Обида маленькой Э - Ольга Гурьян

Между тем судье надоело ждать, когда Ли Юй заговорит. Он: подал знак, и пристав ударил Ли Юя бамбуковой палкой. Мальчик поднес руки к горлу, пытаясь что-то объяснить, и опять издал тот же бессмысленный звук. Оба пристава принялись осыпать его ударами, но без толку.

Судья сказал:

— Придется применить пытку, пока он не заговорит и не сознается.

— Ваша милость! — закричал Гуань Ханъ-цин и, растолкав толпу, направился к помосту; тут пристав ударил его по спине, он упал на колени и уже на коленях продолжал: —Ваша милость, Я врач, и способом, который передавался из рода в род, умею лечить немоту. Если милостивый судья позволит, я попытаюсь применить мои скромные знания.

Судья сказал, и переводчик перевел:

— Суд согласен повременить с пыткой.

— Мне нужна дудочка или свисток из бамбука, дерева или кости.

Тотчас из толпы зрителей протянулись руки со свистками и дудочками. Гуань Хань-цин выбрал одну из них и подошел к Ли Юю

Судья поспешно подобрал полы халата и полез вниз с помоста. Два писца подхватили его под локти, помогая спуститься. Переводчик вытянул шею, смотрел сверху, улыбался недоверчиво. Приставы выпустили веревку, стояли, выпучив глаза.

— Открой рот пошире, Ли Юй, и не бойся. Я не сделаю тебе больно.

Мальчик доверчиво прижался к Гуань Хань-цину. По его лицу текли слезы. Он храбро и жалобно улыбнулся и открыл рот широко как галчонок. Гуань Хань-цин ловким движением вставил свисток ему в гортань.

Раздалось пронзительное верещание. Судья отскочил как ужаленный. Переводчик спрыгнул с помоста, спеша на помощь. Ли Юй пищал, взвизгивал, булькал, пытаясь заговорить. Иногда звук становился таким высоким, что почти нельзя было его услышать. Из хаоса звуков выделялись слова.

— Я невинен, невинен! — пищал, захлебываясь, Ли Юй.

— Это колдовство! — закричал переводчик. — Хватайте врача, как бы не причинил зла его милости.

Но судья был в восторге. Он приседал, хлопал себя по коленям, тыкал Ли Юя пальцем в плечи и грудь.

— Пусть говорит. Рассказывай, как было дело.

Ли Юй пищал отрывисто и невнятно. Отдельные слова вырывались пронзительным визгом:

— … Пошли гулять. сильный ливень… Спрятались в храме… Вдруг цоканье копыт…

— Что это за копыта? — сердито прервал судья. — По закону китайцам запрещено держать лошадей. Что ты хочешь сказать этими копытами? Не собираешься ли ты обвинить какого-нибудь монгола? Эй, дать ему палок!

Но Ли Юй отрицательно замахал руками, завизжал:

— Не монголы, не китайцы, не люди! Черти или горные духи. Так кричали, так дико, так страшно, не как люди. Воют, гремят, ветер и гром. Мы испугались, спрятались в проход, за статуей. Согнулись, чтобы не было видно. Они злетели в храм бурей. От вихря у нас волосы на голове поднялись. Они в храме начали пирозать. Подняли адский шум, н грохот, к пение, и ржание, и гром гремит, и молнии красные, как отблески факелов. И вдруг — а-а! а-а! — из-за статуи рука. Тянется, тянется, увернуться некуда. Огромная. Заполнила весь проход. Каждый палец толще, чем все мое тело. Пальцы шевелятся, ищут. Схватили Сюй Сань. Сюй Сань взлетела под потолок и перелетела через статую. Я закрыл голову руками, закатился в уголок. А там шум еще громче, и визги, и вопли, и звон. Вдруг все стихло. Я вылез и увидел: черти убили Сюй Сань. Я так испугался, не могу двинуться с места. Хочу позвать на помощь — говорить не могу. Больше ничего не знаю.

По мере того как переводчик переводил, лицо судьи становилось все сосредоточенней. Он пристально вглядывался в лицо Ли Юя, дергал себя за ухо, почесал угол рта, усиленно что-то соображая. Спросил:

— А ты видел этих духов в лицо? Ты мог бы их узнать, если бы где-нибудь встретил?

— Ваша милость, я не посмел смотреть. Я зажмурил глаза и прикрыл их рукавом. Если бы я взглянул, они бы меня тоже убили

Судья шумно вздохнул и, опираясь на плечо переводчика, снова взобрался на помост. Когда он вновь занял свое место за столом, выражение его лица было важно и спокойно. Он произнес:

— Черти и духи мне не подвластны, и я не могу их судить. Мальчик невиновен, и его следует освободить. Дело закончено.

На обратном пути Лэй Чжень-чжень сказал:

— Это удивительное дело похоже на те древние истории, которые бродячие рассказчики рассказывают в харчевнях и чайных. Но ведь они говорят, что это случилось тысячу лет назад. Вот не думал, что и теперь такое бывает. Как ты думаешь, друг Гуань, это правда или только померещилось мальчику от великого страху?

— Это правда! — пронзительно запищал Ли Юй. — Это такая же правда, как то, что бедная госпожа Сюй Сань лишилась головы.

Глава десятая

КАК ЦЗИНЬ ФУ ВЕРНУЛСЯ НА РОДИНУ

Цзинь Фу стоял на палубе и не сводил глаз с плывущих мимо берегов.

— Нету второй такой прекрасной земли, — сказал он. — Это моя родина.

— Это очень красивые места, — ответила Маленькая Э. — Мне тоже очень нравится. Ты рад, братец, что опять видишь их?

— Нет! — сказал Цзинь Фу и нахмурился. — Как же мне радоваться? — снова заговорил он. — Когда ничего, что было, уже не осталось, и никогда мне этого больше не увидеть. Если бы ты знала, как здесь было хорошо! У меня был дружок в школе. Теперь никто, кроме меня, и не помнит о нем, и даже я забыл его имя. Мы приносили с собой в школу сверчков и устраивали сверчковые бои. Если сверчок ке хотел драться, его дразнили крысиным усом, пока он разъярится. А дома у меня была мохнатая желтая собачка. Ее звали Динь-пуговица, потому что у нее на лбу было круглое белое пятнышко. Зимой она забиралась ко мне на циновку, чтобы погреться. У меня была подушка из светлой глины. На ней был нарисован коричневый зайчик. Внутри подушка была пустая. Туда наливали горячую воду, и она не остывала до самого утра. Один раз. Смотри! Смотри! — вдруг воскликнул ои. — Вот сейчас уже виден был бы Чанчжоу, если бы его не разрушили монгольские войска. Вон за той тутовой рощей уже можно было бы различить изогнутые крыши его башен.

— Братец! — закричала Маленькая Э. — За тутовой рощей я вижу крыши башен.

— Этого не может быть, — сказал Цзинь Фу и нахмурился. — Это облако. Ничего там не осталось, кроме груды мертвых развалин.

Но внезапно за поворотом показалась оживленная пристань. Множество лодок грузилось, и носильщики сновали по сходням, таща на упругих коромыслах тюки с товарами. Крестьяне в соломенных сандалиях погоняли осликов, которых едва было видно под высокими корзинами с шелковыми коконами. Мелочные торговцы кричали на разные голоса, бродячие повара гремели посудой, гадальщик раскинул свой шатер рядом с циновкой, на которой врач разложил свои лекарства от глазных болезней и от нарывов. Девушка выпевала: «За один вэнь помойте свое лицо!» — предлагая прохожим тряпку, смоченную в горячей воде.

За пристанью вздымались стены города, и в открытые ворота входили и выходили толпы людей.

— Что это? — спросил изумленный Цзинь Фу.

— Чанчжоу! — ответил лодочник. — Ты не был здесь семь лет. За семь лет раны заживают, деревья вырастают вновь и люди строят новые жилища.

— Только мертвые не воскреснут, — угрюмо сказал Цзинь Фу.

Едва лодка пристала к берегу, он пошел в город. Но напрасно искал он знакомые места. Улицы расположились по-иному, сеть переулков заплелась новым узором. Даже люди были не те.

Вдруг Цзинь Фу остановился. Что-то в очертании дальних холмов показалось ему знакомо, как будто много раз, не гляди на них, он их видел. Сердце забилось сильней. «Здесь я стоял, — подумал он. — Желтая собачка Дин лежала у моих ног и била по земле пушистым хвостом. Если я обернусь, я увижу свой дом. Эта линия холмов была так привычна, как лицо матери. Я не замечал их, а теперь узнал. Если я сейчас повернусь… нет, лучше еще подожду мгновение».

Он повернулся. Там, где когда-то теснились невысокие домики и среди них дом его семьи, вздымалась серая стена, В сквозную кладку кирпичного бордюра пробивались ветви цветущих кустов. Между деревьев виднелась блестящая крыша с вздернутыми углами. Прислонившись к лаковым воротам, стоял слуга-монгол.

Цзинь Фу ступил шаг вперед. И, видно, выражение его лица не понравилось монголу, потому что, лениво качнувшись вперед, он внезапно ударил Цзинь Фу кулаком в лицо и нагло рассмеялся. В это время ворота распахнулись и выехала открытая карета. Цзинь Фу отскочил в сторону. Карета промчалась, ворота захлопнулись. Никого уже не было перед ними.

Когда Цзинь Фу вернулся на лодку, Лэй Чжень-чжень спросил его:

— Ты бледен, и твои глаза блуждают. Может быть, ты нездоров и не сможешь сегодня прыгать и кувыркаться?

— Почему ты так думаешь? — ответил Цзинь Фу и резко рассмеялся. — Напротив, никогда не было у меня такого веселого настроения. Почему бы мне не поплясать на могилах деда, отца и братьев? Ведь от них уже не осталось следа, а на их месте дворцы новых господ. Я вижу, что время печалиться прошло и кончилось.