Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Про старые обычаи она кое-что узнала вечером. Во время ужина приехал муж Берты, Карлос Куртенэ. Он специально заехал посмотреть, что за особу его жена взяла в компаньонки к дочери. Он увидел девушку с распухшим, побитым лицом, пунцовыми щеками, которая часто моргала, видимо чтобы удержать потоки слез. Жевала и глотала она решительно и сосредоточенно. Должно быть, она не привыкла к острым, пряным приправам, характерным для новоорлеанской кухни. Тем не менее она съела все, что лежало у нее на тарелке. Карлосу Куртенэ это понравилось.

После ужина он отозвал Мэри в сторонку побеседовать. По-английски он говорил несколько высокопарно, но бегло, и за короткое время ей удалось узнать очень многое – о семье, в которую она попала, о плантации, о Новом Орлеане.

Он сказал, что в пору его юности Новый Орлеан, как и вся Луизиана, стал частью Соединенных Штатов. И он вырос, принимая этот факт как должное. Но поколение его отца все еще отказывалось принимать те перемены в жизни Нового Орлеана, которые принесли с собой американцы. Старики хотели, чтобы город оставался таким, каким был.

Американцы же хотели изменить город, сделать его американским. Они отказывались усваивать французские обычаи и французский язык.

Креолы, подобные Grandpère, не желали отказываться от своих обычаев.

Теперь, как сказал Карлос Куртенэ, Новый Орлеан – это не один город, а два.

Был изначальный город – маленькие квадратики внутри большого квадрата – старого города. Улицы там были узкие и прямые, здания лепились почти вплотную друг к другу. Подобно всем старым городам, он был когда-то окружен стеной, и пространство внутри стен надо было использовать экономно.

Был еще и новый город, где улицы извивались, повторяя изгибы реки, а дома стояли поодиночке среди широких лужаек и садов.

Новый город – старый город, город американский – город французский. Они были разделены улицей, в центре которой тянулся зеленый газон с деревьями, похожий на парк. И американцы, и французы называли этот газон нейтральной полосой.

– Язык войны, – сказал Карлос Куртенэ и печально улыбнулся. – Это безумие. Мы, французы, все равно проиграем, и прекрасно знаем это. Но есть такие, как мой отец, которые, отступая, будут бороться за каждый дюйм. Они не желают признавать неизбежного. У американцев больше людей и больше денег. Французы будут просто поглощены… Я научился говорить по-американски, потому что я банкир и американцы имеют дело с моим банком… Я хочу, чтобы Жанна выучила язык, ибо это язык ее будущего… Мой отец называет его языком варваров. Он продал свой городской дом и круглый год живет в Монфлери, лишь бы никогда не слышать этот язык. Благородный старый глупец. Как креол я люблю его за это. Но это не мешает нам все время спорить.

Он считает меня предателем, – продолжил Карлос. – Не только за то, что я сотрудничаю с врагом; хуже того, я предпочел стать банкиром, а не плантатором. Но я люблю бизнес, и мне нравятся американцы, потому что они живут ради бизнеса… Когда-нибудь Монфлери станет моим, потому что я старший сын. Но я никогда не стану заниматься здесь хозяйством. Куртенэ из Монфлери будет мой сын Филипп. Ведь рано или поздно плантация все равно перейдет к нему. Он хотел бы жить здесь и сейчас, но мой отец никому не позволяет вмешиваться в управление поместьем. Он отказывается даже нанять управляющего. Поэтому Филипп живет с одним из моих братьев на его плантации. У Бернара он учится быть плантатором. Один из сыновей Бернара работает у меня в банке. Я учу его быть бизнесменом. Семья – дело полезное.

Мэри ухватилась за эту тему:

– Я ищу свою семью. То есть поисками занимается мадемуазель Сазерак. Простите, вы не могли бы сказать, скоро ли мне ждать вестей от нее?

– У вас в Новом Орлеане семья? Как фамилия?

– Я не знаю. Это очень долгая история.

– В таком случае, извините, но сегодня я не смогу ее выслушать. В другой раз, если не возражаете. Я хочу побыть с женой и дочерью – через час мне надо возвращаться в город… Можно не торопиться с розысками – на лето все уезжают из города, кроме деловых людей вроде меня и нескольких чудаков. Если вам и суждено разыскать вашу семью, это будет не раньше осени, когда все вернутся в город… Но не расстраивайтесь, мисс Макалистер. Осталось всего несколько месяцев, а жизнь в Монфлери вы найдете весьма увлекательной. Я счастлив, что у Жанны будет такая образованная и разумная подруга. Я передам мадам Куртенэ, что очень доволен.

– Благодарю вас, месье.

– Взаимно, мадемуазель.

Мэри осталась в конце галереи, а Карлос отошел к Берте и Жанне. Она инстинктивно понимала, что было бы неудобно находиться рядом с ними, когда он начнет ее расхваливать. «Какой приятный человек, – подумала она. – Настолько же, насколько противен его отец. Правда, сейчас, когда я поняла, за что старик так ненавидит американцев, он не кажется мне таким мерзким. Хорошо, что моя семья не разделяет этой ненависти, иначе мать с отцом никогда бы не поженились».

Карлос Куртенэ закурил сигару, и до Мэри донесся запах дыма. Мэри подумала об отце, отогнала эту мысль прочь и сосредоточилась на матери и той семье, которую она, Мэри, обретет осенью.

«Странное дело эти семейные черты, – размышляла она. – У месье Куртенэ точно такая же ямка на подбородке, как у его отца. И у Жанны она есть, только совсем маленькая. А эти портреты в столовой – там у многих такой подбородок». Она неосознанно дотронулась до своего мизинца. Услышав, как Берта произнесла ее имя, Мэри улыбнулась. Какие они добрые! Ей нужно подумать, как отблагодарить их, когда она переедет в дом своей семьи.

– Но у Мэри нет семьи, – говорила между тем Берта. – Селест Сазерак рассказала мне о ней все. Младенцем ее оставили у дверей монастыря в Сент-Луисе. Одна из монахинь рассказывала ей о Новом Орлеане, и бедная девочка выдумала эту историю, а со временем и поверила в нее. Мы должны сделать вид, что тоже верим. Ее воображаемая семья – это единственное, что у нее есть. Селест сказала, что Мэри, по всей вероятности, несколько недель шла из Сент-Луиса пешком. Она была вся в синяках и почти обезумела от голода, а одежда ее превратилась в лохмотья, и добрым сестрам пришлось одеть ее с ног до головы.

Глава 10

Первый день Мэри в Монфлери был слишком полон всяких забот и переживаний, слишком насыщен потрясениями, сюрпризами, новыми сведениями. Она рухнула на свою новую постель, застонав от боли и усталости.

Если бы новые люди и новая обстановка не отвлекли ее внимания полностью, она бы уже давно осознала свое истинное положение. Она была одинока… напугана… беспомощна… ранена телесно и душевно. Мэри осторожно дотронулась до своих ссадин и ушибов, проверяя, сильно ли болит. У нее болело все – от головы до пальцев ног. Как же могло получиться так, как получилось? Так неправильно? Слезы сочились из уголков ее глаз и стекали по лицу. Она заставила себя зажать пальцами свой распухший рот, чтобы приглушить звуки рыданий.