мы шли вниз по склону холма, башмаки чавкали в грязи, и Дэвид держал нас обоих за руку. Натаниэль срезал столько майле, что каждый мог обвернуть цветы вокруг шеи, как шарф, но Дэвид хотел надеть венок себе на голову, как корону. Натаниэль пришел на помощь – связал стебель кольцом и водрузил ему на макушку.

– Я царь! – сказал Дэвид, и мы все стали смеяться.

– Да, Дэвид, – сказали мы, – ты царь, Царь Давид.

– Царь Давид, – сказал он. – Теперь меня зовут Царь Давид. – И тут он посерьезнел. – Не забудьте! – сказал он. – Вы должны теперь меня так звать. Обещаете?

– Хорошо, – сказали мы, – не забудем. Будем так звать.

Мы пообещали.

И не выполнили своего обещания.

Чарльз

Глава 9

2094 год, осень

В течение следующих недель мы с Дэвидом обсуждали наш план. Точнее, это был его план, которым он делился со мной. Двенадцатого октября мне предстоит покинуть Восьмую зону. Дэвид отказывался говорить, как именно это произойдет, – я должна узнать об этом в самый последний момент. До тех пор мне следует вести себя как обычно: придерживаться стандартного распорядка, ездить на работу, ходить в магазин, время от времени выходить на прогулку. Мы будем по-прежнему встречаться каждую субботу у рассказчика, а если Дэвиду нужно будет что-то сообщить мне между этими встречами, он найдет способ послать записку. Но если я не получу от него известий, беспокоиться не следует. Собрать в дорогу нужно только то, что поместится в небольшую сумку. Мне не надо брать ни одежду, ни еду, ни даже документы: когда я окажусь в Новой Британии, мне выдадут новые.

– У меня много чеков, которые я накопила за эти годы, – сказала я Дэвиду. – Их можно обменять на талоны на дополнительную воду или даже на сахар и взять их с собой.

– Они тебе не понадобятся, Чарли, – сказал Дэвид. – Бери только то, что для тебя имеет особое значение.

В конце той встречи, которая состоялась после разговора на скамейке – тогда я уже начала верить Дэвиду, – я спросила, что будет с моим мужем.

– Конечно, твой муж может поехать с нами, – сказал он. – Мы подготовились к тому, чтобы взять и его. Но, Чарли, он может и не захотеть.

– Почему? – спросила я, но Дэвид не ответил. – Он любит читать.

Во время той прогулки по дорожке я задала Дэвиду множество вопросов о Новой Британии, но он сказал, что мы обсудим все это, когда будем в дороге, а то сейчас сообщать мне многое может быть слишком опасно. Но одну вещь он все-таки рассказал: в Новой Британии можно читать что угодно и сколько угодно. Я вспомнила о муже, о том, как он нарочно заставлял себя читать медленно, потому что разрешалось брать только одну книгу раз в две недели, и ему приходилось растягивать удовольствие. Я вспомнила, как он неподвижно сидел за столом, подперев рукой правую щеку и едва заметно улыбаясь, даже если это была книга про уход за съедобными водными растениями тропиков.

– Любит, – медленно отозвался Дэвид, – но, Чарли, ты уверена, что он захочет уехать?

– Да, – сказала я, хотя совсем не была в этом уверена. – Там он сможет прочесть любую книгу, какую захочет. Даже запрещенную.

– Это правда, – сказал Дэвид. – Но, в конце концов, у него могут быть и другие причины, чтобы остаться здесь.

Я задумалась, но в голову так ничего и не приходило. У него не было никаких родственников, кроме меня. У него не могло быть других причин оставаться. И тем не