Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На земле обнаружился кусок белой ткани, вроде рваного полотенца, усеянный тёмными пятнами. Полотенце дёргалось, напоминая змею с повреждённым хребтом, которая хочет, но не может ползти.
В изумлении Воята сделал ещё полшага к странному полотенцу… и тут оно бросилось на него. Исчезли судорожные бесполезные движения – рваное полотно метнулось в лицо, ударило мокрым, холодным, липким краем, окутало мерзкой вонью застоявшейся крови, обвилось вокруг шеи и принялось душить.
Отшатнувшись назад, Воята обеими руками вцепился в мерзкую тварь, силясь оторвать от себя. Затрещали нитки, но ладони скользили по влажному, полугнилому полотну, в котором откуда-то была силища живого – то есть совсем неживого – существа.
«Отче наш!» – как призыв о помощи, мелькнуло в мыслях, но всё дальнейшее из памяти выскочило. Пыхтя – дышать под воняющим старой кровью полотном было почти невозможно, – напрягая все силы, Воята дёргал его, борясь за каждый глоток воздуха.
Испуганный, взволнованный девичий голос принялся читать «Отче наш» – один раз, другой, третий. По мере чтения силы мерзкого полотна ослабевали; наконец Воята сорвал его с шеи и с размаху швырнул в костёр.
Раздался истошный вопль – ни одно живое существо, даже брошенное в огонь, так кричать не может. Вопль был глухой и притом пронзительный, утробный, рокочущий, булькающий, будто кто-то захлёбывался в болоте, а над ним лопались пузыри. Зажав руками уши, Воята наклонился и на миг будто потерял сознание.
Очнулся, когда всё стихло. В костре догорало полотно – по нему бегало сине-зелёное пламя, прожигая новые дыры.
Когда синий огонь угас, Воята выпрямился, стараясь отдышаться. Несмотря на холод осенней ночи, он был весь в поту. Руки, лицо, шея, одежда – всё воняло протухшей кровью. Воята потёр ладони о влажный мох. Взял кусок мха, перемешанного с хвоей, старательно вытер лицо и шею. Стало полегче.
– Зачем же ты из круга вышел! – упрекнул его дрожащий от испуга девичий голос. – Пока ты в кругу – они тебя не достанут. А как вышел – едва не пропал!
– Спасибо тебе, Марьица. – Воята перевёл дух и опомнился. – Что помогла.
– Я-то помогла. А ты сам-то думай, – обиженно ответила Марьица. – Я девчоночка маленькая, куда мне такую жуть видеть!
Отдышавшись, Воята подложил сучьев в костёр. Охватила дрожь: очень хорошо помнилось прикосновение к коже холодного, липкого, вонючего полотна. Вот он дурак-то – сам из круга вышел! Если бы не Марьица, мог бы сгинуть, и Евангелие не помогло бы. Пришёл бы завтра поутру Радша со своим кулем – а вот и косточки…
Охватив сухие еловые сучья, пламя вскинулось, круг света стал шире. И Воята вздрогнул от неожиданности: он снова был не один. В пяти шагах от него стоял тот самый упырь, что лез в оконце Меркушкиной избы. Приближался маленькими, еле различимыми шажками – огромный, не уступающий матёрому медведю, вставшему на дыбы. В душе Вояты толкнулся страх – упырь был выше и крупнее его, а между ними лишь невидимая черта и сила слова Божьего.
На всякий случай Воята попятился внутрь круга, подальше под хвойную кровлю шалаша. Нет уж, больше он такой глупости не сделает, из-за черты не выйдет.
Упырь не сводил с него взгляда. На распухшем, болезненно-красном лице отражалось предвкушение, он облизывался длинным языком, доставая чуть ли не до глаз, словно пёс.
– Читай! – шепнула Марьица.
– М-м-м… Отче наш… – начал Воята несколько заплетающимся языком.
– «Живый в помощи Вышняго» читай!
Воята послушно начал, но застрял на первых трёх словах, и Марьице пришлось ему подсказывать. В свете огня морда упыря казалась ещё более мерзкой. Под этим жадным взглядом Воята себя самого ощущал каким-то легковесным, как тень, прозрачным. Вот-вот эти длинные руки с узловатыми пальцами, из которых каждый жил своей жизнью, будто красный толстый червь, протянутся к нему, удлиняясь на глазах, вопьются в горло… Воята не мог отогнать это мысленное зрелище, и слова псалма ускользали из памяти.
– «На аспида и василиска наступиша, и попереши льва и змия…» – подсказывала Марьица дрожащим, явно испуганным голосом, и голос Вояты повторявший за нею, звучал ненамного твёрже.
«Аспид и василиск» не остался глух к словам псалма. По мере того как Воята и Марьица читали, упырь всё больше проявлял беспокойство и нетерпение; он оперся в невидимую стену и теперь бился об неё всем раздутым телом, царапал незримую преграду. Трудно было верить, что она выдержит; Воята всем существом ощущал, что только произносимые им слова укрепляют эту стену. Замолчи он – она рухнет.
– Давай, Марьица, подсказывай! – воскликнул он, а сам принялся снова за «Отче наш», лишь бы не молчать. – Другой псалом давай!
– Господь просвещение мое и спаситель мой, кого убоюся?[20] – снова начала Марьица. – Господь защититель живота моего, от кого устрашуся?
При этих словах упырь сморщился, красная морда его наполнилась яростью. Он отошёл на несколько шагов, а потом резко бросил тушу вперёд, надеясь пробить стену с разгона. Воята дрогнул и отшатнулся, чуть не упал, на миг потерял упыря из вида. Его пронзил, как ледяное копье, ужас: а вдруг у того получилось? Вдруг он возникнет сейчас вот тут, вплотную?
Мигом Воята ощутил, как беспредельна ночная тьма, как огромен и безмолвен лес, как далеко отсюда до человеческого жилья. Да и жильё не очень-то помогло бы: сам видел, как этот гад ломился в избу прямо в самом Сумежье.
– Читай! – в ужасе взвизгнула Марьица.
Воята снова шагнул вперёд, торопясь увидеть, насколько упырь далеко. Тот оставался за чертой, но припал к ней всей тушей и яростно щёлкал зубами. Воята слышал это щёлканье и с трудом отгонял ощущение, как эти зубы впиваются в горло.
Эх, какое бы оружие! Копье-рогатину, с какой ходят на охоту. Попадись ему сейчас в руки, так бы и пырнул толстое брюхо упыря, полное крови!
– Читай, дубина! – опять закричала Марьица.
Но Воята не мог собраться с мыслями. Мельком вспомнился рассказ отца Касьяна: и он ходил сюда отчитывать упырей, и его предшественник, отец Ерон. Они тоже видели всё это. Они так же от страха забывали давно затверженные молитвы, и страх толкал их бежать отсюда – куда угодно, лишь бы подальше, лишь бы на несколько мгновений увеличить расстояние между собой и упырём…
Бежать нельзя, надо что-то делать. Но растерянность была словно пропасть, куда Воята неудержимо соскальзывал по крутому обрыву, и не мог зацепиться ни за одну стоящую мысль.
– Услыши, Господи, глас
