Кругом один обман (сборник) - Виктория Токарева

Однажды я провалилась в глубокую депрессию. Причина – несчастная любовь (не к Стасику, разумеется).

Стасик в причины не вдавался, а моя депрессия ему мешала. Я не готовила еду, не убирала в доме, не отвечала на вопросы. Просто лежала и плакала.

Он вызвал мать.

Полина приехала, села на край дивана.

– Люся, – обратилась она ко мне. – Надо взять себя в руки.

Голос ее был мягок и одновременно тверд.

– Даже когда есть причина, надо собраться и взять себя в руки. А если нет серьезной причины – тем более. Сейчас же соберись, ступай на кухню и поставь чайник.

Какие простые, по сути, примитивные слова, но они падали в мою душу, как зерно в рыхлую землю, и тут же пускали ростки.

Я думаю: в этом суть молитвы. Самые простые и ясные слова, попадающие в душу и дающие ростки.

Если нет серьезной причины… Убивать в себе любовь – это серьезная причина?

Я поднялась и пошла на кухню, а Полина села за пианино и стала играть песню, которую она подобрала по слуху. Играла плохо, а пела хорошо. Стало весело.

Зазвонил телефон. Это был хирург Шарафутдинов. Мы подружились с тех пор. Иногда перезванивались.

– Как мама? – спросил хирург.

– Песни поет, – ответила я. – Слышите?

Я протянула трубку к пианино.

– Боже… – отозвался хирург. – Я боялся спрашивать…

– На тебе сошелся клином белый свет, – голосила Полина. – На тебе сошелся клином белый свет…

Полина все про меня понимала. Но она понимала больше. Нет такого клина, на котором сошелся бы белый свет. Любой клин вышибается другим клином. А можно и не вышибать. Просто обойти и двигаться дальше.

Полина не всегда была «железный дровосек». Ее прошлое не было таким уж хрестоматийным. Недаром же ей была дана такая гордая осанка и такие синие глаза. Она любила, и ее любили. Она уходила, и от нее уходили. Было все. Но пришла старость и все уравняла. Как выпавший снег прикрывает весь мусор прошлого сезона.

Старость – это зима. Это – высота. И на многое смотришь сверху, и лучше видно.

Полина после операции прожила еще тридцать лет и умерла от другого.

Умирала она тяжело и долго. Все легло на Майку. Майка работала заведующей отделом в каком-то серьезном учреждении. Тащила большой воз: днем – напряженная работа, вечером – больная мать. Майка крутилась как белка в колесе: невозможно остановиться. И перспектива как у белки в колесе: перебирать лапами и бежать, бежать и ничего вокруг не видеть.

Стасик пытался помочь, но какая помощь от мужика, тем более что мы жили в разных концах города.

Выход был один – на тот свет. Полина это понимала. Попросила пригласить врача.

Явился пожилой психиатр, похожий на Вольфа Мессинга, – лохматый и носатый.

– На что жалуетесь? – участливо спросил врач.

– Я прошу у вас помощи, – твердо сказала Полина. – Понимаете? Моя дочь работает. Ей платят не за красивые глаза. Потом она приходит домой, а здесь вторая смена. Со мной. Она устает. Она не выдерживает. Помогите мне не жить.

Врач покивал головой, как бы соглашаясь с доводами. Обычно так общаются с сумасшедшими. Делают вид, что все понимают и сочувствуют, а на самом деле не верят. Нормальный человек хочет жить. А если не хочет – значит, ненормальный.

Майка и Яков Михайлович стояли за спиной врача и тихо плакали. Они знали, что Полина в своем уме. Просто она привыкла служить семье, и ей невыносимо быть в тягость.

Я не плакала, но в моей душе все переворачивалось. Вот она, жизнь. Природе все равно – кто ты, как жил, чего ты стоишь. Эволюция требует обновления. Пришла пора – освобождай поляну. А перед тем как освободить, помучайся сам и помучай других.

Вольф Мессинг покивал головой и сказал:

– Не жить вы еще успеете. Надо подлечиться.

– А это возможно? – спросила Полина и устремила на врача свои глаза, полные надежды. – Доктор, вы можете сделать из меня человека?

Я отметила: синева ее глаз не выцветала со временем и «железный дровосек» сохранялся в ней и не ржавел. Потребность справедливости и человеческое достоинство сохранялись в ней до конца.

И даже мертвая она была красива.

Нам дали место на Митинском кладбище. Это далеко, за чертой города. Как говорится, у черта на рогах.

Митинское кладбище – новое. Там хоронили чернобыльцев. Это был 1986 год. Несколько рядов ранних могил с короткими жизнями выстроились, как взвод. Было страшно смотреть.

Могила Полины стояла на треть заполненная водой. Весна. Грунтовые воды.

Яков Михайлович заглянул в могилу и сказал:

– Я ее туда не положу.

Майка держала урну с прахом. Урна была небольшая и, скорее всего, нетяжелая. Туда помещают не весь прах, а несколько ложек (ну, может, не ложек).

Опустить Полину в эту топь – невозможно. Душа не велит.

Я включила все свои связи, и мне удалось получить место в черте Москвы, на Ваганьковском кладбище. Полина, я думаю, была рада. Она так не любила окраины.

Участок нам достался красивый, возле кирпичной стены, крайний ряд.

Могила – не зажата другими могилами. Над оградой красивый развесистый клен. Рядом с нашей могилой – свежая могила тридцатисемилетнего красавца. На его памятнике из черного мрамора – даты рождения и смерти плюс фотография. Возраст и облик – полная информация.

Я посмотрела на фотографию и мысленно послала ему месседж: «Не скучай, я тоже тут прилягу, будем рядом…»

Мой сосед по вечности чуть-чуть улыбался, дескать, понял.

Наша могила на Ваганьково – своего рода усыпальница на восемь ячеек.

Я спросила у Стасика:

– А мне положено?

– Тебя посчитали, – сдержанно ответил он.

Ничего себе. Я доставала кладбище, и мне сделали одолжение: посчитали.

У Стасика было чувство собственного достоинства, ни на чем не основанное. Достоинство досталось ему от матери. Но Полина пахала всю жизнь, верила в светлые идеалы. А Стасик не пашет и не верит. Такой человек.

Может быть, он прав. Жизнь во всех случаях кончается смертью, так что летай или ползай – конец известен. Получается, что жизнь – это ложная цель.

Для чего существует искусство? Чтобы отвлечь человека от ложной цели и придать жизни какой-то смысл.

Для чего существует вера? Чтобы человек не боялся конца.

Вот он, мой туманный конец: на Ваганьковском, под развесистым кленом, рядом с молодым красавцем.

Наступила перестройка. Выяснилось, что комсомольцы 30-х годов – наивные придурки. Верили в фантом. Им морочили голову, а они верили.

Что касается нынешних большевиков – это сплошь взяточники и карьеристы. Вступают в партию только для того, чтобы сделать карьеру. В победу коммунизма никто не верит. Да и нужна ли она?

Яков Михайлович растерялся. Он верил в Сталина как в бога, а Сталина объявили параноиком и уголовником. В кого же он тогда верил?

Яша смотрел на меня своими круглыми рыжими глазами.

– Значит, я напрасно прожил жизнь? – растерянно спросил он.

– Вы любили? Детей рожали? – допрашивала я.

– Ну… – согласился Яков Михайлович.

– А все остальное ерунда. Солома.

– Какая солома?

– Чучело набивают соломой. Оно и стоит.

Яков Михайлович молчал. Трудно жить без идеалов. Необходимо во что-то верить, иначе пусто.

После смерти Полины я боялась за Яшу. Мне казалось, он не захочет жить.

Я выбрала момент и обратилась к нему с прочувствованной речью:

– Трудно потерять человека, с которым прожил всю жизнь. Но на этом свете лучше, чем на том. Надо жить как можно дольше. Туда вы всегда успеете.

– А я и не тороплюсь. – Яков Михайлович посмотрел на меня с удивлением: с чего я затеяла этот душеспасительный разговор?

Я смутилась. Действительно, с чего бы?

Яше, конечно, не хватало Полины. Как говорил Горбачев после смерти жены, «дефицит общения с Раисой Максимовной».

Дефицит общения с Полиной имел место, но Яша был эгоист до мозга костей, как и все мужчины. И Стасик в него. Чего я жду от Стасика? Гены не перешибешь.

Яша жил по строгому режиму и в результате прожил девяносто шесть лет. Почти целый век.

Он родился при царе в 1907 году, а умер при капитализме в 2003 году. Социализм к этому времени отменили. Многие большевики прилюдно рвали партийные билеты. Смотреть на это было неприятно. Я по телевизору наблюдала за постыдным действом отречения. Мне казалось, человек мочится при народе. Зашел бы за уголок и помочился. А так… у всех на виду вынимает член и трясет им. Дескать, вот я какой смелый.

Яков Михайлович билет не рвал. Просто спрятал в ящичек. Пусть полежит. Мало ли что…

Умер Яша легко. Его кремировали, как и Полину. Урну заложили в следующую ячейку. Осталось шесть.

С первым мужем Майка развелась. Он же оказался и последним. Смолоду верилось, что судьбу можно поправить. Но ничего поправить нельзя. Судьбу два раза не пишут.

Майка пребывала без мужа, однако преуспела в работе.

После перестройки она открыла маленькую фирму по производству асфальта. Ей принадлежала половина фирмы. Вторая половина досталась ее партнеру Грише Новикову. Они вместе учились в институте химического машиностроения, который окончили с красным дипломом.