Жюстина, или Несчастья добродетели - Маркиз де Сад

— А вы? — спросил епископ, глядя на Евлалию.

— О Боже праведный! — расплакалась девушка. — Сжальтесь над моим горем, сударь! Раз уж я попала в ваши сети, делайте со мной все, что хотите, только уважайте мое несчастье; я имею право требовать этого от вас.

— А вот это очень нахальные речи, — заметил аббат, — они доказывают, что эта девчонка еще не осознала, чем она обязана этому выдающемуся человеку, который оказал ей честь принимать ее у себя…

— Какое наказание монсеньер назначит ей за дерзость? — спросила Дюбуа.

— Я хочу, — ответил прелат, — чтобы она облизала анус аббату, пососала ему член, затем она должна подойти ко мне и получить несколько пощечин и щипков.

Не успел он произнести приговор, как мерзкий служитель культа подставил свой отвратительный зад, самый мерзопакостный зад на свете, который плачущая Евлалия начала любовно облизывать. Какой это был контраст! Такие же почести своими коралловыми губками она оказала бесформенному и слюнявому фаллосу старого развратника, потом, подойдя к прелату, покорно снесла все назначенные ей истязания. В это время гнусный аббат, очевидно, почувствовав жар в чреслах, заставил Дюбуа ласкать себя и, разминая Жюстине ягодицы, наблюдал, как епископ мучает Евлалию.

— Знаешь, аббат, — заявил хозяин, завершив эту операцию, — я страшно возбудился и вижу, что сегодня сотворю много зла.

— Разве монсеньер здесь не хозяин? Разве не принадлежит ему все, что здесь находится? Стоит ему шевельнуть пальцем, и все вокруг повинуется ему.

Епископ, который безмерно наслаждался своим деспотизмом и с превеликим удовольствием воспринимал эти льстивые речи, кивнул Жюстине, та подбежала к нему и получила распоряжение лечь животом на диван и предоставить свой зад в распоряжение епископского органа. Но такому чудовищному посоху пришлось немало потрудиться, прежде чем он наконец внедрился в крохотное отверстие и устроился там. Аббат положил Евлалию на спину Жюстины, заставил ее поднять ноги и опустить голову так, чтобы содомит Жюстины мог целовать Евлалию в рот, а ее раздвинутые бедра предлагали жрецу очаровательную, аккуратную, еще нетронутую вагину, которую аббат обследовал языком, в то время как Дюбуа, опустившись на колени перед его задницей, точно так же ласкала ему задний проход.

Однако Жюстина, которой член содомита причинял ужасную боль, яростно вырывалась, и наконец это ей удалось.

— Ах ты поганая твоя душа! — разъярился епископ. — Еще ни одна женщина не ускользала от меня в такую минуту! Что ты на это скажешь, аббат?

— Не существует наказания, достаточно сурового, чтобы отомстить за такое оскорбление, монсеньер, — с почтением ответил капеллан. — Если бы этой шлюхе не предстояло еще некоторое время послужить вашим прихотям, я бы стал умолять вас незамедлительно расправиться с ней, но поскольку, к сожалению, вы действительно в ней нуждаетесь, думаю, следует отдать ее в мои руки, и я на ваших глазах устрою ей кровавую баню.

— Хорошо, — согласился епископ, — но я хочу, чтобы ты сделал это с ее грудью: ты знаешь мое отвращение к этой части женского тела; так что выпори ей сиськи розгами и не жалей сил.

И этот приговор был исполнен тотчас же: озверевший аббат так постарался, что Жюстина едва не лишилась чувств.

— Вот теперь достаточно, — сказал епископ, — она в крови, этого я и хотел; пусть теперь почувствует мой натиск, и скажи ей, что я ее убью сразу, если только она вздумает сыграть со мной такую же шутку.

Нашу героиню положили в прежнюю позу и обрабатывали ей задний проход полчаса без перерыва, после чего голову прелата посетили новые идеи.

— Аббат, — заявил он, указывая на Евлалию, — ты должен лишить невинности эту девку до того, как я буду содомировать ее; мне не очень приятно заниматься этим, если прежде чей-нибудь член не разворотит моей жертве влагалище.

— Клянусь дьяволом, монсеньер, — жалобно заговорил аббат, — вы предлагаете мне сделать то, что, как вам известно, мне не по нраву, к тому же я не уверен, что у меня будет стоять, если придется иметь дело только с влагалищем. Ну ладно, давайте попробуем.

Дюбуа крепко держала девочку, Жюстина подготовила орудие аббата, прелат, взявши в руку лорнет, самым внимательным образом смотрел на то, как исполняется его воля. И в самом деле, распутный священник не без труда обрел необходимую твердость, и в продолжение операции Дюбуа, чтобы возбудить его, была вынуждена несколько раз переворачивать медаль другой стороной, а когда она заметила, что отвечающий за эрекцию нерв расслабляется всякий раз, когда ребенка укладывают на спину, было единодушно решено, что только стоя на четвереньках, Евлалия может лишиться своего цветка целомудрия. Операция возобновилась, Жюстина и Дюбуа помогали герою, и поскольку тот, несмотря на свой громадный рост, не был гигантом в смысле мужских качеств, его инструмент сразу скрылся из виду, и хлынувшая кровь подтвердила его победу.

— Прекрасно, прекрасно! — подбадривал епископ своего воина. — Разорви эту шлюху, распотроши ее, дорогой аббат! Как бы я хотел, чтобы твой орган оказался сейчас железным, чтобы она сильнее помучилась.

— Честное благородное слово, монсеньер, — сказал осквернитель всего святого, вытаскивая свой член, залитый кровью, — это все, что я могу для вас сделать, но что касается спермы, я пролью ее только в другое место.

— Ладно, — махнул рукой епископ, — залезай в задницу Дюбуа, а я буду по очереди содомировать этих маленьких блудниц.

Оргии возобновились, но и эта сцена закончилась без того, чтобы пролилась сперма; епископ опять овладел Евлалией и так жестоко потрепал ее, что все поняли, как ужасно хочется ему замучить эту девочку до смерти. И тогда он употребил пытку, которой еще не было в анналах самого разнузданного разврата. Он обвязал ей соски навощенной ниткой, которую затянул с такой силой, что груди ее набухли и сделались фиолетовыми; он искусал эту раздувшуюся массу и выпил брызнувшую кровь. В это время Жюстина массировала его, а Дюбуа подстегивала хлыстом.

— Я ненавижу груди! — кричал епископ. — Но терзать их — самое сладкое удовольствие на свете.

Он обвязал нежные бугорочки другой ниткой и снова изо всех. сил затянул ее: на этот раз кровь забрызгала одно из зеркал. Злодей прильнул губами к ране и с наслаждением высосал горячую солоноватую жидкость. После этого жертву, чьи страдальческие крики описать нет никакой возможности, положили в другую позу. Теперь к палачу были обращены ее ягодицы. Аббату было поручено захватить пальцами кусочек плоти, что оказалось весьма затруднительно в виду столь упругого юного зада, но как только ему удалось оттянуть кожу, епископ накинул свою петлю на захваченную часть и крепко затянул ее, хотя петля то и дело соскальзывала и ему пришлось попотеть. И опять монсеньер не забыл укусить зажатый в тиски кусочек плоти и пришел в восторг, ощутив на губах кровь.