Живые люди - Яна Вагнер

Приближались они небыстро – восседавший на снегоходе человек легко преодолел бы разделявшее нас расстояние в несколько минут, но двое остальных шли пешком, а он, очевидно, не планировал являться к нам раньше своих спутников и двигался жизнерадостными зигзагами, бросая шумную свою машину то вправо, то влево, уезжая далеко и вновь возвращаясь, словно разыгравшийся, спущенный с поводка щенок.

– Пижоны, – снова сказал папа, пока мы покорно, словно не будучи в силах оторваться, наблюдали за их торжественным шествием, только в этот раз в его голосе было, пожалуй, больше восхищения, чем горечи, – где ж они, сволочи, берут бензин? – и после этих его слов Серёжа поспешно отставил недопитую чашку и засобирался.

– Термос я у вас заберу, – сообщил он, застегивая на поясе широкий кожаный ремень с ячейками, в который он еще с вечера уложил яркие красные столбики охотничьих патронов, – вы ненадолго, а мы неизвестно, сколько прокатаемся. А замерзнете – Мишку за чаем сгоняете, ну или к нам можно. – Говоря это, он уже ни на кого не смотрел, казалось, ему трудно устоять на месте: деловито пробежался по маленькой комнате, выудив из рюкзака запасные шерстяные перчатки, зачем-то вынул из длинного кармана на бедре свой обожаемый охотничий нож в толстом футляре из грубой кожи – для того лишь, чтобы тут же вернуть его обратно, и шагнул было к вешалке, спеша надеть куртку, словно собираясь уже выйти туда, в морозное утро, и дожидаться снегохода снаружи.

Он даже не посмотрит на меня, думала я, наблюдая за этими торопливыми сборами, настолько ему не терпится, наконец, сбежать отсюда, настолько ему успело осточертеть всё это – все мы, упавшие духом, сонные и пассивные; он не улыбается, но я знаю это его выражение: радостное нетерпение – вот что означают эти сдвинутые брови и блестящие глаза, потому что он на самом деле радуется поездке чёрт знает куда с незнакомым этим, опасным мужиком, лишь бы больше не торчать здесь с нами.

– Куда ты столько патронов набрал, крутой Уокер? – лениво спросил Андрей, поднимая глаза от своей чашки, и улыбнулся Сереже в затылок, и мне опять – в который раз – не понравилась эта улыбка. – Вы же вроде только на разведку собрались? Чак Норрис настолько крут, что может убить двух охотников одним зайцем, – продолжил он и, удобно откинувшись назад, негромко рассмеялся, а я немедленно пришла в ярость, в то время как Сережа – хоть мне и показалось, что спина его едва заметно напряглась, – обернулся и рассмеялся тоже.

– Термос! – сказал он. – Чуть не забыл. Анька, плеснёшь кипяточку? Времени нет заваривать. Вы бы тоже собирались, мужики. Они вот-вот будут здесь…

– Ни к чему нам собираться, – перебил его Лёня, – потому что мы никуда не пойдём, – и, словно в подтверждение своих слов, несколькими нарочитыми, неторопливыми движениями взбил подушку Наташиной кровати, на которой сидел, и неожиданно лёг, вытянувшись во весь рост и заложив руки за голову.

– То есть как – не пойдём? – переспросил Серёжа. – Мы же договорились вчера?

– Это ты договаривался, – отозвался Лёня, не меняя позы. – Стану я зеков по озеру выгуливать.

– Они сети принесут, – терпеливо сказал Сережа – мирно, без гнева, но едва сдерживаемая радость, которая так расстроила меня несколько минутами раньше, уже погасла, растворилась, словно ее и не было. – Мы им обещали. Нам позарез нужны эти их сети.

– А что им от нас нужно, ты подумал? – спросил тогда Лёня и снова сел. – На хрена им эта сраная рыбалка, когда у них там консервов припрятано до следующей зимы?

– Да кто видел эти консервы! – начал Сережа, уже раздражаясь.

– А с чего ты вообще взял, что их только трое? – сказал вдруг Андрей и перестал улыбаться. – Мы там ни разу не были у них. Может, их там еще пятеро? Или больше? Один поедет с тобой, двое других попрутся с нами на озеро, а остальные – сюда?

– Ну что им тут может понадобиться, – с отчаянием в голосе сказал Серёжа и коротко глянул в окно – снегоход шумел уже совсем близко. – У нас же ничего нет! У нас даже машины – на том берегу!

– У нас девки, – ответил Леня нежно. – У нас четыре молодые, красивые девки. Которых ты предлагаешь оставить тут одних, пока сам будешь кататься по лесу с ветерком, а мы будем прохлаждаться с той стороны.

Когда-то же они успели об этом поговорить, думала я в наступившей тишине, ожидая продолжения этого странного разговора, не может быть, чтобы эти сомнения пришли им в голову только что, в эту минуту. Они сделали это нарочно. Они с самого начала не собирались идти и просто ждали подходящего момента, и сейчас у него совсем нет времени для того, чтобы переубедить их.

– Ну вот что, – сказал папа, поднимаясь на ноги. – Я сам схожу на озеро и прогуляю там ваших зеков. Мишка, пойдешь со мной – один я назад сети не дотащу. Ты поезжай, Сережа, поезжай себе и смотри там в оба, а Лёнька с Андрюхой пускай девочек караулят, раз им так спокойнее. А вот вернёмся – тогда и поговорим. Споры потом. Не при этих, – он кивнул за окно, где у самых мостков уже парковался снегоход.

Спустя десять минут они ушли – все трое, мои трое, – я проводила их до порога и стояла возле распахнутой двери, мстительно впуская в дом холод (чтоб вас сдуло к чертовой матери с ваших кроватей). Анчутка – веселый, с покрасневшим на ветру лицом и ледяными дорожками на щеках, помахал мне рукой и что-то крикнул, но слова его утонули в победном рёве снегохода, который тут же рванул с места и скрылся за деревьями, унося с собой Серёжу, так и не обернувшегося ко мне. Какое-то время я еще смотрела вслед второй, не такой стремительной группе – со спины Мишка и юный Вова, предназначенный в обучение рыбному промыслу, выглядели почти одинаково: тощие и длинноногие, как две черные цапли, аккуратно шагающие рядом в тяжелых и болтающихся, с чужого плеча куртках, – но спустя несколько минут из виду исчезли и они. Осталась только я. И презрительно молчащее озеро, и чужие люди у меня за спиной.

Я постояла еще немного, растягивая время, притворяясь, что мне не холодно и совсем не хочется назад, а потом откуда-то из-за дома, аккуратно выдергивая лапы из глубокого снега, показался пёс, пропадавший где-то с рассвета, но безошибочно, как всегда, определивший время завтрака; он легко вспрыгнул на мостки и приблизился, высоко держа морду и серьезно, выжидательно заглядывая мне в лицо, – я опять машинально протянула руку, чтобы коснуться его широкого мохнатого лба, но он едва заметным, изящным движением уклонился от моей ладони.

Даже тебе я не нужна, подумала я, заглядывая в его спокойные желтые глаза, бродишь где-то часами сам по себе и приходишь, когда тебе вздумается, ни погладить тебя, ни поговорить с тобой – все вы уходите от меня и возвращаетесь, только чтобы поесть и заснуть в тепле, а у меня не осталось ничего, кроме бессмысленного, бесконечного ожидания.

Пёс осторожно обошёл меня, слегка задев мою ногу асимметричным кольцом пушистого хвоста, и требовательно царапнул лапой входную дверь. Неплотно прикрытая, она распахнулась от его толчка, и он скользнул внутрь. Делать снаружи было больше нечего; мне пришлось последовать за ним.

Привычная утренняя суматоха возобновилась, как будто никакой ссоры не было, – на дровяной плите начинала булькать прихлопнутая крышкой кастрюля, и те, кто остался внутри, уже рассаживались вокруг стола, собираясь приступить к завтраку.

Уютный звон посуды, хлопанье печной дверцы и запах еды разбудил детей, спавших в соседней комнате, и теперь они, сонные и растрепанные, с оставленными подушкой нежными следами на щеках, уже смирно сидели рядом и жадно следили за пустыми пока тарелками, которым не суждено было наполниться ничем, кроме мутного вчерашнего бульона с редкими кусочками рыбы.

Я с тоской взглянула на свою кровать, которую заняли дети с ложками в руках; чтобы им было удобнее дотянуться, их усадили на наши с Серёжей подушки, – всякий раз я как можно тщательнее укутывала эти несчастные подушки, прятала под спальным мешком, но это ни разу еще не помогло, потому что оглушительная и нищая наша неустроенность давно нарушила неприкосновенность и постелей, и полотенец, я как-то сказала Сереже: «Скоро мы, пожалуй, начнем меняться нижним бельем». Только он, как всегда в эти месяцы, не понял меня или не услышал и просто рассеянно кивнул – «потом, после, не сейчас»; и даже если бы я попыталась объяснить ему, если бы даже мне удалось привлечь его внимание на время, достаточное для того, чтобы сказать ему: «они не любят меня, ну послушай, послушай, пожалуйста, ты даже не представляешь себе, как сильно они меня не любят, каждый день, когда ты уходишь и оставляешь меня здесь, я молчу, молчу часами, как будто без твоей защиты мне нет места среди них, как будто у меня вообще нет права здесь находиться», – он только досадливо поднял бы брови и ответил: «Анька, мы голодаем, мы скоро умрем от голода – буквально, а ты пристаешь ко мне с этой хернёй, потому что не можешь договориться с тремя неуживчивыми бабами?» – я ничего, ничего не смогла бы ему объяснить.