Заново рожденные - Дэвид Фельдман

Чтобы ответить на этот вопрос, Норрис и Каниасти опросили 498 взрослых, переживших ураган четвертой категории «Хьюго», через шесть месяцев после того, как в 1989 году он обрушился на Северную и Южную Каролину, унеся жизни 33 человек и оставив без крыши над головой десятки тысяч. Многие помнят, какой критике подверглось тогда Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям США (Federal Emergency Management Agency — FEMA) в связи с неспособностью оперативно отреагировать на это стихийное бедствие. Вместе с тем множество добровольцев со всей страны начали стекаться в пострадавший регион с намерением помочь. Красный Крест и Армия спасения выделили средства и направили сотрудников для содействия пострадавшим в ликвидации последствий стихийного бедствия. Общая сумма средств, полученных регионом в виде финансовой поддержки от федеральных властей и различных мер реагирования на чрезвычайные ситуации, таких как содействие в обустройстве временного жилья, составила 200 млн долларов.

Опрашивая пострадавших через шесть месяцев после катастрофы, исследователи добавили в анкету вопросы, направленные на оценку степени влияния на жизнь людей психологической травмы, пережитой ими в связи с потерей близких или физическими увечьями, связанные с различными формами поддержки, которую они фактически получили от других, а также с тем, верят ли они в возможность получения такой поддержки в будущем в случае необходимости. Результаты опроса оказались не столь уж обнадеживающими: чем серьезнее были пережитые людьми потери и полученные увечья, тем меньше они верили в то, что кто-то будет помогать им в будущем. Каниасти и Норрис назвали это явление «эффектом субъективного восприятия снижения социальной поддержки». Как ни странно, организации, занимающиеся оказанием гуманитарной помощи, заявляют об обратном, утверждая, что в первую очередь они предлагают свою помощь людям, которые больше всего в ней нуждаются, и только потом — тем, кто пострадал не так серьезно. Но сами пострадавшие воспринимают реальность иначе.

Некоторые из выводов Каниасти и Норрис могут пролить свет на этот тревожный разрыв. Они выяснили, что фактический уровень поддержки, полученной пострадавшими после бедствия, не связан напрямую с их эмоциональным благополучием. Напротив, субъективное восприятие пострадавшими самой возможности получения поддержки определяло их эмоциональное состояние. Таким образом, даже если в течение какого-то периода люди получали большой объем поддержки, они могут считать, что в настоящий момент поддержка недоступна или что она не будет доступна им в будущем, и, судя по всему, именно от этого зависит эмоциональное состояние пострадавших.

К подобным результатам приводят исследования во многих областях психологического знания: реальность и ее восприятие — две разные вещи, и далеко не всегда они связаны друг с другом так, как принято думать. Речь не о том, что они совсем никак не взаимосвязаны — в данном случае важно, что связь не очень прочна. В зависимости от подходов к измерению этих двух явлений в различных исследованиях связь между ними может оцениваться по-разному: от «умеренно выраженной» до «практически отсутствующей».

Как мы уже упоминали, усилия добрых самаритян обычно с течением времени сходят на нет. Поэтому, даже если пострадавшие получают по-настоящему большой объем помощи, иногда они небезосновательно задумываются о том, что долго это не продлится. Случается, что в действительности поддержка все еще оказывается, тогда как людям кажется, что ее уже нет. Пока наука не дает четкого ответа на вопрос, почему происходит это разделение реальности и субъективного ее восприятия. Однако существует ряд гипотез. Согласно одной из самых любопытных, срабатывает своего рода эффект контраста: независимо от того, насколько велика фактически предоставляемая поддержка, потребность в ней зачастую оказывается намного выше. Именно это случилось на Гаити. То есть, даже если поддержка присутствует постоянно, разница между возможностями сотрудников гуманитарных организаций и реальной потребностью в помощи оказывается настолько огромной, что у пострадавших создается впечатление, будто им никто не помогает.

Сразу внесем ясность: мы не утверждаем, что героические усилия людей, оказывающих помощь другим после трагедии, бесполезны. Зачастую именно эти усилия, которые могут включать медицинскую помощь, предоставление пищи, крова и оказание тех или иных услуг, в прямом смысле слова спасают человеческие жизни. Мы также не утверждаем, что пострадавшие не испытывают чувство благодарности за полученную поддержку, что они слишком требовательны или что сотрудникам организаций, занимающихся оказанием гуманитарной помощи, не следует слишком уж усердствовать, пытаясь удовлетворить потребности пострадавших. Потребности пострадавших оправданны, поскольку эти люди прошли через немыслимые страдания. Но их потребности могут быть такими огромными, что, какие бы усилия ни предпринимались, удовлетворить их в полной мере просто не представляется возможным. В этом нет вины пострадавших; это следствие ужасного стечения обстоятельств. Однако конкретные шаги, предпринимаемые с целью оказания помощи сразу после трагедии, не кажутся такими уж эффективными, как можно было бы ожидать, когда речь заходит о смягчении причиненного травмой эмоционального ущерба. С учетом восприятия событий пострадавшими более эффективными кажутся меры, направленные на поддержание уверенности в том, что они смогут получить помощь всякий раз, когда это будет необходимо.

Таким образом, пережившие бедствие люди зачастую должны пройти через двойное испытание. Во-первых, им нужно справиться с вызванным трагедией стрессом. Во-вторых, многим из них, вероятно, приходится иметь дело с не менее тяжелым переживанием — чувством отчуждения и одиночества, которое медленно, но верно нарастает после трагедии.

Положение, в котором оказалась Аманда, было во многом схоже с той ситуацией, в которой оказываются жертвы природных катастроф: после первых бурных проявлений поддержки друзья отдалились от нее — просто ее потребность в помощи была столь велика, что никто из них не был способен справиться с этим. Как ни странно, даже в этой ситуации Аманда никогда не испытывала чувство отчуждения, о котором мы говорили ранее. Если спросить у нее, как ей удалось выжить, где она нашла силы, чтобы снова встать на ноги и добиться того, о чем она даже подумать не могла до катастрофы, Аманда ответит, что всем обязана неослабевающей поддержке друзей и близких. Она была уверена, что всегда сможет на них опереться. И это при том, что среди многочисленных лишений, которыми теперь была наполнена ее жизнь, ощущение растущей пропасти между нею и близкими ей людьми было, пожалуй, самым большим и труднопреодолимым.

Происшествие с ящиком письменного стола казалось поначалу безобидным, однако в результате Джейн Макгонигал столкнулась с теми же трудностями, с которыми имела дело Аманда.

Последние десять лет Джейн занималась изучением компьютерных игр. Поступив в аспирантуру Калифорнийского университета в Беркли, она сосредоточила свое внимание на приобретаемых игроками навыках и умениях, которым можно было бы найти применение при решении возникающих в реальной жизни проблем.

Будучи блестящим исследователем и талантливым разработчиком игр, Макгонигал, которая ни внешним видом, ни поведением совсем не похожа на типичного умника-технаря из Кремниевой долины, умеет создать впечатление утонченной интеллектуалки без напыщенного занудства. Что касается одежды, она любит, чтобы все блестело, сверкало, притягивало взгляд, как, например, высокие ботинки яркого цвета, серьги в форме молний и прочая бижутерия в стиле супергероев из комиксов. Обладая внешностью феи и умом Эйнштейна, она покоряет прямотой, неторопливой рассудительностью и искренним интересом к людям.

Диссертация Макгонигал была посвящена теме, находящейся на стыке двух дисциплин — информационных технологий и психологии. Научная работа требовала многочасовых размышлений, что вполне ее устраивало, поскольку, несмотря на яркую внешность, от природы она интроверт. «Я не могу много времени проводить в компании других людей — я быстро исчерпываю свой лимит, — признается она, глядя сквозь пряди белокурых волос. — Я обычно не отвечала на звонки друзей. Я все время была погружена в себя. Я могла отправиться на пробежку и не заметить собственную мать». И это не преувеличение. Джейн часто устраивала пробежки по улицам своего родного района в Сан-Франциско, отстраняясь от людей и всего, что может отвлечь, чтобы полностью сосредоточиться на своих мыслях.

В результате продолжительных пробежек она, сама того не сознавая, натренировала мышцы ног. Однажды Джейн наклонилась, чтобы положить бумагу в лоток принтера, а затем резко разогнулась, со всей силы ударившись головой об открытый ящик стола. Удар был такой силы, что она буквально почувствовала, как ее мозг ударяется о верхнюю стенку черепа. Час спустя ей стало плохо, ее тошнило, у нее кружилась голова, и она перестала понимать, где находится. Это было сотрясение мозга — легкая травма, как правило, носящая временный характер. Врачи сказали, что симптомы будут проявляться не дольше трех недель. В этот период она не должна была занимать голову проблемами, чтобы дать мозгу возможность оправиться.