Перелетные птицы - Алла Кроун

— В Америку?! Какой смысл к чему-то стремиться, если вместо того, чтобы радоваться успеху, ты собираешься уезжать?

— Я занимаюсь этим не для радости. Это месть.

— Ты слишком храбрая, мне за тебя страшно.

— Я независима и вполне самостоятельна.

— Разве ты не знаешь, что независимость подразумевает ответственность? Если ты один, тебе нужно уметь постоять за себя.

— А ты, значит, считаешь, что я не могу постоять за себя. — Она закурила и, прищурившись, посмотрела на него сквозь дым. — Не нужно читать мне проповеди, Сергей. Я нравлюсь тебе, — она улыбнулась, заметив его очевидное смущение, — и я не отвергаю тебя. Но не нужно влезать в мою душу слишком глубоко. Я человек замкнутый.

Сергей проглотил ложку бульона, чтобы скрыть замешательство.

— Я не хотел тебя обидеть. Раз мы связаны общим делом, я хочу, чтобы мы были друзьями.

— Пусть наша дружба основывается на том, что мы видим. Не будем заглядывать глубже. — Уголок ее рта приподнялся в полуулыбке. — Ты же знаешь — если потревожить слой пыли, можно задохнуться. — Она на секунду задумалась, а потом продолжила: — А теперь расскажи мне о себе. Ты доктор, но посреди дня проводишь время со мной. А как же твои пациенты? Разве ты не должен быть с ними?

Сергей улыбнулся.

— А ты очень наблюдательна. У меня нет своих пациентов. Я просто помогаю отцу. Понимаешь, в первую очередь я занимаюсь исследованиями и большую часть времени провожу в институте.

— И что конкретно ты исследуешь?

— Я создаю новые лекарства для лечения инфекционных заболеваний. Но теперь уже ты тревожишь слои пыли.

Сергей с радостью заметил, что по устам Эсфири скользнула теплая улыбка.

— Поймал! Признаю свою ошибку. Ну а теперь, когда мы узнали кое-что друг о друге, давай вернемся к нашему общему делу. Дай мне знать, когда найдешь Шляпина. Пока пресс не починят, руки у меня связаны. — Она затушила папиросу и встала. — Пойду-ка я на работу, пока меня не уволили.

На улице мело. Проводив Эсфирь до почтового отделения, Сергей отправился домой. Он поднял воротник, натянул шарф на нос и засунул руки глубоко в карманы. Его охватило волнение. Как же эта девушка не похожа на его сестру! Надя всегда прислушивалась к нему, и даже во время споров они не теряли уважения друг к другу. У Эсфири же его принадлежность к сильному полу не вызывала пиетета, и она разговаривала с ним на равных, ни больше ни меньше. Короче говоря, она вела себя как мужчина, хотя и осознавала свою женственность, свое особенное обаяние.

Она раздражала его, восхищала, возбуждала. Мысли о ней заставляли закипать кровь в его жилах. Холодный ветер колол лицо, глаза слезились, но от внутреннего жара у Ефимова сбивалось дыхание. Именно тогда он и увидел Надю, входящую в храм.

Сергей выплеснул бурлившие в нем страсти на сестру, и теперь его жег стыд. Почему он именно сейчас вспомнил графа Алексея? Зачем накинулся на Надю? Что на него нашло?

Стоя у громадины храма, чувствуя огонь в легких, да и во всем теле, Сергей пытался успокоить растревоженную душу.

Надя осталась в храме. Она потеряла счет часам, но понимала, что чем позже она вернется домой, тем лучше: Сергей к этому времени поутихнет. Она хотела любой ценой избежать продолжения начатого разговора. Глубинная, непреходящая тяга к Алексею была ее тайной, и она не собиралась кого-либо в нее посвящать. И меньше всего — своего брата. Последнее письмо Алексея Надя держала в муфте, и все мысли ее были об их встрече, о похожих на сон свиданиях, которых она так ждала все это долгое время, надеясь и веря. Не зря же ее зовут Надеждой. Скоро ее мечты сбудутся.

У выхода девушка остановилась. Повинуясь какому-то внутреннему побуждению, она купила тонкую свечу и вернулась к беломраморному алтарю. Там она зажгла ее от другой свечи и поставила у иконы святой Надежды. После этого засунула руки в муфту и вышла на улицу.

Крупные снежинки падали на ее пальто, липли к ресницам, выстилали у нее под ногами белый ковер. Она торопливо пересекла площадь, обогнула конный памятник царю Николаю I и свернула на одну из улиц. Ей не хотелось возвращаться домой. По крайней мере не сейчас. Хотя до Летнего сада путь от Исаакиевского собора был неблизкий, Надю влекло туда и ее не остановил даже мороз.

Она медленно шагала вдоль ограды сада, ведя рукой в варежке по железным прутьям решетки и сбивая облепивший их снег.

Впереди всхрапнула лошадь. Надя подняла голову, и сердце ее остановилось. Потом прыгнуло и заколотилось, как сумасшедшее. У ограды на их обычном месте стоял экипаж из черного дерева, а рядом дожидался кучер Алексея. Когда она подошла, он с поклоном протянул ей записку.

Дрожащими руками она развернула послание. На листе бумаги с родовым гербом размашистым почерком Алексея была написана одна короткая строчка. Слова поплыли у нее перед глазами. «Жду тебя завтра вечером, любовь моя».

Глава 13

Едва она успела переступить порог кабинета, как оказалась в объятиях Алексея.

Он чуть не раздавил Надю. Ее тело задрожало, когда он прижался к ней, руки его заскользили вверх-вниз по ее спине, и она чуть не задохнулась, когда почувствовала, как их сердца бьются рядом. Казалось, ему нужно было убедиться, что она настоящая и что оказалась в его руках по своей воле.

А потом пришли слова. Целый поток слов. Бушующая река. В них не было никакого смысла, и в то же время они заключали в себе суть всего живого. То был их собственный язык, музыка любви, нелепая и глубинная, бессмысленная и мудрая. И очень нежная.

Как же она любила его! Она была с ним в этой комнате, которую знала так хорошо и оказаться в которой мечтала долгие месяцы. Надя заметила огонь в камине, его отблески на хрустальных бокалах, ведерко с бутылкой шампанского на льду и белой салфеткой по краю. Но сейчас для этого нет времени. Алексей отнес ее в спальню… или она сама сюда пришла, прижимаясь к его плечу? Не важно! Надя обняла его. Теперь ничто не могло заставить его оторваться от нее. Огонь страсти был таким горячим, так рвался наружу, что даже самые нежные его прикосновения казались невыносимыми. Он наверняка понимал это, потому что его сильные, властные руки каким-то образом удерживали внутри нее тонкое и непередаваемо сладкое равновесие. Они жаждали друг друга, н это желание поглотило ее, растворило в себе. Это было безумие, бред, неистовство. Забывшись, она бросилась на него. Желание соединиться было таким необоримо сильным, что ввергло ее в пучину беспамятства.

Мыслей не осталось. Их уничтожила сила слияния. Выдержать это напряжение было невозможно, и ее взлет был яростным и быстрым. Разум ее как будто скрутился в спираль, обрушился вниз, потом вознесся ввысь и снова ухнул вниз. Она не могла отпустить Алексея. Ей было необходимо касаться его кожи, водить по ней губами, наслаждаться им снова и снова. Он жив, он рядом с ней, и он ее…

Пока она, усталая, лежала в его объятиях, тишина медленно обрела голос. Из камина донеслось потрескивание горящих дров, зашуршали накрахмаленные простыни, дыхание Алексея зашелестело в ее волосах.

Безумие закончилось, но сон еще не пришел. Его рука теперь исследовала контур ее лица — неторопливое, легкое, точно прикосновение перышка, движение. Всего несколько минут назад эта самая рука была такой сильной и требовательной. Ей было приятно нежное путешествие пальцев по ее телу, и в ответ на него по ее коже бежали мурашки. Медленная ласка, шелковое прикосновение. Что оно принесет? Успокоение или новый подъем? Хорошо…

Она подняла голову и посмотрела в его серо-голубые затуманенные глаза. Исследование ее тела, начатое руками, продолжили губы. Их теплота и влажность были еще приятнее. Она чувствовала его нежные поцелуи на впадинке под ребрами. Губы его пересекли ее судорожно вздрагивающий от ожидания живот. Целенаправленное непреклонное движение, пробуждающее ее от полусна-полузабытья, прерывающееся дыхание, чуткое, завораживающее, невыразимо сладкое…

Мысли замельтешили в ее голове стайкой испуганных птиц. Не мог же он… О боже, мог! Он любил ее. Его любовь была абсолютной, безоглядной. Никакие другие доказательства были не нужны, и нет в мире большего счастья. Комната погрузилась во тьму, мир словно замер.

Она парила, как невесомая пушинка, купаясь в чувствах, не в силах выразить свой восторг словами. Не существовало таких слов, которыми можно было бы рассказать ему, что она в тот миг ощущала. Есть такие материи, которые портятся от звука слов — неуместных, приземленных, — такие, которые лучше оставить невысказанными. И сейчас ее священный внутренний мир пребывал именно в таком состоянии.

Алексей, должно быть, чувствовал то же. То, как он любил ее, было его способом сказать, что она теперь его жена. Иначе быть не могло.

В задумчивой неге она наблюдала, как он подпоясался кушаком и наклонился к ней с улыбкой.