Умрем, как жили - Анатолий Голубев

— О, пошел философствовать!

— Это не философствование. Это жизнь. Каждый следующий подвиг, накладываясь на предыдущий, делает первый еще ярче, еще дороже.

— Хочешь сказать, как спортивная удача, — подхватил Глеб, — плюсуясь друг к другу, удачи складываются в победу?!

— Пусть будет по-твоему, — согласно кивнул головой Юрий.

Пока говорили, Московское радио начало передавать веселые марши в исполнении духовых оркестров, и это так не вязалось с дурными вестями о сданных городах.

Молча укрыли приемник в тайничок на чердаке за трубою и разошлись.

Прощаясь, Глеб сказал:

— Вчера познакомился с интересным парнем — Владимиром Караваевым. Смелый. Почти лютый. Надо тебе с ним встретиться.

— А может, сначала присмотримся? Чей он?

— Пришлый.

— Пришлый пришлому рознь. Вон мой квартирант как для немцев старается! Будь на его месте немец, и то бы полегче, с пробуксовочкой, работал. А этот на задних лапах стоит…

— Все-таки советую с Караваевым познакомиться. Чувствуется, смельчак…

Вечером Токин заглянул в городскую управу. Глеб ждал его у входа, потягивая самокрутку. Рядом стоял парень, русоволосый, с длинной, почти поповской, гривой, с мясистым лицом, на фигуру ладный, хотя и сутуловатый.

Познакомились. Потом прошлись втроем по главной улице. Поговорили о том о сем. Токину Караваев понравился.

Тонкое, почти девичье лицо Казначеева светилось довольством, удивительным еще и потому, что Мишка ничего не хотел объяснять. Поднял Токина чуть свет из постели и потащил на главную улицу. Юрку злила напускная загадочность Казначеева, но он подчинялся скорее настроению, чем словам Мишки, что надо идти позарез, что такое пропускать нельзя.

— Стоп, — Мишка взял его за рукав.

Как только они повернули на Московскую, перед ними во всей красе взметнулось пятиэтажное, чудом уцелевшее здание городского банка, одно из самых нарядных строений города. Богатая лепка, бесчисленные нимфы, плывущие по волнам из глазурованных плиток, цветные витражи. До революции в нем находилось купеческое собрание. И словно в знак уважения к красоте, и бомба и снаряд пощадили дом. В нем сейчас располагалась военная комендатура.

— Дом видишь?

— Ну, вижу.

— А болвана у парадного на часах видишь?

— Вижу…

— А флаг немецкий, тот, что на пол-улицы мотался, над его головой видишь?

Юрка даже присел от удивления. И впрямь — огромного флага, висевшего над подъездом, не было. Юрку всегда выводил из себя этот флаг: огромное красное поле, с белым, будто просверленным, кругом внутри, а чтобы дырка не развалила его окончательно, скрепили толстой черной свастикой. Больше всего возмущал цвет поля — красный, будто украденный с нашего флага. Как-то Юрка, проходя мимо комендатуры, взглянул вверх и увидел, что развернутый ветром флаг закрыл над головой все небо…

— А теперь сюда смотри, капитан! — торжествующе прошептал Казначеев.

Он сунул руку за пазуху и элегантным жестом, словно поправляя галстук на выходном костюме, достал из-за отворота рубахи кусок красного шелка. Только тут Токин сообразил, почему Мишка показался ему сегодня толще, чем обычно.

Он молча взял приятеля за локоть и решительно потянул прочь.

— Дурак! Мальчишка! Зачем флаг-то с собой таскать?! При случайном обыске накроют, и повиснешь на балконе.

— Повиснем! — насмешливо поправил Казначеев. — Ведь ты со мной. Значит, соучастник!

Юрка внезапно рассмеялся.

— Чего ты? — удивленно спросил Казначеев.

— Представил себе, какая паника поднимется, когда фрицы флаг над головой у часового не обнаружат! — Токин кивнул в сторону дома.

— А я это давно уже себе представил! Хочу даже с работы удрать и на этот спектакль посмотреть.

— Брось. В облаве поймают — обидно будет. Лучше расскажи, как тебе это удалось?

— Вчера после обеда немцы меня и еще двух мужиков делать на крыше проводку к прожекторам заставили. У меня случайно провод упал вниз, на крыше такой резной цоколь, я на него лег, вниз гляжу, а провод ветром за флаг зацепило. Подергал, а древко в гнезде свободно ходит. Сначала я перепугался, думал, порву флаг, часовой из автомата и врежет. Кое-как отцепил. Потом мысль пришла, что спереть флаг таким же способом — раз плюнуть! Сделал петлю, сверху набросил и утащил на крышу. Мудрено только на крышу без немецкого ведома забраться. Но нашел способ… С соседней развалины, если по гребню стены аккуратно пролезть метров пять, как раз на крышу с задней стороны и выползешь. Сегодня ночью я это и проделал. Да не рассчитал — больно ветреная ночь выпала — никак петлю на конец древка накинуть не мог. Минут сорок проканителился. На крыше ножом полотнище отмахал, а палку в трубу соседней развалины спустил. С палкой по гребню стены не пролезешь.

— С флагом-то что делать будем?

— Предлагаю устроить торжественную церемонию сожжения. Запалим костерок до неба и тряпочкой сверху накроем…

— Заманчиво, — протянул Юрий. — Да только опасно. Где ночью ты костер разложишь? В лес выбираться надо да обратно… Затея эта и половины наших усилий не стоит.

— Давай сегодня вечером у меня устроим… В русскую печь фрицеву тряпку кинем — полыхнет за милую душу! Ребят знакомых на это дело пригласить можно.

Они вернулись домой и спрятали высовывавшееся из рук шелковое полотнище на самое дно сундука. До выхода на работу оставалось полчаса. Быстро поев холодную картошку без соли, с двумя желтобокими солеными огурцами-переростками направились на завод.

В обеденный перерыв Токин не выдержал и пробежался к комендатуре. Нового флага на месте не было, но пропажу уже обнаружили. Четверо автоматчиков перегородили тротуар, а из здания то и дело выскакивали по двое, по трое офицеры и, задрав голову к небу, будто все искали исчезнувший флаг.

На противоположной стороне тротуара Токин заметил Мишку, привалившегося к стене и заложившего руки в карманы. Он с нескрываемым наслаждением глядел на эту суету. Юрка помахал ему рукой. Казначеев хмыкнул и вразвалочку, не спеша подошел. Они перемигнулись, и Мишка сказал:

— Так вечером увидимся, капитан.

После работы у Казначеева собрались вчетвером: хозяин, Юрий, Глебка и Толмачев. Других Токин решил в секрет не посвящать. К тому же сожжение выглядело пустой забавой, над которой приятели могли от души позлословить.

Печь гудела во всю мощь. Мишка снял с пода горшок с картошкой, исходившей белым паром, и этим же рогачом разбросал поровнее поленья в печи. Орудуя у загнетки и накрывая на стол, он лишь изредка делал уточнения, пока Юрий в красках расписывал его ночное похождение. Слушали по-разному. Толмачев тихо улыбался чему-то своему. Глебка восторженно вскрикивал:

— Ну молодец! Ну ловкач!

Но предложение спалить проклятую тряпку парни восприняли серьезно. От этого настроя и вся процедура сожжения, родившаяся стихийно, приняла некий ритуальный смысл.

Когда флаг развернули, полотнище окровавило не только стол, накрыв деревянные миски и чугунок с картошкой, оно как бы запалило всю избу, сделавшуюся такой маленькой и такой тесной. Флаг аккуратно сложили раз в пять, и толстую стопку шуршащей материи Мишка торжественным и в то же время пренебрежительным жестом кинул на трещавшие поленья.

В печи полыхнуло, будто плеснули бензину при растопке, и по трубе, по беленым стенам русской печи пронесся гул. Через несколько минут от стопки материи не осталось и следа, лишь редкие черные лохмотья сажи плавали в потоке огня под самым кирпичным сводом.

— И делов-то, — спокойно сказал Казначеев. — Вот так бы главный их флаг, берлинский, в печь сунуть, чтобы и дыму от него не осталось…

Сели к столу и за картошкой обсудили возможности дальнейших краж.

В течение недели Мишка утащил еще два флага, причем третий был совсем не роскошным, а скромной, плохо сшитой тряпкой из грубой материи. Чувствовалось, делался флаг наспех, из подручных средств.

По городу пошел слушок, будто нечистая сила растворяет фрицевские флаги в темноте. У подъезда сторожевой пост был удвоен, а ночью вокруг здания комендатуры маршировал дополнительный патруль. После сожжения третьего флага Юрка запретил Казначееву повторять вылазку.

Мишка, пробираясь за третьим флагом по своему рискованному мосту, сбил кирпич, и часовой дал длинную очередь по развалине. Поднялась тревога. Патруль с фонарями обшарил все внизу, и Мишке пришлось почти два часа пролежать за трубой, затаив дыхание, пока немцы не успокоились. Флаг он все-таки стащил, но, когда возвращался назад, честно признался Токину: порядочно сдрейфил и чуть не сорвался вниз. К тому же главная цель была достигнута: весь город говорил о кражах, а дальнейшие похищения превращались в игру «кто кого», вполне реально грозившую Казначееву смертью…