Политическая биография Сталина - Николай Капченко

Но это, так сказать, небольшой штрих, который можно интерпретировать в каком угодно смысле. Но я вернусь к оценкам Сталина, которые приводила М.И. Ульянова в разные годы. В период борьбы с оппозицией, когда в 1926 году против Сталина велись особенно ожесточенные нападки в связи с тем, что он скрывает завещание Ленина и вообще в грубо извращенном свете изображает взаимоотношения с последним в политической сфере, М.И. Ульянова писала: «В.И. очень ценил Сталина. Показательно, что весной 1922 г., когда с В.И. случился первый удар, а также во время второго удара в декабре 1922 г., В.И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимными поручениями, поручениями такого рода, что с ними можно обратиться лишь к человеку, которому особенно доверяешь, которого знаешь как истинного революционера, как близкого товарища. И при этом Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным, а не с кем-либо иным. Вообще за весь период его болезни, пока он имел возможность общаться с товарищами, он чаще всего вызывал к себе т. Сталина, а в самые тяжелые моменты болезни вообще не вызывал никого из членов ЦК, кроме Сталина.

Был один инцидент между Лениным и Сталиным, о котором т. Зиновьев упомянул в своей речи и который имел место незадолго до потери Ильичем речи (март 1923 г.), но он носил чисто личный характер и никакого отношения к политике не имел»[987].

Впоследствии в неопубликованных воспоминаниях М.И. Ульянова, можно сказать, кардинально пересмотрела свои предыдущие свидетельства. Она объяснила это следующим образом: «В своем заявлении на пленуме ЦК я написала, что В.И. ценил Сталина. Это, конечно, верно. Сталин — крупный работник, хороший организатор. Но несомненно и то, что в этом заявлении я не сказала всей правды о том, как В.И. относился к Сталину. Цель заявления, которое было написано по просьбе Бухарина и Сталина, было, ссылкой на отношение к нему Ильича, выгородить его несколько от нападок оппозиции… Но в дальнейшем, взвешивая этот факт с рядом высказываний В.И., его политическим завещанием, а также всем поведением Сталина со времени, истекшем после смерти Ленина, его «политической» линией, я все больше стала выяснять себе действительное отношение Ильича к Сталину в последнее время его жизни. Об этом я считаю своим долгом рассказать хотя бы кратко»[988]. То, о чем она хотела рассказать кратко, я процитировал выше.

Таким образом, на основе сопоставления фактов, как только что приведенных, так и оставленных за рамками тома (они хорошо известны из литературы о Ленине и Сталине), можно уже придти к некоторым умозаключениям. Во-первых, отношение Ленина к Сталину было неоднозначным: он ценил в нем талант организатора, крупного партийного работника, отличавшегося решительностью и твердостью характера, на которого в трудную минуту вполне можно положиться. Во-вторых, Ленин видел в Сталине последовательного большевика, разделявшего все принципиальные установки теории и практики большевизма (а можно сказать, ленинизма, что для больного вождя было особенно важно). В-третьих, между ними возникали порой разногласия и споры, но, как правило, они носили частный характер и не меняли принципиальных отношений между ними. К тому же, если мы обратимся к сочинениям Ленина, то найдем в них бесчисленное количество примеров того, как он ведет споры, жестко полемизирует со своими соратниками и по более серьезным теоретическим и политическим проблемам, нежели в случае со Сталиным. И, наконец, четвертое, конфликт между Лениным и Сталиным в 1922–1923 гг. базировался главным образом на личной почве и был продиктован во многом болезненным состоянием вождя. То, что он обрел политическое содержание и форму, едва ли может поставить под сомнение данный вывод.

Характер отношений Сталина с Лениным, вне всякого сомнения, был одним из важнейших факторов, определявших на протяжении длительного времени его политическую карьеру. В конечном счете он стал одним из важнейших компонентов всей его политической биографии. Но было бы неверно, если бы мы всю политическую биографию Сталина рассматривали и оценивали только лишь через призму его отношений с Лениным. Даже распространяя это на тот период, когда между ними возник конфликт. Подходить так — значило бы принижать и умалять роль Сталина как уже вполне самостоятельной политической фигуры на общепартийном и общегосударственном горизонте. Сталин к рассматриваемому периоду времени не был политической фигурой, отражавшей лишь свет, излучаемый на него Лениным. Разумеется, с точки зрения критериев политического веса они находились в разных измерениях, но кое в чем уже могли быть сопоставлены друг с другом. Иными словами, Сталин к началу конфликта с вождем был не каким-то партийным клерком (хотя и самым высокопоставленным), но одним из лидеров партии. Рассматривая конфликт его с Лениным, надо непременно учитывать данное обстоятельство. В противном случае мы рискуем впасть в аберрацию исторического видения.

В обширной литературе о Сталине прочно утвердилась точка зрения, что в период 1922–1923 гг. речь шла не о чем ином, как просто о политическом выживании Сталина. Мол, если бы Ленин выздоровел или прожил более долгий срок, то политическая звезда Сталина окончательно закатилась бы и он был бы низвергнут на уровень заурядного партийного функционера сравнительно высокого уровня. И не более того!

Я решительно не согласен с подобной оценкой не только по причине того, что исторический процесс не знает сослагательного наклонения. Для сомнений в возможности развития событий именно в таком направлении и с таким же конечным итогом есть немало оснований, причем достаточно весомых. К тому моменту, когда между Лениным и Сталиным обнаружилось серьезное противостояние, ситуация в стране и в партии была исключительно сложной. Шла подспудная борьба не только в высших эшелонах большевистской партии, но и наблюдались признаки серьезного общепартийного кризиса, далеко выходящего за рамки чисто личного соперничества и голой борьбы за право получить ленинское политическое наследие. Признаки общепартийного кризиса проявлялись в появлении все новых оппозиционных групп и течений, в нараставших требованиях демократизации партийной жизни. После окончания Гражданской войны становилось все более сложно оправдывать отсутствие элементарных демократических норм в партийной жизни. В каком-то смысле сами устои партии в их ленинском понимании ставились под вопрос.

Основной движущей силой, которая инициировала эти настроения, всячески их подогревала и канализировала в русло борьбы против партийного аппарата, были Троцкий и его сторонники. Но если трезво взглянуть на ситуацию тех лет, то трудно было найти какую-либо реальную силу, которая могла бы стать орудием укрепления партии и стабилизации общего положения в стране, чем партийный аппарат. В те годы именно партийный аппарат был в состоянии сыграть роль стабилизирующего фактора. И этот аппарат уже имел в лице Сталина своего лидера. Конечно, тогда мало кто отдавал себе отчет в этом, глубоко и всесторонне оценивал роль этого аппарата. Необходимо было только время, чтобы осознание данного факта стало достаточно широким.

Я позволю себе сослаться опять-таки на Г.В. Плеханова, высказавшего в своем завещании глубокую мысль: «Не хочу быть вещей Кассандрой, но все же утверждаю, что эволюция власти большевиков будет следующей: ленинская диктатура пролетариата быстро превратится в диктатуру одной партии, диктатура партии — в диктатуру его лидера, власть которого будет поддерживаться сначала классовым, а затем тотальным государственным террором. Большевики не смогут дать народу ни демократии, ни свободы, потому что, осуществив это, они тут же потеряют власть. Ленин хорошо понимает это»[989].

Ленин, конечно, прекрасно понимал, что на строгом соблюдении демократических начал и практическом проведении в жизнь (не только в самой партии, но и в стране в целом) принципов демократии, как говорится, далеко не уедешь. Обретя власть, партия должна была приложить не меньше сил для ее сохранения. И Ленин как блестящий политический стратег отдавал себе отчет в том, что, выражаясь словами А.С. Пушкина, «власть верховная не терпит слабых рук». И сам он не раз проявлял необходимую твердость, чтобы сохранить эту власть.

И как раз именно Сталин был для него в данной ситуации наиболее подходящей фигурой. Ибо он, может быть, в не меньшей степени, чем сам Ленин, всеми фибрами своей души ощущал, что сохранить и упрочить власть большевиков, а затем организовать народ на созидание нового общественного строя, невозможно, не опираясь на достаточно разветвленный, централизованный и действующий, как слаженный механизм, аппарат. В этом, мне думается, принципиальных разногласий между Лениным и Сталиным не было. Разногласия касались других вопросов: какими путями и средствами осуществить достижение этих целей, какие меры предпринять, чтобы непрерывно набиравший силу аппарат не превратился бы из инструмента в своего рода демиурга. Того самого демиурга, который служил бы уже не инструментом политики, а сам превратился в самоцель этой политики.