Белые пешки - Екатерина Звонцова

– Дэн, – донесся до него знакомый голос. – Он прав. И пора заканчивать.

Марти прошла мимо, коснувшись его плеча, и остановилась против Штольца и Рыкова. Она словно была вся изломана и гнила заживо, на ее тело там и тут налипли листва и мох. Штольц быстро потупил глаза, он вообще держался так, будто ему мучительно стыдно тут находиться, а Рыков, наоборот, жадно уставился на Марти. Подруга приподняла поломанную руку. Помахала с привычным кокетством. И закрыла разбитое лицо.

Прошла Ника с такими же ранами, как у Алефа, и встала пешкой перед ним. Она остановилась против Ольги и Татьяны Шапиро; певицы переглянулись и сжали руки друг друга. Они стояли вплотную, на общей клетке, нарушая симметрию «черных». Как расколотое надвое создание. Дэну казалось, он видит на месте бледных, эпатажно загримированных звезд, улыбавшихся некогда с плакатов, таких же юных девушек в средневековых платьях. Заплаканных. Простоволосых. Но держащих один тяжелый, выкованный из лунного серебра меч на двоих.

– The brave and the bold[31]. Все скоро кончится. I’m here for you[32], Дэн!

На белую сторону шел Лева. Он ступал с трудом; его кренило вбок. Дэн, подавив желание броситься навстречу, шепнул:

– Почему… да почему это происходит с нами?

Что бы это ни было.

Лева молча занял крайнюю клетку, перед директором, а вот теплый взгляд кинул на отца. На черной половине эсэсовец с непонятной болью отвел глаза, зато холеный, улыбчивый американец в легкой белой рубашке и белых же брюках принялся подмигивать и едва ли не скакать. У него тоже были ролекс и дорогие ботинки. Его тоже очень любили дети. А он – их. Любых. Настолько, что, убедившись в полной погруженности Левы в себя, опять принялся метаться голодными глазами с Линки на мертвого мальчика с крысой.

Появилась Саша, тоже еле бредущая и окровавленная; зеленая лента в волосах почти вся пропиталась красным. Но подойдя, Сашка бодро показала черной половине язык.

– Они все там загнанные и дохлые. Они не выстоят. Мы тоже умотались, но все равно мы свежее.

Она заняла место пешки перед Миро. Ее черный двойник, юноша в драгунской форме, издевательски поклонился: снял свою голову. Но глаза головы были тоскливыми.

Уже другой голос спокойно и насмешливо спросил:

– Тебе кажется, что все это просто кошмар, Дэн? Я тоже так думал, но кошмары – уже наша профессия, разве нет? Так есть ли разница между сном и явью?

Последние вопросы Крыс адресовал молодому человеку с длинными черными волосами. Рейнальду. Дэн опустил взгляд: эти рваные халаты, кожа, исполосованная в лоскуты… Двое прошли мимо Дэна. Крыс встал перед Лукиным, против томного, красивого брюнета в розовой рубашке, и тот оценивающе на него уставился. Фред Самойлов. Его прошлое воплощение – директор театра – не отличалось ничем, кроме морщин и седины. И старый директор театра тоже восхищался Крысом – его пепельными волосами, вишневыми глазами, подвижным харизматичным лицом. Восхищался и мысленно потрошил. Рей стоял на месте коня, готовый защищать – и Кирилла, и маленькую Лину, свою пешку. Бесцветный французский посол напротив – черный конь – смотрел на него устало и затравленно, но проступающий за узкими плечами конкистадор Андагойя разглядывал двойника со смесью настороженности и интереса. Возможно, он все еще знал цену не только сокровищам, но и людям.

– Ждут только тебя, – произнес Зиновий. – Что-нибудь решил?

Дэн не решил. Хотелось бесконечно щипать себя за руку, звонить в милицию или бежать в ютящуюся за мостом церковь. Но что бы все это, черт возьми, ни значило, остальные здесь. Что бы они, черт возьми, ни делали, выглядит это явно опасно. И какой бы эта опасность, черт возьми, ни была, он их не бросит. Не должен. Не сможет. И…

– Эй, перестань чертыхаться, – одернул Зиновий. – Я тут вообще-то!

Дэн сделал несколько шагов и встал перед безликим королем. Против него оказалась молодая женщина в черном коротком платье. Женщина вся дрожала и, как и Мартина, гнила; меж ребер пустил корни плющ. Лара Минина. Персефона. Оккультистка, помогшая Зверю снова попробовать кровь. Не сумевшая разорвать узы с Хозяином, нашедшая крест под крыльцом. Да, она узнала слишком много… как Дэн, кажется, узнавал сейчас остальное. Лариса всхлипнула. Дэн зачем-то попытался ей улыбнуться.

Осталась клетка, которую все обошли стороной. Место перед Наташей, против увешанной бижутерией лохматой женщины, курившей вонючую вишневую сигарету. Дэн знал Оксану Леонову – единственного автора книг о любви, в чтении которого признался бы без смущения. Смерть вернула ей краски: Леонова осматривалась с интересом, ее явно будоражили отсутствующие союзник и противник – Черная королева и белая ферзевая Пешка. «Оживу – напишу роман», – заявила вдруг она. И ее бесстрашие успокаивало.

Снова повисла тишина. Но вскоре ее нарушили.

– Ну вот. Красивая, однако, композиция. Какие личики… морды… хари.

Из здания появился мужчина, которого Дэн сразу вспомнил: ухоженная рука, любовно проводящая по полотну «Ночь за нашими спинами»; значок на лацкане пиджака – белые лотосы; пальцы-черви. Запах денег и кривая ухмылка. Глубокий голос сочился елеем:

– А ведь я дал довольно времени. – Он прошелся вдоль золотых букв, но, дойдя до «белой» половины, замер. – Пустая клетка! Так-так. Радонский, не желаешь?

Но Зиновий остался стоять.

– А где твой собственный ферзь? – рявкнул он. – Где королева, Валаар?

– Всему свое время.

– Ты и так тянул долго! – Ему, похоже, все сложнее было скрыть злость.

– Давал вам подготовиться. – Он окинул взглядом площадку и скорбно вздохнул. – И ради чего? Ни одного зрителя кроме тебя! Но ты-то в этой помойке почти живешь.

Зиновий осклабился. Он нервничал – но хотя бы это скрывал как мог.

– Остался тем же самонадеянным ничтожеством. Неужели думаешь, что кто-то соизволит тратить на тебя свое драгоценное время? Это только я люблю балаганы!

– Балаганы! – почти пропел Валаар, и его голубые глаза сузились. В несколько шагов он занял место короля и властно поднял руку. – Что ж, начнем без гостей. Уверен, тебе понравится моя королева. – И снова голос засочился сладостью. – Асенька? Выходи!

Дэн ждал. Но ему все равно показалось, будто его придавило камнепадом.

Ася шла гордо, по ее плечам струилась темная мантия, отороченная чем-то иссиня-черным вроде вороньих перьев. Лицо было отрешенно-нежное, мягко сияло изнутри. Никаких цепей – только корона из черных звеньев. С Аси можно было писать картину. Действительно самую темную из всех королев.

– Серпентинка! – позвала Марти. – Ох, мать твою…

Ася заняла место рядом с королем и равнодушно уставилась на белых. Маньяк Морриган жадно улыбнулся: в Асе, маленькой и хрупкой, он явно