Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

— Значит, открывай, я сам посмотрю.

Медлительность наркомана превратила отодвигание засовов и отпирание двери в нескончаемое мучение, но наконец Диего и Зохар оказались в доме.

Притон, который скудно освещали несколько тусклых лампочек, был обставлен на манер ночлежки: пара коек, матрасы и нары. Шприцы валялись везде, где не лежали люди, а еще — на крышках ящиков и на табуретках. Повернуться было практически негде. Зохар тут же стал переходить от одного дремлющего к другому, пребывающему в коматозном сне, в поисках дорогого ему лица. Диего двигался с большей осторожностью, стараясь нечаянно не уколоться.

Они обнаружили Милагру в цокольном этаже, в пропитанном кислым запахом углу. Рядом валялись три пустых шприца. По ее щеке и подбородку стекала слюна, и она вдыхала воздух через долгие промежутки времени.

Зохар приподнял ее за плечи.

— Три порции дури! Да она несколько месяцев не употребляла три порции! Диего, пожалуйста, помоги. Нам нужно увезти ее в больницу…

Диего наклонился, чтобы подхватить ноги Милагры.

И тут явились Могильщики.

Пять светящихся Рыбачек проникли сквозь стену цокольного этажа так легко, как будто на ее месте был просто воздух, и наполнили помещение своим соленым запахом. Невысокие — в половину человеческого роста — перламутровые одноцветные Рыбачки были облачены в колышущуюся ткань, которая казалась продолжением их самих. Большие, неправильной формы крылья, похожие на матерчатую оболочку омаров, развернулись за их спинами, проходя сквозь любое неодушевленное препятствие — стены, потолок, мебель. Тонкое мелодичное жужжание, почти членораздельное, полилось в уши людей. Могильщики излучали тающий блеск в виде снежинок холодного света. Их сестринские лица, все разные, все подобные, не выражали никаких эмоций.

— Нет! — закричал Зохар.

Но всякое возражение, всякое противодействие было бесполезным.

Рыбачки вполне осязаемо обхватили Милагру и забрали ее из исступленных объятий Зохара так же легко, как мать отнимает у ребенка острый предмет. Затем они поднялись по балкам, и мертвое тело Милагры просочилось сквозь невидимые просветы в материи так же легко, как и ее проводницы на Другой Берег.

Зохар рухнул, рыдая. Диего опустился рядом с ним. Одеяла, на которых лежала Милагра, были еще теплыми. Постепенно характерный морской запах Рыбачек рассеялся.

Всхлипывания Зохара затихли нескоро. Они с Диего помогли друг другу подняться на ноги. Заметив сумочку Милагры, Диего взял ее, и друзья вышли.

Сумерки уже сгустились. Когда Зохар и Диего достигли Бродвея, ночную темноту пронизывал свет фонарей. Они прошли с десяток Кварталов. Наконец Зохар заговорил:

— Да, Диего, теперь в этом унылом, одиноком, бессердечном Районе у меня не осталось ничего. Я уезжаю.

Усталым движением он забрал у Диего сумочку, достал оттуда деньги, которые небрежно положил в карман, и выбросил то, что осталось от Милагры, в сточный желоб.

— Куда? Куда ты поедешь?

— Как можно дальше отсюда. На Окраину и еще дальше.

4

Миры для вопрошающих

Прощание с Гэддисом Петченом за несколько дней до отправления «Янна» принесло и отцу, и сыну как ожидаемые, так и неожиданные эмоции.

Как всегда, Диего убивал время в магазине Ивенсона. Он попросил у хозяйки, вечно занятой Эсмин, бутылочку сельдереевого настоя, а потом подошел к новому панчборду. К своему удивлению, он выиграл несколько монет, которые Проспер Ивенсон ему выплатил. Диего присвистнул, обрадовавшись доброму знаку, и вышел из магазина.

Был конец сентября, и листья на знакомом дереве под окнами отцовской квартиры уже по-осеннему засыхали, а шелуха от семян усыпала тротуар. Интересно, зацветет ли это дерево в следующем году, подумал Диего.

Оказавшись в сыром, темном логове отца, Диего объявил о своих планах. К его удивлению, отец не стал эгоистически протестовать и настаивать на отмене поездки в Палмердейл. Он от души поддержал намерения Диего и протянул ему руку. Слегка смутившись, Диего отвел взгляд и сжал сухую, морщинистую руку отца. Еще больше он удивился, когда увидел, что на столике лежит раскрытый экземпляр «Зеркальных миров», словно Гэддис читал рассказ своего сына.

— Скажи мне, — спросил Гэддис, — как дела у твоего друга Зохара Куша?

Диего моргнул.

— Не блестяще.

Он рассказал отцу о смерти Милагры Ивентир и о безумном, отчаянном бегстве Зохара из Гритсэвиджа.

— В ее передозировке сыграло роль то лекарство, что ты у меня украл?

Диего почувствовал, что краснеет. Ему пришлось проглотить убийственный комок стыда, прежде чем он ответил:

— Нет, сэр. Оно было использовано только для того, чтобы спасти ей жизнь. У нее был доступ к другим, более жестким наркотикам перед тем, как она умерла.

Гэддис Петчен равнодушно махнул рукой.

— Конечно, конечно. Я не совсем наивен. В свое время, сынок, я исходил Город. Но если возникнет новая критическая ситуация, попроси, пожалуйста, меня о помощи. Договорились?

— Договорились.

Попрощавшись с отцом и пообещав зайти к нему первым делом после приезда, Диего почувствовал, что в них обоих что-то изменилось.

В свежий ветреный день отъезда никто не разбивал бутылку шампанского: этого предмета роскоши на Поездах и Кораблях не было уже много недель, и все доступные запасы иссякли. Веселые провожающие на берегу и охваченные нетерпением пассажиры на палубе оказались свидетелями того, как заместитель мэра, Арчер Торнхилл, по-мужски уверенно разбил о нос «Янна» бутылку с яблочным соком. Через несколько минут после церемонии капитан Виго Дассо вывел судно на середину Реки и развернул в сторону Центра. Солнечный свет плясал на серебристой ряби.

Диего казалось, что первые дни путешествия протекали идиллически. Круиз дал ему то, что он любил: свободу от хлопот и обязанностей, хорошую еду, напитки по душе, интересные разговоры и оживленные ночи наедине с несравненной Волузией Биттерн, они проводили в их небольшой каюте, как два влюбленных голубка в гнезде. Его единственная обязанность: регулярно писать репортажи из пары тысяч слов, отправлявшиеся на Метро с курьерами каждый раз, когда «Янн» подходил к Стапелю в незнакомом Районе, чтобы взять на борт уголь и другие припасы.

Постоянно меняющийся, но в целом однородный пейзаж Города проплывал мимо судна подобно бесконечной вращающейся диораме. Раз в час или около того, регулярно, как хронометр, капитан Дассо объявлял название Района, у границ которого оказывался корабль: «Пергола… Киндерли… Маустериан-пойнт… Шилох… Кловисфорд… Меркосур… Оудвилл… Бриджуотер… Фрументиос… Кэндлмас… Смиттаун… Гавранкапетановикборо…» Постепенно тягучая литания стала вызывать гипнотическое чувство отчуждения. Это путешествие вместит две с половиной тысячи разнообразных названий! Уже после первых нескольких десятков родной дом стал казаться невообразимо далеким.

Монотонность ландшафта нарушилась у 10 224 001-го Квартала, но перемена не была приятной. Перед путешественниками предстал худший тип Кварталов Гетто: пожар превратил целый Район в нагромождение обгоревших обломков — безлюдных, зловещих, предостерегающих. Пассажирам была видна Не Та Сторона Трекса. Прямо за их спинами находилась граница между этим миром и Другим Берегом, и это ощущалось как тревожная аномалия. Капитан Дассо произнес название Района «Кресспандит» с особой торжественностью. Запустение вскоре осталось позади, но пугающее зрелище надолго осталось в душах пассажиров.

Погода дарила более здоровые впечатления. Бури бушевали на Другом Берегу и время от времени начинали боковое движение, прежде чем пересечь Город. Когда кипящие, сопровождаемые треском вихри накрывали «Янн», экипаж лихорадочно работал, а пассажиры укрывались в подпалубных помещениях, где наслаждались закусками и освежающими напитками.

Диего счел, что его спутники представляют собой любопытное общество. Их предводитель, мэр Джобо Копперноб, оказался не совсем тем хвастливым и самодовольным жизнелюбом, каким представлялся на публике. Проявляя искреннюю самоотверженность на службе своему Району, бывший спортсмен подробно разъяснял, каких выгод ждет от этой поездки: новых произведений искусства, новых товаров, новых взглядов. Будучи знатоком «космогонического вымысла», он вел с Диего долгие беседы в таком роде, который писатель больше всего любил: о творениях воображения. По несколько часов в день они могли обсуждать достоинства разных писателей и произведений.