Автобиографические записки.Том 3 - Анна Петровна Остроумова-Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале октября мы вернулись в Ленинград. Приехав домой, нашла у себя приглашение участвовать на выставках в Америке, Лондоне, Лейпциге, Афинах. Немедленно занялась печатанием гравюр и подбором их[97].
* * *
Когда я вспоминаю те годы и дружески расположенных к нам людей, которые чаще других навещали нас, передо мною сразу встает образ моего преданнейшего друга — Клавдии Петровны, бывавшей у нас почти каждый день. Ее присутствие и общение с нею приносили мне большую радость.
Еще вспоминаю, и как живой встает передо мною пленительно-благородный образ академика Матвея Никаноровича Розанова — ученого-литературоведа. Приезжая из Москвы на заседания сессии Академии наук, он почти все свободное от заседаний время проводил у нас. Много часов проходило в интересной беседе с ним и увлекательных рассказах.
Матвею Никаноровичу первому рассказала о том, что пишу воспоминания. Он мне дал хорошие советы. Во-первых, придерживаться хронологического порядка, и, во-вторых, через все написанное должен проходить стержень, связующий воедино все части воспоминаний, одна доминирующая мысль или чувство. Я много думала о его словах, а потом поняла, что мне это нетрудно сделать, так как вся моя жизнь проходила в глубокой и неутомимой любви к искусству и в непрестанной работе в этой области. Удалось ли мне это в моих «Записках»? Не мне судить.
Еще вспоминаю чудесного юношу, часто навещавшего нас в те годы Юрия Михайловича Бенедиктова[98]. Он был совершенно необыкновенным как по своей одаренности, так и по духовной красоте и прекрасен внешним обликом. Пришел он ко мне познакомиться и попросить показать ему технику деревянной гравюры.
Это был юноша, блестяще одаренный многими талантами. Прекрасно окончил Академию художеств по архитектурному факультету. Еще будучи студентом, он сочинил проекты, по которым были выстроены некоторые специальные здания Окуловской писчебумажной фабрики. Он любил и понимал красоту архитектурного искусства. Очень увлекался живописью. Благодаря своей одаренности и кипучей жажде творчества много работал в этой области. Работал оригинально, самобытно и целеустремленно. Просматривая его живописные этюды и эскизы, я удивлялась горячей фантазии создаваемых им образов. Они ярко отражали его молодые бурные внутренние переживания, сомнения и порывы.
Он был поэт. После него остались прекрасные стихи. Кроме того, он хорошо умел читать не только свои стихи, но и стихи своих любимых поэтов, которых знал на память бесконечное количество.
Когда он начинал декламировать стихи своим молодым, приятным баритоном Клавдии Петровне и мне, каждый раз Сергей Васильевич выходил из кабинета, оставляя свою работу, и где-нибудь молча пристраивался послушать его.
Юноше этому, так необыкновенно щедро наделенному судьбою разнообразными и богатыми дарами, не суждено было долго жить.
К величайшему несчастью его родителей и ко всеобщему глубокому горю людей, знавших этого необыкновенного юношу, он умер совсем молодым, 23 лет, промелькнув между ними, как блестящий метеор.
11 ноября 1928 года мы встречали Надежду Васильевну Зубовскую — единственную сестру Сергея Васильевича. Шестнадцать лет мы с ней не виделись — значит, постарели и боялись смотреть друг на друга, чтобы не огорчиться. Она обрадована хорошим видом любимого брата. Надя постарела, но не сильно. Очень похожа на Сергея Васильевича, но маленького роста. Такие же пепельного цвета вьющиеся волосы, серо-голубые глаза и розово-золотистая окраска кожи.
Были мы с ней в симфоническом концерте. Слушали «Экстаз» Скрябина и «Эгмонта» Бетховена. Меня радовало, что ей нравилось. Она сама была очень музыкальна. Имела приятное сопрано, хорошо пела и даже сочиняла хоровые песни.
Были все втроем на опере «Джонни» Кшенека[99]. Постановка была оригинальна, стильна. Многое умно придумано. Не было оперной поддельно-реалистической декорации, хотя были и ненужные вещи. Музыка? К ней надо было привыкнуть. Но большое дарование всегда производит впечатление.
16 ноября Надежда Васильевна уехала домой, пробыв у нас, к сожалению, только пять дней.
В 1928 году исполнилось тридцать лет моей дружбы с Александром Николаевичем и Анной Карловной Бенуа. К этому дню я написала Александру Николаевичу письмо следующего содержания:
«Дорогой Александр Николаевич!
На днях исполнилось тридцать лет, как мы познакомились. Вы пришли ко мне в Париже в 1898 году, 25 декабря, после Вашей поездки в Петербург… С этого началось наше знакомство и дружба. Для меня Ваше знакомство и дружба, Ваше внимание ко мне было большим, выпавшим на мою долю счастьем в жизни. Я всегда это так понимала и благодарила и благодарю до сих пор судьбу за это.
Вы как раз пришли ко мне в период моих тяжелых внутренних переживаний и сомнений. Когда из ученика, я чувствовала, пришло время стать художником, когда он должен знать, что ему делать и как делать. Вы меня поддержали, Вы помогли мне найти себя как художника. Вы на многое прекрасное открыли мне глаза, Вы, надо признаться, просто сделали из меня художника. И как это было сделано! Деликатно, без всякого давления и с энтузиазмом ко всему прекрасному.
Это время для меня было самое счастливое в жизни, и еще раз оно повторилось, когда я с Вами и Анной Карловной жила в Риме.
В эти дни меня сильно потянуло выразить Вам и Анне Карловне мою любовь и признательность за все, что Вы оба для меня сделали в жизни, хотя я уверена, что и без этого письма в глубине души Вы оба знаете, как я Вас люблю и ценю…»
Это мое письмо к Александру Николаевичу Бенуа было последним, кроме одной краткой и спешной просьбы прислать мне красок.
* * *
В 1926 году я поехала в Париж. Я не была за границей с 1914 года. Не знала, что делается в области европейских искусств. Мне очень хотелось ознакомиться с их новыми течениями, особенно с развитием за последние годы художественной гравюры.
Кроме того, я решила устроить в Париже свою выставку гравюр и акварелей (как оказалось потом, довольно наивное желание). Везла около двухсот пятидесяти оттисков своих гравюр и 16 акварелей.
При отъезде за границу у меня вышло большое осложнение. Французская виза, которую я просила прислать в Берлин в советское или французское консульство, была отправлена в Москву. Телеграфное сообщение об этом я получила в день отъезда, когда билет
