Под кровом Всевышнего - Наталья Соколова

Слабый ноябрьский свет, падавший из окошечек, освещал длинный и узкий стол, тянувшийся вдоль передней стены. После стола ещё метра полтора оставалось до левого угла, в котором тоже висели иконы. Вдоль левой стены до печки стояла узкая деревянная лавка, которую подвигали к столу во время обеда.

Батюшка был уже грузный, тяжёлый, отёкший, с длинной седой бородой и остатками жиденьких седых волос на голове. Он тяжело дышал, с трудом поднимался. Встретил он нас необычайно ласково и приветливо. «Студентка, дочка профессора из Москвы к нам приехала, — говорил. — Ведь она художница. Достаньте-ка, я покажу ей мою церковь!» — просил он. С полочки над батюшкиной кроватью сняли бумажную церковь, точную копию храма в селе Коломенском под Москвой. Матушки рассказали мне потом, что батюшка долго возился с циркулем над маленьким рисунком этого храма, делал чертежи, вырезал детали из белой бумаги, склеивал их. Сегодня утром он попросил снять с полки этот изящный храм и сдуть с него пыль — готовился его показать. Может быть, отец Митрофан желал этим своим произведением приобрести какой-то вес в моих глазах, но, видно, быстро понял, что делом рук своих не удивишь девушку из столицы.

Скучающим взглядом я смотрела на бумажную церковь и все ждала, когда же мне откроется храм души этого светильника Божия, я жаждала убедиться в его святости, прозорливости, хотелось поскорее услышать от него что-то особенное, чтобы он разрешил мои недоумения, а, может быть, и направил бы мою жизнь по другому пути, благословив на брак. Я ехала к отцу Митрофану как к святому за исцелением, за советом, потому что я ни с кем не говорила ещё о своём браке с Володей. Казалось, что батюшка понял мои мысли, из уст его полились длинные рассказы о его детстве, юности, о службе, о страданиях...

Как я жалею сейчас, что не записала все сразу, пока ещё свежа была память. Сейчас, через двадцать четыре года, многое стёрлось из памяти. Но все же сутки, проведённые мною под одной крышей со святым, произвели на меня такое впечатление, что я первые годы могла часами пересказывать родным все, что я слышала от отца Митрофана.

Про своё детство отец Митрофан рассказал, что в семье было много детей, отец был священником, дети обращались к родителям на «вы» и звали их «папаша» и «мамаша». Когда ребёнку исполнялось четыре года, отец подводил его к матери и торжественно объявлял, что с этого дня дитя может исполнять все посты. Из воспоминаний детства батюшка рассказал случай, доказывающий, что душа человека может отделяться от тела и являться в другом месте видимым образом. Такие чудеса мы видим в житиях святых, например у святителя Николая.

В семье же Сребрянских получилось следующее: старшая дочка полюбила офицера из отряда, стоявшего близ Орла. Хотя девушке исполнилось лишь шестнадцать лет, но свадьба состоялась. Вскоре молодой муж с полком, где он служил, должен был следовать на Кавказ. Он взял с собой молодую жену, и они в течение двух месяцев двигались вслед за войском, претерпевая все трудности и неудобства дороги.

В семье Сребрянских все жалели молодую сестру, с которой так неожиданно пришлось расстаться. Особенно тяжело переживала разлуку мать.

И вот однажды маленький Митрофан с братцем пяти лет сидели на деревянном полу и играли бумажными лошадками. Был яркий солнечный день. Рядом, в соседней комнате, сидела за рукодельем мать. «Вдруг мы с братцем, — рассказывал батюшка, — увидели нашу уехавшую сестру, которая прошла мимо нас и села на стул у окошка, грустно положив голову на руку. "Мамаша! Сестрица приехала", — позвали мы мать. Мать тоже увидела свою старшую дочку и встала, чтобы идти к ней, но в это время видение исчезло. Чрезвычайно встревоженная мать позвала отца и рассказала ему, как все мы втроём одновременно видели сестрицу. Родители решили, что сестра умерла и душа её пришла навестить нас. Запомнили день и час явления, послали телеграмму в то место, куда следовал полк. Вскоре пришло письмо, что сестра жива и здорова, благополучно прибыла на место жительства и хорошо устроилась. В памятный день они как раз прибыли на новую квартиру. Разгрузка вещей, распаковка поклажи, длинный путь на лошадях, непривычная обстановка, жара — все это чрезвычайно утомило молоденькую жену офицера. Она легла спать и заснула таким глубоким сном, что все окружающие думали, что она умерла. Но так как цвет лица её не изменился, она ровно дышала, пульс не пропал, то её не тревожили и решили дать ей отдохнуть. Утром она проснулась бодрая и весёлая, причём не видела никаких снов. Но по дому она все ещё продолжала тосковать, поэтому душа её и отделилась от тела на несколько секунд, пришла к нам в видимом телесном образе».

К родителям в семье Сребрянских дети относились с необычайным для нашего времени почтением. Отец приходил домой усталый, садился, и дети стаскивали с него сапоги. «Однажды сестрица стаскивала сапог с ноги отца, и отец как-то нетерпеливо пихнул её ногой. Я заступился за сестру. Ну и попало же мне за то, что я осмелился сделать замечание отцу», — рассказал батюшка.

Чрезвычайно трогательно батюшка рассказал, как, будучи юношей и окончив курс наук, просил благословение на брак у своих родителей, чтобы после принять сан. Супругу свою батюшка любил глубокой Христовой любовью. Я видела, с какой нежностью он в течение дня несколько раз наклонялся над постелью больной, предлагая ей свои услуги, спрашивая её, не хочет ли она чего, и стараясь по выражению лица больной отгадать её волю, так как она была без движения и не могла говорить, хотя все сознавала. «Олюшка моя, спутница моя дорогая, — говорил он, — сколько она со мной выстрадала! Ведь она вниз по течению Иртыша сотни километров плыла ко мне в ссылку на открытых плотах. Вы не можете себе представить, как это: плыть несколько недель, без крова над головой, под ветром, дождём, солнцем, без удобств, а уж про питание и говорить нечего. И все-таки навестила меня, не оставила одного в далёкой Сибири! Какая это мне была поддержка!»

Про молодые годы отец Митрофан говорил: «Детей нам Бог не давал... Тогда мы решили хранить целомудрие. Но какую же муку мы взяли на себя! Ей было легче — она женщина. Но мне-то каково: иметь рядом с собой предмет своей горячей любви, иметь полное право на обладание ею и законное благословение Церкви — и все же томиться и отсекать похоть плоти во имя добровольно взятого на себя подвига ради Христа! Эти страдания можно перенести только с Богом».

Мне думалось, слушая речь батюшки: «Зачем он говорит мне об этом, когда я — девушка и ещё не знаю плотской жизни?» Батюшка, как бы угадывая мои мысли, продолжал говорить на ту же тему, предсказывая мне состояние моей души лет через двадцать с лишним. «Вы теперь скоро забудете мои слова, — говорил он, — но, когда придут те обстоятельства вашей жизни, о которых я говорю, вы вспомните мои слова, и они послужат вам утешением и опорой и укрепят вашу молитву и веру». И действительно, часть слов отца Митрофана уже оправдалась, и я, вспоминая его рассказы, благодарна ему теперь. Многое ещё не сбылось, так как я ещё живу и Бог, как говорится, терпит грехи наши.

Наша беседа часто прерывалась. Садились за стол и обедали, причём народу было много. Все время кто-то приходил к батюшке, нас прерывали, батюшка всех усаживал за

стол. Электричества в селе не было. День быстро сменился длинным тёмным вечером, и на столе появилась керосиновая лампа. Старушки выходили на холодный двор, кому-то было жутко, а батюшка сказал:

— А зачем бояться? И нечистого нечего бояться. Он сколько раз придёт сюда и сядет в кресло под образами. Ведь до чего нагл — рядом со Святыми Дарами дерзает садиться! И начнёт надо мной издеваться, ногой меня в мой огромный живот (грыжа) бьёт, да я не чувствую — ведь он ничего не может. Если Бог не разрешит ему, он ничего и не может!

— Батюшка, а вы бы скорее перекрестились, чтобы он пропал, — учу я отца Митрофана.

— Да, он сразу исчезает, он не выносит креста, — отвечает батюшка, — да только я не спешу, ещё посмотрю на него, какой он отвратительный, безобразный и — бессильный.

Батюшка брал Библию и читал псалмы на понятном родном языке. Читал он громко, с чувством, и всем велел слушать: «Ведь это же беседа души с Богом, и надо читать псалмы по-русски, чтобы уму и сердцу было доступно», — говорил он. По временам батюшка вдохновлялся и весь будто преображался. Он вдруг начинал ходить вдоль комнаты быстрыми и лёгкими шагами, глаза его сияли, он рассказывал плавно, интересно, увлекательно. Все затихали, сидели затаив дыхание, а речь отца Митрофана звучала громко и ясно, унося нас в далёкое прошлое. Перед нами проносились картины 1905 года, когда батюшка молодым полковым священником был среди солдат на фронте на Дальнем Востоке. Вот он причащает раненых, вот исповедует умирающих солдат, вот отпевает, вот служит молебны перед боем. Все события этого времени он описал в «Записках полкового священника», изданных в 1906 году. Эта книжка попала в руки сестры царицы — Великой княгини Елизаветы. Она захотела познакомиться с её автором лично и вызвала его в Москву. Война уже окончилась, и отец Митрофан снова служил в Орле.