Свидание вслепую - Ежи Косинский

— «Боинг-747», прямо над нами! — воскликнул он. — Один из самых надежных самолетов за всю историю авиации! — Он поднял лицо к небу и прислушался к шуму самолетных двигателей, еще долго доносившемуся до них и после того, как самолет скрылся во мраке.

Это было уже пятнадцатое рождество Левантера на его новой родине. Он остановил такси. Пожилой водитель оказался разговорчивым и дружелюбным, и между ними завязалась непринужденная беседа. Водитель сообщил, что сразу после войны приехал в США из Восточной Европы и назвал город, откуда был родом.

— В этом городе когда-то жили мои родные, — сказал Левантер.

Таксист просто расцвел:

— А вы не помните адрес? — спросил он.

Левантер назвал улицу.

— Тесен мир! — воскликнул таксист. — У меня с братом была овощная лавка как раз на этой улице. Крошечная улочка, на ней стояло всего три частных дома. Я доставлял зелень им всем.

— И в дом номер девять тоже? — спросил Левантер.

Они остановились перед светофором. Водитель обернулся.

— Разумеется. Дом девять — последний с левой стороны, похожий на виллу. Там жила супружеская пара: пожилой профессор с молодой женой, пианисткой. Еще у них был сын — идиот. — Он посмотрел на Левантера в зеркало заднего вида. — Ваши родственники?

— Да, — ответил Левантер. — Почему вы думаете, что их сын был идиотом?

Таксист задумался.

— Я не раз видел его. Он ничего не говорил, никогда не улыбался, не смеялся. Уставится на тебя и смотрит. Даже служанка его боялась. Она рассказывала мне, что он уходил по ночам из дома и где-то шатался до утра, а потом весь день спал. Настоящий упырь. — Зажегся зеленый свет, и машина поехала дальше.

— После войны многие дети не могли разговаривать, — сказал Левантер, — улыбаться, смеяться, играть при свете дня.

Таксист покачал головой.

— Этот был не такой, как другие дети, — сказал он. — Я сам его видел. Он был сумасшедшим. Никаких сомнений.

— Насколько я помню, — сказал Левантер, — он был самым обычным ребенком.

Какое-то время водитель молчал, сосредоточив все внимание на дороге, и Левантер решил, что он оставил эту тему.

— Поверьте мне, он был сумасшедшим, — выдохнул таксист, подъезжая к месту, названному Левантером. — Но это было тридцать лет назад. Тогда вы и сами были ребенком, — продолжал он, еще раз взглянув на Левантера.

— Возможно, тогда я был слишком маленьким, чтобы что-то знать о нем, — сказал Левантер, расплачиваясь. — Но когда стал старше, узнал его лучше. Он был не более сумасшедшим, чем вы или я.

— Что вы имеете в виду?

— Это уже рассказ для следующей поездки, — сказал Левантер, выходя из такси.

Левантер часто размышлял о том, что европейское воспитание наверняка приучило его уделять больше внимания всевозможным формулярам, вопросникам, бланкам и штампам, чем это присуще людям, родившимся в Америке. Он никогда не посылал безликих конвертов, но обязательно с наклейками: МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЧТА, СРОЧНО, ОБРАЩАТЬСЯ ОСТОРОЖНО, ОБЫЧНАЯ ПЕРЕПИСКА, ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ — поскольку знал, что это привлечет внимание и выделит его письма из всех прочих. Один его американский знакомый, бизнесмен, как-то сказал ему, что, получая письмо от Левантера, его секретарша всякий раз была уверена, что доставка письма не может ждать и минуты и передавала его своему начальнику немедленно, даже если приходилось отправлять его на дом с курьером.

Однажды Левантер встретился с одним из своих постоянных корреспондентов, с которым провел лето в его загородном доме на Юге. Тот, испытывая некоторую неловкость при встрече с Левантером, вскоре согласился выпить с ним по рюмке.

— Я не перестаю восхищаться тому вниманию, которое ты уделяешь своей почте, — через некоторое время произнес он.

Левантер посмотрел на него с недоумением.

— Эти цветные наклейки на каждом конверте, — продолжал его знакомый. — Даже почтальон ими запуган. Иногда ему приходилось доставлять твои письма по несколько раз в день, если на них были наклейки: СРОЧНО, ОЧЕНЬ СРОЧНО или КОНФИДЕНЦИАЛЬНО.

Левантер чувствовал себя проказником, который сыграл шутку над начальством.

— Но некоторые из них — я имею в виду наклейки — вызвали в моей семье настоящий переполох, — пробормотал знакомый.

— Переполох?

— Только так и могу это назвать. Дело в том, что одна из моих сестер с детства страдает эпилепсией, — сказал он. — Сейчас ей за сорок. Из-за болезни она так и не вышла замуж и никогда не работала. Мы всей семьей опекали ее. Левантер смущенно поежился.

— Именно она ежедневно вынимает почту, — продолжал знакомый. — Несколько месяцев назад пришло твое письмо с наклейкой: ПОНЯТЬ ЭПИЛЕПСИЮ — ЗНАЧИТ НАПОЛОВИНУ ЕЕ ВЫЛЕЧИТЬ. По словам сестры, сначала она не обратила на это внимания, но потом пришло следующее твое письмо с призывом ПОМОГИТЕ ЭПИЛЕПТИКАМ ЖИТЬ И РАБОТАТЬ ДОСТОЙНО.

Ошарашенный Левантер слушал молча.

— Где ты находишь такие наклейки и марки? — спросил знакомый.

— Получаю из фонда, куда иногда делаю пожертвования, — робко ответил Левантер.

— Понятно, — сказал знакомый. — Дело в том, что моя сестра была убеждена, что это я подговорил тебя наклеивать эти послания, чтобы заставить ее пойти на работу. Когда пришел конверт с наклейкой ТРУДОУСТРАИВАЙТЕ ЭПИЛЕПТИКОВ, она исчезла из дома, оставив записку, что намек поняла и не собирается больше быть обузой для семьи. Полиции потребовалось несколько недель, чтобы ее отыскать. Она была в самом плачевном состоянии, но сейчас снова находится дома.

— Мне никогда не приходило в голову…— промямлил Левантер.

Его знакомый покачал головой.

— Нам тоже не приходило в голову, насколько болезненно моя сестра воспринимает свое состояние. Фильмы и телепрограммы об эпилепсии она никогда не воспринимала применительно к себе. А вот наклейка ТРУДОУСТРАИВАЙТЕ ЭПИЛЕПТИКОВ ее ошеломила. Поразительно, какие чудеса может творить печатное слово!

Как и на многих других европейцев, живущих в Америке, на Левантера сильное впечатление производили размеры страны и численность населения, которые символизировали собой ощущение свободы и предпринимательства.

Один из его знакомых, пожилой господин из Белграда, поселившийся в Миннеаполисе, был кладезем историй об инвесторах-иммигрантах.

— Послушай историю про одного парня из Галиции, — сказал он однажды Левантеру. — Бедный иммигрант приезжает в Америку. Он не знает английского, ни о какой профессии и речи нет, никаких родных здесь у него нет. По ночам подметает полы, а днем учит английский. Как-то из чистого озорства он поместил в двух газетах западного и восточного побережий Штатов объявление: ПОЩЕКОЧИ ЕЕ ФАНТАЗИЮ — ТРИ НЕОБЫЧНЫХ ЩЕКОТАНИЯ ВСЕГО ЗА ОДИН ДОЛЛАР и указал номер почтового ящика. Получив несколько писем с деньгами, он выслал заказчикам три самых обычных гусиных пера за их доллар. В конце концов, там, откуда он прибыл, у мужчин есть заботы и посерьезнее, чем щекотать фантазии женщинам.

Через несколько дней ему звонят с почты и сообщают, что на его номер пришло несколько тысяч писем. Письма сыпятся на него со всей страны. Иногда с одним долларом, иногда — с несколькими. Не успел он прийти в себя, как оказался вовлеченным в бизнес заказной почты. Он покупает тысячи гусиных перьев, конверты и почтовые марки, нанимает в помощницы трех молодых девушек. Потом помещает новые объявления в газетах по всей стране, нанимает дополнительных служащих.

За первые несколько недель он заработал шестьдесят тысяч долларов. Но страна большая, и число людей, желающих расстаться со своим долларом, чтобы пощекотать женскую фантазию или что-нибудь другое, что боится щекотки, все возрастает. Заказы продолжают поступать. Сейчас этот парень — миллионер. Над каминной доской в его доме на Малибу-Бич висит табличка из чистого золота с изображением трех гусиных перьев!

После нескольких стаканов вина этот знакомый признался Левантеру, что ему пришлось покинуть Югославию после того, как вся столица узнала о его эксцентричных сексуальных склонностях.

— Сколько в мире существует людей, подобных мне? — задал он риторический вопрос.

Левантер сжался в комок. Этот человек сам дал ответ:

— Тысячная доля процента. В таком небольшом городе, как Белград, — не больше дюжины. Они прячутся, как звери, даже друг от друга. Но в Америке с населением в двести двадцать миллионов, — продолжал он, — тысячная доля процента — это уже десятки тысяч. Здесь люди с моими сексуальными склонностями, равно как и люди самых разных политических взглядов, могут свободно давать объявления, общаться друг с другом и даже встречаться в общественных местах. Когда я узнал об этом, то почувствовал себя левшой, оказавшимся в городе, где все левши.

Он открыл ящик стола и достал толстый том.

— Вот последняя адресная книга, — сказал он. — В ней перечислены имена тысяч людей, которым нравится то же самое, что и мне. Указаны их имена и профессии, адреса, номера телефонов, иногда есть и даже их фотографии. Такое впечатление, будто в Америке мужчин и женщин, разделяющих мои вкусы, больше, чем все население Белграда. Там я считался извращенцем. Здесь — я один из многих. Мне больше нечего стыдиться.