Валентин Гиллуа - Густав Эмар

Но Мехико страна контрастов: на каждом шагу варварство идет там об руку с цивилизацией; все экипажи, сделав несколько кругов по Аламеде, направляются в Букарели, и все проезжают весело и равнодушно по аллее, на которую выходит стена с широким окном, с железными заржавленными решетками, из которого вырывается зловонный воздух; это окно дома, где выставляют мертвые тела, где каждый день бросают, как попало, трупы мужчин, женщин и детей, убитых ночью, трупы отвратительные, окровавленные и обезображенные смертью! Какая восхитительная идея поместить этот дом именно между двумя городскими гуляньями!

Гулянье Букарели, названное так по имени вице-короля, украсившего им Мехико, есть ничто иное, как большая аллея, где в два ряда идут ивы и березы с двумя кругообразными площадками, в центре которых находятся фонтаны, украшенные отвратительными аллегорическими статуями, и каменные скамьи для пешеходов.

У входа в Букарели поставлена конная бронзовая статуя Карла IV, действительно замечательное произведение испанского скульптора Мануэля Тольса, отлитая Сальвадором де-ла-Вега; вид этого образцового произведения должен был бы побудить мексиканский муниципалитет снять жалкие статуи, бесславящие два прелестнейшие гулянья столицы.

Из Букарели наслаждаешься великолепным видом, представляемым панорамой гор, утопающих в светлом вечернем тумане; сквозь арки гигантского водопровода виднеются белые фасады вилл; маисовые поля тихо волнуются от ветра и снежные вершины вулканов теряются в облаках.

Только когда ночь совсем настанет, гуляющие, оставив Аламеду, приезжают в Букарели в экипажах, которые сделают два или три круга, потом экипажи, всадники и пешеходы удаляются и гулянье опустеет; вся эта веселая и шумная толпа исчезнет, как бы по волшебству, и сквозь деревья виднеется только какой-нибудь запоздалый гуляющий, который, старательно закутавшись в плащ, спешит к своему дому, потому что ночью воры, нисколько не опасаясь полицейских, занимаются своим ремеслом с дерзостью, которую может придать только уверенность в безнаказанности.

Это было вечером, как всегда, гуляющих было множество; богатые экипажи, блистательные всадники, скромные пешеходы двигались взад и вперед с криками и веселым смехом; солдаты, офицеры, светские люди и леперо смешивались в толпе, небрежно курили сигары с беспечным видом южан.

Зазвонили к вечерне и во всей этой толпе настала торжественная тишина, каждый снял шляпу и перекрестился, потом, когда последний удар колокола затих, крики, разговоры, пение, раздались по-прежнему.

Однако мало-помалу гуляющие направились к Букарели, экипажей сделалось меньше и, когда совсем стемнело, Аламеда опустела.

Всадник, в богатом костюме и на великолепной лошади, которой он управлял с редким искусством, въехал тогда в Аламеду, где проскакал галопом около двадцати минут, словно кого-то отыскивая.

Однако через несколько минут — или он убедился, что поиски его бесполезны, или по какой-нибудь другой причине — он направился к Букарели и поклонился с насмешливым видом нескольким всадникам подозрительной наружности, которые начинали было подъезжать к нему, но которых его мужественная наружность и надменная физиономия удержали в отдалении.

Хотя темнота была слишком велика в эту минуту, для того чтобы было возможно различить лицо всадника, сверх того, полузакрытого широкими полями шляпы, однако все в нем показывало силу и молодость; он был вооружен, точно для ночной экспедиции, и, несмотря на предписание полиции, за седлом его был прекрасный аркан.

Скажем, мимоходом, что аркан считается в Мехико оружием до того опасным, что надо особое позволение, чтобы привязать аркан к седлу лошади на улицах города.

Разбойники, которые тотчас по наступлении ночи распоряжаются на улицах, не употребляют другого оружия, чтобы остановить тех, кого они хотят ограбить; они набрасывают им петлю на шею, скачут во весь опор и несчастный, полуудавленный, оказывается в их руках.

В ту минуту, когда всадник, за которым мы следуем, приехал в Букарели, последние экипажи выезжали оттуда, и скоро там сделалось так же пусто, как и в Аламеде. Он два или три раза проскакал галопом, осматривая перекрестные аллеи, в конце третьего круга всадник, приехавший из Аламеды, быстро проехал по правую его руку, сказав ему шепотом мексиканское приветствие:

— Бесподобная ночь, кабальеро!

Хотя эта фраза не имела ничего особенного, всадник вздрогнул, немедленно повернул свою лошадь и поехал по одному направлению с тем, кто сказал эти слова.

Через минуту оба всадника ехали рядом; первый, как только увидел, что за ним следуют, тотчас замедлил бег своей лошади, как будто имел намерение войти в более прямые сношения с тем, с кем он заговорил.

— Прекрасная ночь для прогулки, сеньор, — сказал первый всадник, вежливо поднося руку к шляпе.

— Действительно, — отвечал второй, — хотя уже становится поздно.

— Тем лучше для некоторых разговоров.

Второй всадник осмотрелся вокруг и, наклонившись к первому, сказал:

— Я почти отчаялся встретить вас.

— Ведь я вас предупредил, что я приеду.

— Это правда; но я боялся, не помешало ли вам что-нибудь.

— Ничто не должно помешать честному человеку исполнить священную обязанность, — отвечал выразительно первый всадник.

Второй поклонился с довольным видом.

— Итак, я могу на вас положиться, сеньор дон… — начал он.

— Не называйте здесь имен, сеньор, — перебил первый всадник. — Такой опытный лесной наездник, как вы, человек, так долго бывший Тигреро, должен помнить, что у деревьев есть уши, а у листьев глаза.

— Да, вы правы, я должен это помнить и помню; но позвольте заметить вам, что если здесь мы не можем говорить о наших делах, так я не знаю уже, где нам сойтись?

— Терпение, сеньор; я хочу вам услужить — вы это знаете; вы мне рекомендованы человеком, которому я ни в чем не могу отказать, предоставьте же мне руководить вами, если хотите, чтобы мы имели успех в деле, которое, признаюсь вам, представляет огромные затруднения и требует чрезвычайной осторожности.

— Я ничего лучше не желаю, но вы должны сказать мне, что я должен делать?

— Теперь весьма немногое: следовать за мной издали туда, куда я намерен вас проводить.

— Мы поедем далеко?

— За казармы Акордада, на небольшую улицу, называемую Каллейон дель-Пайаро.

— Что же я буду делать в этой улице?

— Как вы недоверчивы! — вскричал, смеясь, первый всадник. — Слушайте же: в середине улицы Каллейон дель-Пайаро я остановлюсь перед домом довольно жалкого вида, лошадь мою подойдет держать один человек, и я зайду в дом; через несколько минут после меня подъезжайте вы, только сначала удостоверьтесь, не следят ли за вами; отдайте вашу лошадь тому человеку, который будет держать мою и, не говоря ни слова, даже не показывая ему вашего лица, войдите в дом, затворите за собою дверь, и я отведу вас в такое место, где мы будем говорить не опасаясь. Это решено?