Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

От колоннады в перистиль, от перистиля в вестибюль, от зала к залу провел колдун своего пленника до палаты, каждый угол которой украшали фонтаны с кристально чистой водой.

Посередине залы стоял стол из крапчатого мрамора, из него через определенные промежутки времени вырывалась струя воды, и, поиграв на эмалях чаши, исчезала.

Высокая застекленная дверь, доходившая почти до потолка, пропускала внутрь солнечный свет, и он озарял струю воды так, что она превращалась в живую радугу.

У каждой стены стояла великолепная софа, а у четырех больших окон, которые освещали залу, располагались вольеры из филигранного золота{302}. В них восхитительно щебетали птицы с самым разным и ярким оперением. Они порхали среди благоухающих цветов и кустов, что росли на дне этих просторных клеток.

— Вот, мальчик мой, — сказал Мограбин своему воспитаннику, — это твой рабочий кабинет, если он, конечно, тебе подходит, ибо ты здесь хозяин и имеешь право выбирать. Теперь тебе надо поесть. Присядь на софу, отдохни, пока я не подам ужин… Здесь рядом есть баня, я разожгу дрова и согрею воду. У тебя на руках и теле конечно же остались следы от моих ударов: мы постараемся мало-помалу избавить тебя и от боли, и от синяков… Запомни, сын мой, среди услад и благополучия тебе нельзя забывать о страданиях, которые ты испытал. Я покину тебя ненадолго — пойду приготовлю всё необходимое.

С этими словами Мограбин вышел, оставив Хабеда-иль-Румана лежать на софе. Мальчик предался бы размышлениям, если бы мелодичное пение птиц, приветствовавших заход солнца, не отвлекало его.

Хозяин вернулся с корзиной великолепных фруктов и сказал:

— Выбирай и ешь.

Он опять исчез и немного погодя позвал мальчика:

— Баня готова, иди искупайся.

Мограбин провел Хабеда в дивный соседний зал, раздел его и оставил в теплой и благоухавшей чудесными запахами парной.

Через какое-то время чародей опять зашел в баню, завернул своего ученика в тончайшие шелковые простыни и немного помял синяки, что отзывались болью на каждое его прикосновение. Однако вскоре всё прошло, лишь кое-где сохранились едва заметные царапины.

— Был бы ты в Тадморе, — сказал колдун, — тебе прислуживал бы раб. А насколько лучше и бережнее руки отца! Теперь ты пришел в себя, мой дорогой сын, пойдем, я накормлю тебя ужином.

Мограбин подал Хабеду шелковый халат и подштанники, заботливо причесал и умастил его волосы, затем проводил в комнату, озаренную сотней ламп в великолепных жирандолях{303}, и уложил на самую широкую и мягкую софу.

— Не думай, что подобные удобства будут ждать тебя каждый день, но я считаю, что тому, кто слишком устал, нужен хороший отдых. Поспи немного, я накрою на стол, у меня уже все готово. Я сам собрал овощи и забил нужного зверя. Я очень расторопный кухарь, со временем ты тоже этому научишься.

Мограбин удалился, а утомленного и распаренного Хабеда-иль-Румана, который пришел в полную растерянность от всего случившегося, сморил сон.

Пока юноша дремал, стол покрылся изысканными яствами: дичь, рыба, рис, а рядом, на поставце, появились многие виды варенья, тонкие вина и гора фруктов.

— Эй! Хабед! Пора поужинать, — позвал Мограбин.

Царевич сел. В его возрасте голод дает о себе знать сильнее, чем во всяком другом. Хозяин его, сидя напротив, прислуживал с великой внимательностью и самым умильным тоном говорил приятные и лестные слова.

Эта перемена в поведении похитителя поражала Хабеда больше всего. Но вот сирийский царевич обратил внимание на лицо говорившего с ним человека и обнаружил, что оно переменилось так же, как и его голос. Это было лицо почтенного старца, чьи глаза сверкали сверхъестественным огнем, а все прочие черты отличались приятностью.

— Но ты же, — в чистосердечном порыве воскликнул Хабед-иль-Руман, — вовсе не тот гадкий кривой, который похитил меня, превратил в мула и бил!

— Дитя мое! Я уродливый и кривой для тех, кто мне не нравится. Но для сына послушного, каким ты стал сегодня, я всегда буду таким, как сейчас. Теперь ты признаёшь меня своим настоящим отцом?

Молния, блеснувшая на мгновенье в глазах Мограбина, не позволила Хабеду-иль-Руману задуматься.

— Да, конечно, — согласился юноша. — Ты — мой отец.

При этих словах колдун поднялся и с нежностью обнял мальчика.

— Ах! Я так и знал, что в тебе заговорит моя кровь! — воскликнул он. — Пойдем в спальню, мой дорогой сын, надеюсь, ты станешь мне великим утешением в старости, и я умру, оставив наследника, который в могуществе своем превзойдет всех земных владык.

Мограбин взял царевича за руку и отвел в спальню, где была приготовлена роскошнейшая из постелей.

— Ложись и крепко спи до самого утра, — сказал маг, — завтра я покажу тебе, как тут всё устроено, а когда наберешься сил, мы поговорим о твоем обучении.

[СКАЗКИ ШАХРАЗАДЫ

Окончание]

На этом месте прекрасная Шахразада еще раз прервала свой рассказ.

— Полюбуйтесь, султан, на адскую хитрость гнусного Мограбина, — сказала она. — Кто усомнится в том, что он любит мальчика? Кто не поверит в то, что он желает ему счастья? На самом деле он хочет запугать Хабеда, соблазнить удовольствиями и, подчинив своей воле, вселить в его душу порок и сделать таким же злобным и преданным слугой Затаная, каким был он сам.

Маг изображал из себя угодливого раба, повара, наставника и так, жертвуя собственным самолюбием, стремился завоевать доверие мальчика и стать его полновластным господином. Расставив многие ловушки, он удалился, чтобы изобрести и подготовить новые.

ЧАРОДЕЙ,

или РАССКАЗ О МОГРАБИНЕ

Продолжение

Юный сирийский царевич, к вину не привычный, захмелел и крепко уснул.

Когда солнце взошло, Мограбин с осторожностью раздвинул полог его кровати.

— Пора, сын мой, — сказал он. — Прекрасное утро зовет нас на прогулку, не упустим его, насладимся им сполна. Возьмем лук и стрелы. Ты — араб, я — мавр, нам обоим положено уметь стрелять. Мы пройдемся по некоторым любопытным местечкам моих владений и будем искать в воздухе, на земле и даже в воде то, чем можно утолить голод. В общем, постараемся приятно провести время и научиться обходиться собственными силами, чтобы добывать себе пропитание.

Мограбин говорил и одновременно помогал Хабеду-иль-Руману надеть удобную для прогулки и охоты