От самого темного сердца - Виктория Селман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я покачала головой. В животе все переворачивалось. В висках стучало.
– По-моему, ты делаешь из мухи слона.
Он вел себя так спокойно. Может, я действительно слишком остро реагировала? Мама иногда ходила по дому в одном белье. Такая ли большая разница?
Только лучше мне не становилось.
– Думаешь, отцы твоих друзей никогда не показываются нагишом?
– Не знаю. Может быть.
– Все так делают, глупышка… Ну все, я высох, можешь расслабиться.
Я не рассказала маме об этом случае, и к тому моменту, когда стало известно об очередном убийстве, неприятное воспоминание было закопано так глубоко, что уже не возвращалось.
Однако в тот вечер я больше ни о чем думать не могла. Мозг говорил одно, тело – другое. Я так ждала пиццу, предвкушала потрясающий ужин, но не проглотила ни кусочка.
Мэтти, напротив, дал волю аппетиту и съел все один.
Глава 23
Я давлюсь тостом и кладу его обратно на тарелку. Делаю глоток обжигающего кофе, чтобы не задохнуться.
«Вторник. Четыре тридцать».
Произношу это вслух, голос звучит как похоронный марш.
Накануне я спросила Дженис, обязательно ли мне идти. Мы говорили по телефону, и я хваталась за трубку, как за соломинку.
Она уже давно дала мне свой номер «на экстренный случай». Понятно, что имеется в виду. Мои шрамы на запястьях как иероглифы. Мама так и не освоила этот язык.
В тот день я зашла слишком далеко. Отойди от края. Береги себя.
На этот раз меня не манила пропасть, однако перспектива увидеть Мэтти тянула на чрезвычайную ситуацию. Дженис назвала бы это триггером.
– Обязательно, да?
– Как ты сама думаешь? – Она говорит спокойно, взвешивая слова.
Меня бесит ее манера отвечать вопросом на вопрос.
– Я точно не хочу идти.
– Хочу и нужно – разные вещи.
Я сжала губы и промолчала.
– Софи, ты слышишь?
– Да.
Говорю как надувшийся ребенок. Мама всегда меня ругала за этот тон. «На обиженных воду возят». Уж очень она любила всякие присказки.
– Ты думаешь, что так мне будет лучше. Типа исцеление. А если выйдет наоборот? Все эти годы… Может, встреча с ним станет последней каплей.
– Мы это обсуждали. Душевную травму можно вылечить, только если встретиться с тем, что ее нанесло. Ты травмирована, Софи. Мэтти в тюрьме. Мама…
Я крепко зажмурилась, шумно вдохнула носом.
– Я хочу сказать, что ты тоже стала жертвой.
– Не такой, как другие.
– Нет, но и ты пострадала. Тебе нужно с ним встретиться и избавиться от чувства вины.
Я фыркнула так, как, по мнению бабушки, леди делать не пристало.
– Едва ли он вдруг во всем сознается.
Я могла вообразить, как Дженис пожала плечами, а уголки губ опустились – она всегда так делала.
– Кто знает, в чем он признается перед смертью…
– Если он действительно все это совершил. – Мне до сих пор невыносимо произносить «Мэтти» и «убийство» в одном предложении. – Что, если он невиновен? Что, если я ему поверю? Едва ли это поможет справиться с чувством вины, а?
На другом конце провода Дженис вздыхает:
– Нет. Хватит «если». Правда даст определенность, и ты справишься.
– Мне нужно пойти.
Это не вопрос.
– Да.
Если б мы сидели в ее стерильном кабинете с бежевыми стенами, светлой мебелью и белыми шторами, она положила бы свою ладонь поверх моей. Обычно я не выношу прикосновений, но Дженис – другое дело. Мне нравится это ощущение близости, почти материнской заботы.
Кладу трубку. И в груди больно разливается воспоминание о маме. Той, которая была у меня, пока не появился Мэтти, пока все не пошло наперекосяк. В последнее время это случается часто. Наверное, поэтому мы так много разговариваем.
Бастер поднимает голову, грузно вылезает из своей лежанки, топает ко мне и кладет морду на колени. Глажу его бока, ногой ощущая тепло его мокрой пасти.
– Хороший пес.
Я спасла его, забрав из приюта, но он спас меня не меньше. Теперь не проваляешься весь день в кровати, жалея себя. В любую погоду нужно идти на прогулку. Кормить, ухаживать. Заботясь о нем, я забочусь и о себе.
Смотрю на дату, обведенную в календаре красной ручкой. Злая шутка. Сегодня все напоминает о крови и смерти. Эту ручку мне подарил Мэтти.
Снова повторяю шепотом:
– Вторник. Четыре тридцать. – Обхватываю голову руками. – Боже…
С похмелья болят глаза, ноги и руки налиты свинцом. Накануне я хорошо приложилась к бутылке, только это не помогло. Никогда не помогает, а я все пробую. Говорят, это и есть безумие – вновь и вновь повторять одни и те же ошибки и ждать другого результата.
Бастер обнюхивает меня и возмущенно лает, словно говоря: «Пошевеливайся! Пора гулять!» – и призывно смотрит на висящий на крючке поводок.
Я сдаюсь и тяжело встаю. Глажу по большой голове, стараясь не задеть больное ухо. Еще до того, как я его приютила, ему порвал ухо в драке какой-то питбуль, которому досталось не меньше. Эти ублюдки, бывшие хозяева Бастера, рану не лечили. Видимо, считали, что так пес выглядит злее и на него будут ставить охотнее.
У нас обоих есть шрамы, думаю я, и тут же в голову приходит другой образ: фотографии выловленных в реке тел. Я пытала себя этими снимками из интернета. Синяки. Отеки. Пустые стеклянные глаза.
Однажды я спросила у мамы:
– Что в нас особенного? Почему он и нас не убил?
Она посмотрела так грустно, словно несла на себе все бремя мира.
– Он нас убил.
Тогда ее ответ был мне непонятен. Сейчас я понимаю ее слишком хорошо.
Глава 24
– Я не знаю, что делать. Меня это просто убивает.
У мамы с Мэтти по-прежнему не клеилось. Что бы она ни сказала, его бесило. Я постоянно боялась, что они расстанутся и он снова пропадет. Оставит меня с ней наедине.
Возможно, веди он себя со мной так же, я бы думала иначе. Только так уж было заведено: «Мэтти и тыковка против всех». Так он выразился. Словно мы – отец и дочь. Однажды он даже назвал меня дочкой, когда покупал мороженое. Оговорился, а я не поправила. «Ванильный рожок для моей дочки».
Думаю, наша с ним близость мешала маме, подчеркивала, что проблема в ней, что она все делает неправильно.
– Знать бы, что…
Двадцать четвертое сентября. Ко мне на день рождения собирались одноклассники из новой школы. Только девочки, хотя
