Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

бы прояснил. Гетта вновь и вновь раздумывала над письмом, и мало-помалу гнев ее перешел с возлюбленного на мать, брата и кузена Роджера. Пол, разумеется, вел себя дурно, очень дурно, но, если бы не они, у нее осталась бы возможность его простить. Они принудили ее к словам, от которых теперь не отречься. Они составили против нее заговор, и она – жертва. В отчаянии из-за американки – чья история тогда ужаснула ее, но теперь с каждым часом казалась все менее ужасающей – она провалилась в расставленную западню. Гетта признавала, что слишком поздно отвоевывать свои позиции. По крайней мере, она была почти убеждена, что отвоевывать их поздно. Тем не менее Гетта намеревалась вступить с матерью и кузеном в войну – хотя бы с целью доказать, что не даст им подчинить себе ее чувства. В гневе она готова была взбунтоваться против любых авторитетов. Роджер Карбери, безусловно, назвал бы всякое общение между ней и миссис Хартл в высшей степени неподобающим, даже неприличным. Два или три дня назад Гетта и сама так думала. Однако жизнь обошлась с ней очень жестоко, и Гетта чувствовала, что готова отбросить приличия. Человек, за которого она согласилась выйти замуж, которого любит всем сердцем и который, несмотря на все ошибки, по-прежнему ее любит (в чем Гетта уже не сомневалась), обвинил ее в несправедливости и велел обратиться к сопернице за подтверждением его истории. Она обратится к миссис Хартл. Это чудовищная, гнусная, коварная американская особа. Но любимый пожелал, чтобы Гетта выслушала историю из ее уст, и Гетта выслушает – если американка согласится с ней говорить.

И она написала миссис Хартл. Трудно было составить письмо так, чтобы не сказать ни слишком много, ни слишком мало. Гетта решила, что ее не остановит ни ложная скромность, ни девичий страх рассказать о себе правду. Письмо получилось сухим и резким, но своей цели отвечало.

Мадам!

Мистер Пол Монтегю сказал мне обратиться к Вам по поводу некоторых обстоятельств, имевших место между ним и Вами. Мне следует сообщить, что я недолгое время назад была с ним помолвлена, но сочла себя обязанной расторгнуть помолвку вследствие того, что мне сообщили о Вашем с ним знакомстве. Я обращаюсь к Вам не потому, что думаю, будто что-либо сказанное Вами может изменить мое мнение, но потому, что он попросил меня так сделать и в то же время обвинил меня в несправедливости. Я не хочу оставаться под обвинением в несправедливости со стороны человека, чьей невестой когда-то была. Если Вы согласитесь меня принять, я приеду в любой названный Вами день.

Искренне Ваша

Генриетта Карбери

Закончив письмо, Гетта поняла, что ей не только стыдно, но и страшно. Что, если американка опубликует его в газете! Она слышала, что в Америке в газетах печатают всё. Что, если эта миссис Хартл пришлет чудовищно оскорбительный ответ – или отправит такой ответ не ей, а ее матери! И опять-таки, если американка согласится ее принять, то разве не унизит ее грубыми словами? Раз или два Гетта откладывала письмо и почти решила его не отсылать – но наконец, с отчаянной храбростью, сама вышла на улицу и отправила его. Она никому об этом не сказала. Мать, считала Гетта, была с ней жестока и сделала ее несчастной навеки. Она не может искать у матери сочувствия в нынешней беде. У нее нет друзей, которые бы ей посочувствовали. Она должна все делать одна.

Миссис Хартл, как читатель помнит, решила наконец выйти из состязания и признать себя проигравшей. Боюсь, невозможно в полной мере описать все меняющиеся состояния ума, через которые она пришла к этому решению. И даже после того, как она к нему пришла, – после того, как сказала Полу Монтегю, что согласна с ним расстаться, – ей порой приходили на ум мысли противоположного свойства. Когда-то она написала Полу письмо с угрозами мести и не отправила, а затем показала ему – не как послание, требующее от него действий, но лишь с целью спросить, счел бы он написанное незаслуженным, если бы получил это письмо. Затем она рассталась с ним, не пожелав выслушать прощальных слов, и сообщила миссис Питкин, что ее помолвка расторгнута. На тот момент все средства были испробованы. Она разыграла свою игру, потеряла ставки – и убедила себя отказаться от всякой мысли о мести. Но по временам в груди миссис Хартл снова вскипали чувства. Такая мягкость ее недостойна! Кто когда-либо был с ней мягок? Кто ее щадил? Разве она не убедилась еще давно, что должна зубами и когтями драться за каждую пядь земли, если не хочет, чтобы ее втоптали в грязь? Неужели она, умевшая постоять за себя среди грубых людей, отойдет в сторонку и будет рыдать в уголке, словно влюбленная школьница? И разве она не обещала себе, что будет по крайней мере мстить за обиды, если не сможет обратить их в свою победу? Порой миссис Хартл думала, что может схватить изменника за горло на глазах у всего света – пусть прилюдно сознается в подлости, лжи и низости!

Затем она получила от Пола Монтегю длинное страстное письмо, написанное в тот же день, что его письма Роджеру Карбери и Гетте. Пол изложил все обстоятельства своей помолвки с Геттой Карбери и умолял подтвердить истинность его слов. Миссис Хартл, конечно, удивилась, что человек, так долго ее любивший и расставшийся с нею таким образом, счел возможным написать такое письмо. Однако оно не усилило ни ее гнева, ни скорби. Она знала, что они расстались бесповоротно, и порой говорила себе, что это только естественно, – почти убедила себя, что так и должно быть. Они с этим молодым англичанином не пара. Он виделся ей холеным домашним животным. Она сама – дикая, привычная более к лесам, нежели к городской цивилизации. Ошибкой было полюбить это изнеженное, чрезмерно культурное существо. Итог оказался катастрофическим, как и следовало ожидать. Миссис Хартл злилась на Пола – почти готова была разорвать его в клочья, – но не разозлилась сильнее оттого, что он написал ей о сопернице.

Сейчас единственной ее подругой была миссис Питкин, которая держалась чрезвычайно почтительно, но постоянно изводила ее вопросами про бывшего жениха.

– Это от мистера Пола Монтегю? – спросила миссис Питкин в то утро, когда пришло письмо.

– Откуда вы знаете?

– Когда письма приходят часто, запоминаешь почерк.

– Да, от него. Почему нет?

– Ой, я разве так сказала? Я бы хотела, чтобы он писал каждый день и все