Чары Шанхая - Хуан Марсе

— Даниэль, милый, ты уже уходишь?

— Да, сеньора, — отозвался я.

— Пойди сюда на минутку.

Я вернулся на порог спальни. Ее колени смутно белели в полумраке, руки Форката немного отдалились, а затем со спокойной уверенностью вернулись на прежнее место. Мне показалось, что я различаю в комнате запах вареных артишоков, хотя никаких артишоков в доме не было. Сеньора Анита поинтересовалась, где братья Чакон, я ответил, что они наверняка ждут меня возле дома, и она попросила принести еще эвкалиптовых листьев; я ответил, что Сусана мне уже об этом сказала и что мы как раз собрались пойти в парк Гюэль.

— Даниил среди львов! — улыбнулась она. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

Я заметил, что на самом деле руки Форката почти не касались колена сеньоры Аниты; эти руки как будто оберегали ее — то ли от света, то ли от сквозняка, то ли еще от чего-то, или, быть может, сами руки, изуродованные и беспомощные, искали защиты у ее обнаженных коленей. В любом случае, каковы бы ни были намерения Форката, то, что он делал, нисколько не походило на ласку; если же это и была ласка, в ней скрывалось нечто совершенно для меня новое и волнующее, потому что руки не касались кожи. Форкат сидел, склонившись над коленом, и все его внимание было поглощено загадочной процедурой. На меня он даже не взглянул, и я чувствовал себя довольно глупо: это нисколько не соответствовало сценам, которые проносились в моем воображении, когда Форкат и сеньора Анита удалялись и мы оставались с Сусаной одни, и, вероятнее всего, Сусана представляла себе примерно то же, что и я. Происходившее в комнате, — я смутно это чувствовал, и мне было приятно так думать, — было чем-то совсем иным.

— Да, и еще купи мне льда и вина, — добавила сеньора Анита. — Графин и деньги на столе в гостиной.

— Я оставлю графин в таверне и захвачу на обратном пути.

— Ты просто чудо, Даниэль. — Она перевела взгляд на Форката, по-прежнему занимаясь ногтями. — Правда, он очень славный мальчик?

Форкат не ответил. Когда я собрался уходить, сеньора Анита поставила обе ноги на пол, но его руки по-прежнему лежали на ее левом колене, и вид у него был невозмутимый и сосредоточенный, как у точильщика, когда он занимается своим нехитрым делом. Прошло несколько дней, а я все спрашивал себя, чем же это было на самом деле — лаской, игрой или каким-то тайным ритуалом? А может, всем одновременно?

В воскресенье сеньора Анита не пошла, как обычно, в «Мундиаль»: она договорилась с напарницей, что та ее подменит, и устроила себе выходной. Было уже часов пять; мы с Сусаной поджидали Форката на террасе, как вдруг послышались торопливые шаги.

— Сусана, детка, я пойду прогуляюсь. — Сеньора Анита вошла, застегивая на ходу широкий белый пояс, который подчеркивал ее талию. Не ней было легкое платье с набивным рисунком, украшенное рядом белых пуговиц, туфли на высоком каблуке, тоже белые, и коралловые бусы. В тонких чулках со швом, с накрашенными губами и распущенной светлой гривой она казалась настоящей красавицей. Я оторопело посмотрел на нее, она улыбнулась: — Ты посидишь с моей девочкой, пока нас не будет?

— Да, сеньора.

— Куда ты идешь? — спросила Сусана.

— Пройдусь по Рамбле в сторону порта.

— Одна?

— С сеньором Форкатом.

— С сеньором Форкатом? А как же мы?

— Ничем не могу помочь. Этот вечер он проведет со мной.

Она чмокнула Сусану в щеку, вышла, и вскоре мы увидели, как они с Форкатом идут через сад к калитке. Его глаза прятались за стеклами солнечных очков, на нем был заношенный серый костюм, слишком плотный для такого теплого вечера. Сеньора Анита взяла его под руку, обернулась, приподняла ногу и, улыбаясь, поправила на чулке шов; Форкат заботливо ее поддерживал.

Сусана засмеялась и сказала, что это самая смешная и нелепая пара, какую она видела в своей жизни.

Это был их первый совместный выход. Братья Чакон в тот вечер так и не появились. Сусана задумчиво обнимала плюшевого кота, а потом отправила меня за губной помадой в серебряном тюбике, которую видела на полочке в ванной комнате. Когда я вернулся, она отложила кота, скинула одеяло и привстала на колени. Схватив тюбик обеими руками, она приоткрыла рот, несколько раз провела помадой по губам, которые постепенно стали огненно-красными, и на мгновение показалась мне совсем взрослой. Потом она приглушила радио, улеглась под одеяло и задремала. Вскоре я устал от рисования и, потерпев очередное поражение в попытке передать на бумаге Сусанин облик, принялся раскладывать на столе пасьянс.

Форкат и сеньора Анита вернулись, когда стемнело. Они были очень оживлены, и сеньора Анита даже не стала ругать Сусану, заметив на ее губах толстый слой алой помады, только посмотрела, нет ли на платке крови, и ушла к себе переодеться. Через некоторое время она вернулась со стаканом вина, выпила его залпом, снова наполнила и удалилась в свою комнату, где ее ждали неоконченные кружева. Форкат готовил на кухне ужин. Через некоторое время он вошел на террасу, широко улыбаясь и втянув руки в рукава кимоно. Подойдя к нам поближе, он загадочно спросил:

— Угадай, Сусана, что я тебе принес?

— Флакон одеколона. Нет, лимонный лосьон.

Форкат уселся на кровати.

— В порту нас поджидал французский пакетбот — белоснежный, очень красивый, — сказал он. — Капитан этого судна — мой друг и друг твоего отца. Пока его помощник показывал твоей маме кают-компанию, капитан передал мне кое-что для тебя.

— Капитан Су Цзу?

— Нет. Другой, — улыбнулся Форкат и добавил: — Капитан Су Цзу плавает на Тайвань, разве ты забыла?

— Да, точно… А что это?

— Открой и узнаешь.

Это был коричневый конверт без марки с надписью «Сусане». Увидев почерк, Сусана вспыхнула. Внутри лежала открытка с изображением старинной китайской пагоды, расписанной желтым, красным и черным. Обратная сторона была покрыта мелким нервным почерком Кима.

Милая Сусана! Не давай умереть мечте. Сейчас, когда я пишу эти строки, в Барселоне около шести вечера, а здесь, в Шанхае, час ночи. Я бы хотел, чтобы каждый вечер ровно в шесть ты думала обо мне, а я в то же самое время буду думать о тебе. Здорово, правда? Наши мысли будут течь параллельно, несмотря на разделяющие нас моря и континенты, пока не наступит день, когда мы наконец-то сможем очутиться вместе в Саду Радостей. Итак, не забудь: ровно в шесть. Представь, как твой отец сидит с бокалом шампанского за стойкой «Цилиндра», самого нарядного кабаре Шанхая, слушает любимую мамину песню и пьет за тебя. Я по-прежнему живу в этом замечательном городе, о том, что меня здесь держит, расскажу как-нибудь в другой раз, и ты мне пока не пиши. Крепко тебя целую, кушай хорошо, чтобы побыстрее выздороветь. «Ань минь», что по-китайски означает «сладких грез». Любящий тебя папа Ким.

3

Сусане хотелось достать хорошую карту, чтобы проследить маршрут «Нантакета», и однажды братья Чакон принесли ей новенький атлас. Объяснить, как он к ним попал, они почему-то не захотели. По ее просьбе я начертил на просторах его страниц путь корабля, бороздившего безмятежную синеву океана от Марселя до Шанхая с заходом в портовые города Средиземноморья, Индийского океана и китайских морей. Позже мы узнали, что этот атлас Финито стащил у какого-то школяра, который попросил посторожить портфель, пока он разыскивает на рынке свою маму, но Сусана заставила Финито вернуть атлас; правда, он предложил сначала вырвать страницы, где был отмечен путь «Нантакета». Сусана немного подумала, но в конце концов отказалась, потому что мальчуган непременно заметит, что листов не хватает, и попросила меня аккуратно перерисовать маршрут корабля, раскрасив цветными карандашами берега, города и острова. Так я и сделал. Сусана спрятала карту в ящик ночного столика, где хранились рекламы кинофильмов, вырезанные фотографии, щетка для волос, ручное зеркальце и перламутровый лак для ногтей.

Мы показали карту Форкату, и он сразу заметил мою ошибку, указав длинным пятнистым пальцем на западный берег Индии: «Нантакет» не заходил в Бомбей. Внимание мое вновь было приковано к его руке и исходившему от нее своеобразному запаху: на этот раз мне почудился терпкий аромат листьев инжира.

Чуть позже, когда, подойдя к столу, он бегло взглянул на каракули, изображавшие лежащую в постели Сусану я внимательно рассмотрел его руки.

— Может, тебе сперва изобразить кровать? — предложил Форкат. — Ты действительно любишь рисовать, Даниэль, или просто хочешь угодить чудаку Блаю? — Он понизил голос: — Ты хотел бы стать художником, когда вырастешь?

Он мягко улыбнулся, и я почувствовал прилив доверия.

— Не знаю…Пожалуй, — признался я простодушно, — но больше всего мне хотелось бы стать пианистом.

В следующий миг я раскаялся в своих словах: мне стало стыдно, что я выдал свою заветную тайну, смутную романтическую мечту, связанную с образом Антона Вальбрука, исполняющего варшавский концерт среди рвущихся бомб и слепящего света прожекторов…