Красная сирена - Морис Дантек

Дитер Борвальт картинно обогнул стол, элегантным движением открыл резную коробку черного дерева и сделал приглашающий жест. Он протянул ее посетителям:

— Настоящие гаванские сигары… Прямо с Кубы… Вы курите? Для меня это любимый наркотик…

Он снял с рыжеватой сигары коронку, покрутил ее между пальцами, взял гипсовую розу, оказавшуюся тяжелой массивной зажигалкой.

— Благодарю, но нет: я курю только чистый опиум, кстати, доложите о нашем визите госпоже Кристенсен.

Анита решила взять быка за рога. Борвальт на мгновение замер, изумленный неожиданным заявлением. Закурив наконец, он разразился звучным смехом — по мнению Аниты, натужным и слишком долгим.

— Чистый опиум… Великолепно, — наконец прокомментировал он, внезапно успокаиваясь. — Вижу, полиция не до конца утратила чувство юмора…

Он пустил в потолок закрученное колечко дыма.

— Юмор и терпение. Повторяю вопрос: вы сообщите госпоже Кристенсен о нашем приходе?

Ворвальт ответил не сразу, глядя на Аниту незамутненным взглядом, потом указал на человека, сидевшего на диване:

— К сожалению, в настоящий момент госпожа Кристенсен занята. Но здесь находится доктор Форстер, он — личный врач госпожи Кристенсен и располагает очень важной информацией по делу, которое привело вас сюда. Он готов сообщить ее вам.

— Подождите! — Анита подняла руку, призывая собеседника замолчать. Голос ее был ледяным. — Я должна в третий раз повторить свой вопрос или мне сразу показать вам ордер, который лежит у меня в кармане?

Улыбка Борвальта мгновенно застыла. Анита тут же различила в сине-стальном взгляде попытку быстро принять верное решение.

Анита терпеливо ждала, как он отреагирует.

Наконец он забормотал:

— Э-э-э… послушайте… госпожа Ван Дайк, видите ли, в воскресенье нашу адвокатскую контору в Амстердаме оповестили только сегодня утром. А госпожа Кристенсен и господин Брюннер уехали вчера утром. Мы всеми возможными способами пытаемся с ними связаться, но пока…

Анита постаралась не улыбнуться:

— Так скажите же мне, ради бога, куда они уехали? На Луну? В Антарктиду? В Женеву'?

Борвальт больше не улыбался.

— Послушайте, госпожа Ван Дайк, мне совершенно непонятен ваш юмор, он неуместен в сложившихся обстоятельствах (лексикон продажного адвокатишки!). Возможно, мне стоит напомнить вам, что в том числе и по вашей вине Алиса исче… сбежала. В настоящий момент госпожа Кристенсен пытается собрать всю свою энергию, средства и связи, чтобы как можно быстрее отыскать свою дочь. Поймите же… Ее очень волнует судьба Алисы, ведь девочка сейчас одна где-то на дороге или в незнакомом городе, а ведь города так опасны для тринадцатилетних девочек, красивых блондинок.

— Заткнитесь, ладно? — Сталь в голосе Аниты превратилась в кремень. — Алиса сбежала только потому, что за ней гнались! Вооруженные преследователи убили полицейского. Теперь их разыскивают. Йохана Маркенса, Кеслера…

Борвальт вздохнул:

— Госпожа инспектор… наша адвокатская контора неоднократно указывала вам на то, что Маркенс не работает у Кристенсенов уже два месяца. Его нанял лично господин Кеслер, который, кстати, сопровождает сейчас госпожу Кристенсен и был с ней во время того печального инцидента. Кроме нас с доктором, это могут подтвердить еще несколько свидетелей.

Анита вынуждена была признать, что молодой адвокатишка с изысканными манерами неплохо подготовился к встрече и держал фигу в кармане.

— Хорошо, так где же все они находятся? Он снова выдохнул облачко терпкого дыма:

— В Африке. На юге Марокко. По очень важному и сугубо конфиденциальному делу,

— Выражаясь человеческим языком, вы не можете дать мне их точный адрес?

— Искренне сожалею, но мы и сами не имеем от них никаких известий…

Анита была уверена, что он нагло врет, но поделать ничего не могла, а потому решила импровизировать.

— В таком случае советую вам как можно скорее передать обвинительное заключение Кристенсенам, где бы они ни были, — нежно-сладким голоском прошелестела она.

— Я сделаю все возможное, поверьте.

Анита снова не поверила и решила сменить тактику:

— Хорошо, господин Борвальт, а теперь я хотела бы послушать, что же такого важного может сообщить нам господин Форстер.

Ворвальт не удержался от улыбки ядовитого самодовольства, и она отравила атмосферу в комнате сильнее, чем дым кубинской сигары. Аниту едва не стошнило.

— Прошу вас, доктор Форстер.

С дивана донеслось покашливанье — доктор прочищал горло.

— Так, Дитер… Да, как вам уже сообщил господин Борвальт, я врач-психолог госпожи Кристенсен…

Он снова покашлял, будто настраивался, как расстроенный рояль.

«Смотри-ка, — подумала Анита, — он не сказал „психиатр“, хотя у Хасленса нас именно так информировали… Это могло означать, что Форстер — не настоящий врач. К тому же он не упомянул ни звания, ни степени».

— Информация, которую я должен вам сообщить, довольно деликатного свойства. Раскрывая ее, я до некоторой степени нарушаю профессиональную тайну. Поэтому позвольте мне не детализировать некоторые детали.

Мгновение он смотрел на лежавшую у него на коленях папку, потом сунул ее под мышку и поднялся, заскрипев артритными суставами.

Подошел к окну, взглянул на горы на горизонте, словно собираясь с духом для предстоящего разговора.

Анита уловила некую двойственность в этом согбенном пожилом человеке, который медленно поворачивался к ним, поправляя очки и раскрывая папку.

— Видите ли, госпожа Ван Дайк, в основном я лечу госпожу Кристенсен на сеансах софрологии и медитации, но иногда мне приходилось заниматься Алисой, ее дочерью.

Анита не перебивала его. Пусть говорит все, что хочет. Она удобнее устроилась в элегантном французском кресле и взглядом призвала Петера сделать то же. Посмотрим, что дорогой «доктор» Форстер нам поведает.

— Около трех лет назад Алисе стали сниться кошмары.

Он снова покхекал, глядя в свои заметки.

— Возвращающиеся сны. Очень тревожные. Они повторялись все чаще и достигли кульминации в конце девяносто первого, начале девяносто второго… Я весьма успешно лечил девочку в течение девяносто второго года, и зимой кошмары прекратились. Тем не менее…

Анита с нетерпением ждала продолжения.

— Тем не менее рискну утверждать, что пресловутая «комната с видеокассетами», которая так вас занимает, — часть галлюцинаций.

Кхе-кхе…

— Что вы хотите этим сказать? — холодно спросила Анита.

Казалось, Форстер подыскивает правильную формулировку.

— Ну-у… Я полагаю, что «комната с видеозаписями» — вымысел больного сознания ребенка, который она транспонировала на реальность.

— Вы это серьезно? А кассета, которую мы видели, — тоже кошмарный сон?

Доктор примиряющим жестом поднял руку.

— Прошу вас, успокойтесь. Нет. Конечно нет. Этого я не утверждаю. Я говорю исключительно о «комнате с видеозаписями». Кассета случайно оказалась в доме Кристенсенов, которые действительно хранили у себя порнографические фильмы для дальнейшего использования в экспериментальном кино, и…

Анита открыла было рот, чтобы ответить, но передумала, и Петер вступил в игру.

— Экспериментальное кино? Так вы называете съемки, где девушке разворачивают анус электрическим ножом?

Форстер бросил на Петера мимолетный взгляд. В этом взгляде странным образом смешивались глухая тревога, сочувствие, отвращение и фатализм. Он снова откашлялся и продолжил так, словно ничего не случилось:

— Боюсь, я недостаточно ясно выразился. Есть еще один важный момент, о котором я не решился вам сообщить… Профессиональная тайна…

Анита предоставила ему самому разбираться с собственной совестью.

— Единственное, что я могу сказать, — речь идет о проецировании кошмаров на реальность. Отправной точкой, разумеется, были некоторые элементы действительности, встраивающиеся в предуготовленный сценарий. Комната с видеозаписями — элемент, созданный воображением, кассета — факт действительности.

Анита не верила своим ушам.

— Видите ли, все подобные сны — крайне неудачное разрешение эдипова комплекса, который в Алисином случае приобрел гипертрофированные размеры.

«Посмотрим, до какой степени он раздует эти размеры», — подумала пораженная Анита.

Доктор пролистнул несколько страниц в поисках нужного места и прочел:

— Все сны имеют одинаковую структуру и закручены вокруг разрушительного образа Матери, все укладывается в схему ужасающей борьбы и погони, то есть инцестрального каннибализма. Отец всегда возникает как далекий загадочный персонаж, носитель света, одетый в костюм тореро или моряка. Алиса отчаянно стремится к нему, а мать гонится за ней с ножом или с пистолетом…