Ярмарка любовников. Психоз - Филипп Эриа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она была уже не первой молодости. Но никто не знал, сколько ей лет: сорок или пятьдесят. Высокая, коренастая, немного мужеподобная, резкая, полная энергии и жизненной силы, она отнюдь не была дурой. У нее часто собирались гости. Ее приемы всегда отличались изысканностью. Она называла себя внучкой Шомберга, автора знаменитых опер, умершего лет пятнадцать назад. Возможно, что так в действительности и было; в любом случае она состояла с ним в более или менее близком родстве и была его наследницей.
Поощряя новые веяния в искусстве, она поочередно поддерживала то русский балет, то сюрреализм. Одно время она было увлеклась популизмом, а затем психоанализом. Ее подопечные, посмеиваясь над ней, жили за ее счет, а некоторые из них, проникнувшись мыслью о самопожертвовании, подобно новым Ифигениям, переступали порог спальни лежащей там Артемиды, могучей и ненасытной. В конце концов любвеобильность отдалила ее от всех движений общественной мысли, если она не видела в них революционного начала. Впрочем, что касалось музыки, она была полной невеждой. Она презирала и считала никуда не годными все музыкальные произведения Шомберга, который считал себя учеником Вагнера. Они не сходили с театральных подмостков всего мира, что и было для его наследницы неиссякаемым источником обогащения.
Поток денег, постоянно подпитываемый исполнением музыки знаменитого композитора, скончавшегося во время работы над своей шестнадцатой оперой в самом расцвете славы, вскоре иссяк, так как деньги текли у нее сквозь пальцы и тут же оседали в карманах ее молодых любовников.
За последние пятнадцать лет парижане привыкли к подобной близости искусства и разврата и уже ничему не удивлялись. Всем было известно, что Магда любила красивых мальчиков и не отказывалась от их услуг. А после того как этот факт стал общеизвестным, никто больше не высказывал удивления. И связь с ней не портила репутацию ее юных любовников. Часто в их роли выступали либо богачи, либо молодые люди, которые не преследовали корыстные цели. Приманка в виде дорогого подарка не могла объяснить безнравственности их поведения. Однако никто не находил, что они совершают противоестественный поступок. Всем было известно, что ни один юноша не мог избежать подобной участи, и сами они это знали. Устоять перед Шомберг для красивого молодого человека было своеобразной доблестью.
И вот ради такой женщины Пекер собирался уйти от Эме. И все гости Реми, знавшие Магду и хорошо изучившие повадки Пекера, поняли, что молодой актер стремился к вполне определенной цели. Даже то, что он не провел, как все, хотя бы одну ночь с Шомберг, красноречиво говорило об его намерениях.
Друзья могли только строить предположения. Однако, приняв участие в общем разговоре, они не сказали ни слова упрека в адрес Пекера. Сами они в выборе своих партнерш отнюдь не руководствовались любовными порывами. Полезность, престижность или просто удобство любовной связи было тем главным, что определяло их линию поведения в отношениях с любовницами. Однако Пекер пошел дальше всех. Это было совершенно очевидно. Но молодые люди не осуждали своего друга не только в силу принятой в их среде распущенности нравов; их сдерживало нечто большее, похожее на солидарность. Их связывало некое родство душ. Они чувствовали, что сами сделаны из того же теста и мало чем отличаются от Пекера, только что признавшего, что все дело в нюансе.
Во всяком случае, рассуждая об Эме, Магде и Лулу, каждый из них разоблачал себя. По высказываниям молодых людей можно было сделать заключение об их происхождении, воспитании и образовании, темпераменте и тайных мечтах.
Борис считал Магду слишком «засветившейся». Связь с такой женщиной не портила репутации, но и не была выгодной для Пекера, в то время как Эме многое сделала для молодого человека. Да, да, благодаря своим связям в театральном мире, хорошим отношениям с артистами и зарубежными режиссерами. Конечно, повсюду ходили сплетни об ее пристрастии к очень молодым людям. Надо признать, что, отличаясь от Магды более сдержанным поведением, она была больше, чем Магда, на виду у публики. Ее боготворили. И если Лулу хотел испортить себе карьеру, то он своей цели достиг. У него не было причины бросать Эме. Так почему же он не остался с ней, пока она могла еще быть ему полезной?
– К тому же, – добавил Борис, – не забудьте, что Меме научила Лулу держаться в обществе, привила ему светские манеры. Если бы не она, то Лулу никогда бы не смог играть на сцене людей из общества. И Лулу не должен этого забывать.
Вспыльчивый, непостоянный, подверженный капризам, любитель выпить, Борис рассуждал неожиданно трезво, и его умозаключения казались особенно взвешенными, когда речь заходила о светской жизни. Он умел обуздывать свой нрав, если ему хотелось получить приглашение к известным титулованным особам в роскошные особняки за богатый стол. Его матери так и не удалось выйти замуж за светлейшего князя, богатого царского придворного. Состарившись, она доживала свой век в Монте-Карло, в доме для престарелой местной знати, разорившейся в игорных домах. Борис проматывал в Париже остатки капитала, полученного два года назад в наследство от родственников отца после того, как они предложили ему за миллион отказаться оспаривать свои реальные или мнимые права на наследство в суде. Он часто заявлял, что, как только его карманы опустеют, он тут же потребует свои права обратно; тем более никогда не поздно пустить себе пулю в лоб. Его мотовство, гулянки под песни цыган и пьянство были следствием неуравновешенного характера.
Лишившись с раннего детства возможности жить в той же роскоши, в которой купался его отец, вывезенный в начале революции матерью за границу, где он сопровождал ее во всех балетных турне или же оставался на попечении нянек, он был отдан в какое-то сомнительное учебное заведение, откуда через полгода его забрали; так он и вырос, переезжая с место на место под надзором костюмерш и надзирателей интернатов. Теперь, посещая банкеты, Борис, казалось, стремился наверстать то, что ему, незаконнорожденному, недодала судьба.
Нино Монтеверди вел примерно такой же образ жизни, но не на столь широкую ногу, как Борис… Его отец, богатый пьемонтский землевладелец, обладал обширными и плодородными землями. Он считал, что принял удачное решение, когда решил направить сына на учебу в Париж в Сельскохозяйственный институт. И теперь в своей глубинке он силился понять, почему его мальчик каждое лето откладывает свой приезд
