За точкой невозврата - Александр Борисович Михайловский

О Варшава! Освободить ее было легко, а отстоять во второй раз куда тяжелее. Адольф взбеленился так, будто ему в зад всадили шило. Казалось, на нас разом кинулся весь оставшийся вермахт, небо над головами, как и в тридцать девятом году, заполонили самолеты с крестами, по земле на город поползли мышасто-серые панцеры, позади которых маячили солдаты в касках характерной формы: рукава закатаны, белесые глаза выпучены…

Но за три года изменилось все. В тридцать девятом с огненного варшавского неба падали не «хейнкели», «юнкерсы», «дорнье» и «мессершмитты», а устаревшие польские истребители Р.11. и немногочисленные «караси»[9], пытаясь бомбовыми ударами остановить рвущихся к польской столице гитлеровцев[10]. В этот раз в небо взметнулись огненные стрелы зенитных ракетных снарядов из будущего, и последние самолеты Гитлера посыпались из-под облаков подобно граду. А чуть в стороне, за пределами зоны зенитного прикрытия, немногочисленных «счастливчиков» ожидали разъяренные стаи советских истребителей, имевших над германцами значительное качественное превосходство. Несмотря на то, что эти самолеты до последней заклепки[11] были изготовлены на советских заводах, было в них что-то запредельное, опережающее время – пусть не на восемьдесят, но на пять-десять лет точно.

На земле дело обстояло столь же бодро. Честь защищать Варшаву советское командование предоставило корпусу генерала Берлинга, который на глазах превращался в новое Войско Польское. Сражение было яростным; несмотря на шквальный пулеметный и артиллерийский огонь, адольфы лезли на нас толпами. Панцеры и бронетранспортеры вспыхивали один за другим, а солдаты в сером на нас шли и шли, как заколдованные. Со второго рубежа обороны и из опорных пунктов русских из будущего по ним били автоматические пушки, минометы и противотанковая артиллерия, сияя огненными соплами, по хитрой спирали летели во врага антипанцерные ракеты, и заходили в атаку в бреющем полете крылатые танки Ил-2.

Но даже так, волна за волной, люди в серых мундирах, не зная страха смерти, доходили до наших позиций – и тогда вскипали жесточайшие рукопашные схватки, в которых осатаневшую германскую сволочь надо было истреблять до последнего человека. Обороняющиеся тоже несли потери, но им на смену приходили добровольцы, выстраивающиеся в длинные очереди на улицах освобожденных польских городов. Вообще-то это против всех правил, ибо новобранцев надо хотя бы отчасти обучить перед тем, как послать в бой, но слишком жестоким было сражение и слишком сильно жители Варшавы не хотели отдавать свой город германцам. Мы тоже поучаствовали в этом неистовом празднике смерти. Разбитая на батальоны, штурмовая бригада имени Тадеуша Костюшко, находилась на самых горячих участках, в случае необходимости приходя на помощь пехоте. И такое неистовство продолжилось три дня, от рассвета до заката, после чего все прекратилось сразу и внезапно, потому что у германских генералов закончилось пушечное мясо. За ночь пыль, гарь и хмарь только что утихшего сражения осела, прибитая ночным дождиком, воздух стал чист и прозрачен, и когда взошло солнце, его лучи осветили ужасающую картину смертного побоища, которая могла бы принадлежать кисти Босха, ибо нормальный человек такого не напишет.

Потом знающие люди объяснили, откуда брала начало вся эта тевтонская ярость. В кармане у каждого солдата в сером мундире нашлись пузырьки с белыми таблетками[12]. Одна такая таблетка на несколько часов превращает человека в неистового берсерка – неутомимого и не ведающего страха смерти. Как мне сказали, обратная сторона такой химической храбрости – превращение здоровых взрослых мужчин в неизлечимо больных инвалидов-наркоманов, поэтому никто, кроме поклонников безумного германского фюрера, таких препаратов не разрабатывает. Видимо, эту дрянь пустили в дело, потому что Адольф понял, что ему в любом случае предстоит умереть, и решил утянуть за собой в могилу весь свой народ.

Запах чего-то запредельно мерзкого буквально витает над Европой. Большинство поляков ненавидит германцев, но я отношусь к ним гораздо спокойнее, ибо во времена Российской империи среди моих сослуживцев было немало офицеров, носивших дворянскую приставку «фон» перед фамилией. Поэтому мне хочется верить, что этот народ не проклят окончательно, и его преклонение перед Адольфом – не более, чем сиюминутное помешательство. Впрочем, и мы, поляки, тоже бываем не лучше германцев, только наша ненависть более бессистемна, а стремление к порядку заменено самолюбованием.

С той поры, когда закончилось сражение за Варшаву, прошел почти месяц, и, так как перемирия для уборки погибших совершенно не в правилах этой войны, смертное поле перед нашими позициями смердело самым отвратительным скотомогильником. Впрочем, нашу штурмовую бригаду почти сразу отвели в тыл, где выдали нам отобранных по кондициям новобранцев, которым предстояло заменить погибших солдат. И весь этот месяц мы были заняты тем, что на своем примере учили новичков тому, что должен делать настоящий мужчина, находясь по ту или другую сторону от мушки. Наших погибших товарищей новое пополнение, конечно, не заменит, но драться против германца с нами в одном строю оно будет с той же яростью, как и те, кого мы уже потеряли на этой войне. Вечная слава героям, павшим за свободу Польши, и такая же долгая память…

И вот стрелки на часах показывают пять утра… За спиной у нас взревела артиллерия. Частый грохот крупнокалиберных гаубиц прорезается скрежещущим воем «сталинских оргАнов», мечущих в посветлевшее небо яростные комья огня. Вроде германские солдаты во вражеских окопах присутствуют в самых незначительных количествах, но тридцать минут артподготовки должны быть обязательно, а иначе даже несколько грамотно расположенных пулеметов могут натворить неисчислимых бед. Так что били орудия на совесть, стремясь разрушить вражеские позиции и обратить там в прах все живое.

А когда орудия смолкли (как раз в этот момент на горизонте расплавленным золотом сверкнул краешек солнца) в атаку пошли… нет, не польские пехотные роты, а советские штрафные батальоны. Эти особые части набрали из солдат сорок первого года, осевших на территории Западной и Центральной Белоруссии, которые избежали германского плена, не пошли на службу врагу, и в то же время не приняли участия в партизанской и подпольной борьбе. Полноценное советское гражданство и прощение всех прегрешений теперь им предстояло вернуть, участвуя особо опасных делах.

Впрочем, этим утром для господ штрафников все обошлось. Только в одном месте по ним зататакал пулемет, но, устраняя недоделки артподготовки, его борзо запинали минометчики. Черные кусты разрывов густо встали вокруг того места, где враг вздумал проявить упрямство, и когда они опали, против нашего продвижения вперед больше никто не возражал. Остальные германцы к тому моменту или уже умерли, или бежали. Впрочем, штрафники, быстро прошагав по смертному пространству, то там, то сям тыкали в кого-то лежащего на земле штыками. Потом взлетела зеленая ракета,