ПОЛИТИКА: История территориальных захватов. XV—XX века: Сочинения - Евгений Тарле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С 1900 г. начинается новый этап в безнадежной борьбе Витте против Николая П. Николай и орудие его воли — Куропаткин — не желали уводить войска из Маньчжурии. На их стороне была вся сила, и не только потому, что Николай был самодержавным императором, и его желание (при его тихом, по непреодолимом упрямстве) должно было поэтому в конце концов восторжествовать. Были и другие причины. Захват Маньчжурии был очень уж традиционен, так сказать, очень логичен по своей природе: стародавняя захватническая политика, столетиями приводившая к территориальной экспансии, на этот раз, к концу XIX и началу XX вв., еще более выигрывала в глазах всех правящих кругов в своей популярности, потому что с ней можно было связать (правда, пока больше на газетной бумаге, в мечтаниях) частичное разрешение «переселенческого вопроса», т. е. рокового вопроса о крестьянском малоземелье. Восторги части прессы но поводу создания «Желтороссии» были лишь одним из отгодосков этого течения. «Захват Порт-Артура и Дальнего не возбудил и сотую долю того восхищения и тех надежд, как захват Маньчжурии и ее военная оккупация в 1900 г. и следующих годах. Мог ли всей этой силе противиться Витте? Что он был в состоянии ей противопоставить? Только свои опасения, что Россия непременно нарвется на жестокий отпор в этой Желтороссии и непременно потерпит поражение. Но ведь доказать это он не мог, и роль зловещей пророчицы Кассандры оттого всегда и является такой неблагодарной, что, кроме своей интуиции или своей проницательности, ни у какой Кассандры в распоряжении ничего нет, никаких аргументов. Да и ослаблялась позиция Витте тем, что не один Воронцов, но и многие другие считали, что именно сам Витте своей Восточнокитайской дорогой повел Россию на Дальний Восток и создал против нее новый, не существовавший доселе фронт.
И еще, если бы Витте мог в самом деле настаивать, что дальневосточный фронт делает положение России особенно опасным ввиду существования главного ее, западного, австро-германского фронта! Но н это оружие в трудном споре было выбито у него из рук Вильгельмом II. От войны России с Японией или Англией, или, еще лучше, с обеими одновременно Германия непосредственно только выигрывала: во-первых, Россия этим ослаблялась в Европе (и надолго, даже в случае относительной удачи в дальневосточной войне), и для германской политики надолго — так казалось в 1900–1903 гг. — открывался широкий простор. Во-вторых, в случае удачи Россия оттесняла в Китае английское влияние и тем самым оказывала услугу германской экономической экспансии в Китайской империи. Словом, ни при каких обстоятельствах Германия от русской активной дальневосточной политики потерять не могла. И Вильгельм II, действуя в полном согласии с канцлером Бюловым и со стоящим за Бюловым фактическим руководителем германской внешней политики, директором в министерстве иностранных дел бароном Фрицем фон Гольштейном, всячески толкал Николая II на ту дорогу, по которой Николай и без всяких толчков собирался следовать с большой охотой и ясностью духа. Дело было не в драконе, бороться с которым Вильгельм приглашал «народы Европы» («народы Европы, оберегайте ваши священнейшие права!»), и не в прощальном сигнале с яхты «Гогенцоллерн» после свидания с Николаем («адмирал западных морей шлет привет адмиралу морей восточных»). Все эти невинные, потому что слишком по-детски откровенные, провокации сами по себе, конечно, не могли вдохновить Николая II на окончательный отказ от всякой осторожности, на совсем безумную политику 1903 г. Но неоднократные и торжественные заверения Вильгельма II, что западный фронт свой Россия может совершенно обнажить от войск, что он, Вильгельм, ручается за полную безопасность России на все время возможной ее войны на Дальнем Востоке, — это, конечно, не могло не действовать.
Эта последовательная и деятельная политика Вильгельма II 1902–1904 гг. лишала Витте одного из главнейших его аргументов. Говорить же со своими противниками о том, что Вильгельм может не напасть сегодня, но нападет уже после войны, завтра или послезавтра, что разоренная и ослабленная Россия целый ряд лет не сможет ему противиться, — доказывать им все это было совершенно бесполезно. Они понимали только сегодняшнюю опасность, да и ее понимали далеко не всегда. Опасность завтрашняя для них не существовала.
Такова была общая почва для дальнейшего развития событий после захвата Маньчжурии. От конца боксерского восстания и окончательной оккупации Маньчжурии (осень 1900 г.) до нападения японских миноносцев на «Палладу», «Цесаревича» и «Ретвизана» (27 января 1904 г.) прошло меньше 3,5 лет. Но зачерчивать эти 3,5 года одной краской никак нельзя. На средину или конец 1902 г. падает начало какого-то перелома, который в 1903 г. уже обозначается вполне явственно. Этот перелом (довольно медленный) поддается наблюдению легче всего не в России, а в Западной Европе, и определить его можно как некоторое (и, может быть, довольно значительное) уменьшение внешнеполитического престижа России с конца 1902 г. Чем он объясняется? Фактами разного порядка. Убийство Сипягина (2 апреля 1902 г.), аграрные волнения в Полтавской и Харьковской губерниях, резко обозначившийся рост оппозиции в земствах, явное бессилие правительства справиться органическими мерами с аграрным вопросом, с конституционными стремлениями буржуазии, с рабочим движением — все это заставило в Европе впервые в 1902 г. заговорить о русской революции, тогда как еще в 1901 г. по поводу убийства Боголепова речь шла лишь о студенческих волнениях. Эра Плеве была понята как начало скрытой пока внутренней войны. Впервые за все царствование Николая II главным заданием нового министра внутренних дел, той целью, для которой специально он был призван, являлась борьба всеми средствами против революционного движения. Все это уже само по себе подрывало престиж русского правительства в европейских правящих сферах — политический капитал, оставшийся после Александра III, стал расходоваться именно в это время, с 1902 г. Еще осенью 1898 г. ив 1899 г., в эпоху созвания Гаагской конференции, этот капитал казался незатронутым: еще в 1900–1901 гг. на Николая смотрели как на одного из могущественнейших государей Европы, и легенды о царелюбивом русском народе твердо держались в среднем европейском общественном мнении. 1902 г. первый нанес этим легендам далеко не окончательный, но все же ощутимый удар. Но не только внутренние дела производили постепенный сдвиг. С конца 1902 г. (после отъезда маркиза Ито из Петербурга и после заключения англо-японского договора) крутое изменение к худшему последовало и в международной позиции русского абсолютизма. Уже были налицо все предпосылки русско-японской войны; уже создалась та страшная запутанность положения, когда с каждым месяцем уход из Маньчжурии становился все труднее, а дальнейшее пребывание в Маньчжурии все опаснее; Россия выбыла из Европы не в 1904 г., когда началась война, а с весны 1903 г., когда выяснилось, что Николай II без войны никогда не эвакуирует Маньчжурию и не откажется от замыслов на Корею.
После этих предварительных замечаний обратимся к деятельности Витте в этот момент. Это, может быть, самая трагическая страница его биографии.
Первая часть русско-японской драмы закончилась боксерским восстанием и его усмирением. Россия не только удержала Квантунский полуостров, но захватила еще и Маньчжурию. Соединенные Штаты, Англия, Япония решительно с этим не мирились. И вот начинается вторая часть драмы: в Петербург в середине ноября 1901 г. является маркиз Ито, влиятельнейший японский дипломат, противник Соединенных Штатов и поэтому сторонник соглашения с Россией. В высших правящих сферах Японии в этот момент наблюдалось колебание; уже быстро возрастала партия, желавшая войны и изгнания России вооруженной силой из Маньчжурии и Квантуна и стоявшая за немедленное заключение союза с Англией. Но Ито удалось отсрочить дело, он прибыл в Петербург с предложениями, вполне приемлемыми для обеих сторон. Россия отказывается бороться с японским влиянием в Корее а исполняет, наконец, собственное свое обещание увести из Маньчжурии войска, введенные под предлогом усмирения боксерского восстания. Квантун остается в русском обладании. Витте с полнейшим сочувствием встретил но предложение, но ничего не вышло. Николай II определенно не желал его. Ито водили очень долго, не говоря ни да ни нет, делали контрпредложения и все больше убеждали его, что не только Маньчжурию ни за что не эвакуируют, но что имеются даже какие-то виды (еще не вполне ясные) на Корею, которую как будто решили уже уступить Японии, когда захватывали Квантун. Ничего не добившись, Ито уехал в Берлин, и здесь (как сообщает в своих воспоминаниях А. В. Богданович1) посол русский Остен-Сакен сделал последнюю попытку предотвратить бедственные последствия безумной петербургской политики: он телеграфировал (с ведома Ито), что Ито еще подождет в Берлине окончательный ответ. Но и из этой попытки ничего не вышло. Ответа не было. Япония тогда, не медля нисколько, тотчас же заключила союз с Англией и стала деятельно готовиться к войне. «Часто говорят, что Япония готовилась к войне, и все равно, как бы мы себя ни вели, она бы нам объявила войну, — пишет Витте. — Это рассуждение безусловно неверно… если бы мы приняли искренние предложения, которые были нам сделаны Ито, и дальнейшее предложение, даже пред самою войною, сделанное нам японским послом Курнно, то воины не было бы».