На лужайке Эйнштейна. Что такое ничто, и где начинается всё - Аманда Гефтер

– Что стряслось? – спросил он.

– Все они обеспокоены аномально низкой мощностью квадрупольной составляющей, – сказала я почти шепотом, как шпион, докладывающий обстановку в генштаб Реальности, – из которой следует отсутствие флуктуаций микроволнового фона на больших углах. Может показаться, что Вселенная недостаточно велика для их появления.

– А как велика она должна быть? – спросил он.

– В этом-то и вопрос. Возможно, размером с видимую Вселенную.

– Да, это действительно подозрительно, – сказал он.

– Вот именно! Какое-то безумие… Черт, я должна идти. Они сейчас будут делать групповое фото всех физиков, и я хочу сделать несколько фотографий сама.

– Сфотографируйся с ними!

– Мама?

– Сфотографируйся с ними сама! – повторила мама голосом то ли еврейской матери, то ли капитана команды болельщиц.

– Ладно, ладно, – сказала я, закатывая глаза.

Но, стоя в стороне вместе с другими журналистами и наблюдая, как физики занимают свои места, я не могла забыть слов матери. А в самом деле, почему я не могу быть на фото? Нет же у физиков никаких телохранителей, которые могли бы остановить меня? Честно говоря, кто это заметит? Я посмотрела на фотографа: он по-прежнему копался со своей камерой. Незаметно, насколько это было возможно, потупив взгляд так, чтобы никто не смог его поймать, я скользнула вдоль края лестницы и быстро направилась в дальний угол, к последнему ряду группы. Я была уверена, что никто этого не заметит, зато потом, даже если бы я была едва видна на фото, я могла бы показывать крошечную точку, едва заметную позади кого-то важного, и говорить: «Посмотрите, а вот это я!»

Фотограф, наконец, взглянул на нас и приложил глаз к видоискателю. Каждый из нас задержал вздох и расплылся в улыбке. Но тут фотограф опустил камеру и оглядел толпу, словно пытаясь найти… Боже, неужели меня?

– Эй, вы там! – крикнул он, указывая на меня. Я почувствовала, как мое лицо заливается краской. Он собирался вытащить меня, как мошенника, прямо здесь, перед всеми? Объявить, что я не только не физик, но даже и не журналист? Что у меня была секретная миссия выяснить природу реальности, и что я была готова пойти на любые жертвы, только бы сделать это? Откуда он мог знать? И где, черт возьми, был Феррис с его автомобилем?

– Вы! Вас плохо видно из-за вашего роста, – крикнул он. – Выйдите вперед!

Снова избегая взглядов, я проскользнула вперед и встала с края. Тогда он схватил меня за плечо и быстро поставил на место, которое выбрал сам, – впереди и почти в самом центре. Справа от меня стоял Гут, а еще через одного располагался Хокинг. «Почему бы просто не посадить меня прямо Хокингу на колени?» – подумала я.

– Вы здесь, – пробормотал Гут, имитируя голос фотографа, – у вас нос набок, выпрямите его!

Я засмеялась.

– Снимаю! – крикнул фотограф. И нам уже ничего не оставалось делать, как улыбаться.

Я среди участников конференции по космологии в Калифорнийском университете в Дейвисе 2003 года.

Фото: Д. Олдриджа (UC Davis).

Глава 4

Отложенный выбор

Возвратившись домой, я не переставала думать о рассуждениях Ника Бострома. Если мир вокруг нас – действительно виртуальная реальность, симулированная на компьютере в какой-то высшей реальности, то как мы это можем обнаружить? И есть ли нам до этого дело?

Декарт размышлял над теми же проблемами. Конечно, в его эпоху не было компьютеров, но были злые демоны, и Декарт спрашивал себя, можно ли, обманывая свои чувства, существовать в ложной реальности. Он беспокоился, что все вокруг него, включая его собственное тело, может быть обманом. Но в океане демонических сомнений одно он знал наверняка: он ощущал. Он думал. Он был настоящим. Даже если все, что представлялось его сознанию, было иллюзией, сам факт существования его сознания оставался истинным. Я мыслю, следовательно, я существую. Cogito ergo sum.

И это все? Одно я могу сказать наверняка? Я существую. Точка.

Это была удручающая мысль. Декарт никогда по-настоящему не исходил из cogito, в рамках логики по крайней мере. Он должен был обратиться к вере и уповать на благосклонность Бога, который был не так жесток, чтобы дурить нас поддельным миром. Но если вы готовы принимать вещи на веру, думала я, зачем тогда нам посредники? Почему бы просто не поверить в реальность и не назвать это нашим миром?

Меня не особо беспокоят злые демоны, компьютерные симуляции Бострома выглядят более реальной угрозой. Перелистывая журнал New Scientist, я наткнулась на статью космолога Джона Барроу, в которой он утверждал, что если мы находимся в симуляции, то должны видеть в окружающей реальности нестыковки. «Если мы живем в симулированной реальности, то надо ожидать таких научных явлений, как нестыковки в результатах экспериментов, которые мы не можем повторить, или небольшие изменения фундаментальных констант и законов природы, которые мы не можем объяснить, – писал Барроу. – В действительности, у нас уже есть несколько таких результатов: очевидные в астрономии изменения величины постоянной тонкой структуры на несколько миллионных долей, например. Очевидно, объяснение этих явлений является приоритетной задачей. Если мы не сможем их объяснить, то ошибки природы могут оказаться так же важны для нашего понимания истинной реальности, как и сами законы природы».

Это звучало соблазнительно. Но даже если бы мы наблюдали эти нестыковки, откуда бы мы знали, что они были доказательствами симуляции? Разве они не могли быть просто ошибками в самой реальности? Барроу, казалось, предполагал, что истинная реальность обязана быть безукоризненной, служить незапятнанным образцом логической последовательности. И если это так, то, пожалуй, есть только одна возможная реальность, которая является уникальным идеалом логического совершенства. В конце концов физики должны прийти к одной полной и логически непротиворечивой модели физической Вселенной, чем они, собственно и занимаются. И если мы не можем прийти даже к одной модели, то каковы шансы, что программисты-имитаторы смогут найти несколько или, тем более, бесконечное количество сценариев мироздания? Если есть только один возможный мир, он может быть познаваем – к черту демонов и программистов.

А может быть, человеческий мозг не создан для решения такой задачи. Может быть, программисты без проблем изобретают вселенную за вселенной. И если это симуляция, кто может сказать, что авторы этой симуляции не симулированные ранее существа, и кто говорит, что их реальность – не просто симулирование из другой симуляции, которая, в свою очередь… Подвергая сомнению реальность реальности, легко потерять почву под ногами. У меня поехала крыша. Реальность непознаваема? Может, все это дело было ошибкой с самого начала? Cogito ergo паникую.

Я в своих размышлениях шла по кругу, когда вдруг у меня возникла странная мысль: а если реальность – это не симуляция, то что? Симуляция – это неприятное слово, служащее антонимом какому-то другому, но какому? Симуляция – это все, что мы знаем. Наш мозг – своеобразный портал к так называемой реальности. Нет ничего во Вселенной, что мы можем воспринимать, не пропустив его через лабиринт серого вещества в наших головах. Мы, в буквальном смысле, вечно живем в ловушке нашего сознания. Все, что мы видим, слышим, трогаем, запах и вкус – не что иное, как представления, порожденные нашим мозгом. Кошки, собаки, деревья, другие люди… все это удивительно реалистичные нейронные симулякры. Потом, опять же, кто может сказать, что они удивительно реалистичны? По сравнению с чем?

Наши глаза – не прозрачные окна во внешний мир. Когда мы думаем, что мы ходим по улицам города, мы в действительности прогуливаемся по нейронной сети нашего мозга. Все, что кажется находящимся снаружи, на самом деле находится внутри. Как бы нам этого ни хотелось, никакого «вне» не существует. Мозг – это Вселенная в самой себе: миллионы мерцающих нейронов, растопыренные, как пальцы, дендриты, химические реакции, постоянно протекающие в бессмысленном мраке бездонного внутричерепного пространства. Как сказал космолог Джеймс Джинс: «Вселенная больше похожа на гигантскую мысль, чем на огромный механизм».

Конечно, заманчиво думать, что симуляции нашего мозга симулируют нечто, какую-то внешнюю реальность, воздействующую на наши чувства, запускающие наши нейронные шарики и ролики, чтобы воспроизвести правдоподобную иллюзию. Но кто знает – не галлюцинация ли это, не сон ли? Чжуан-цзы приснилось, что он бабочка, а проснувшись, он обнаружил, что он и в самом деле бабочка, которой снилось, что она была человеком. Я вдруг поняла мораль всей этой истории: мы все сошли с ума.

Беркли утверждал, что мир зависим от нашего сознания, а физическая реальность – плод абстрактных мыслей. Если для Декарта cogito ergo sum, то для Беркли esse est percipi: быть – значит ощущаться. Мир обрывается на восприятии, за ним ничего нет. Восприятие, сказал он, является началом и концом существования, а не представлением о внешнем, физическом мире. Эти мысли не получили широкого распространения. Возмущенный идеалистической философией Беркли, Сэмюэл Джонсон лихо пнул большой камень, воскликнув: «Вот мое опровержение!» «Как нам опровергнуть Бострома? – думала я. – Кто его пнет?»