«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы) - Андрей Платонов

Ты говоришь, где меня хвалят. Муся, ведь это чепуха. Хотя мне говорил Молотов, очень скупой на похвалы ко мне человек (в педагогических целях), что над «Епиф[анскими] шлюзами» плачут. Это глупость, конечно.

Сейчас только звонили из Совкино (отрывали от письма), чтобы завтра я зашел поговорить о сценарии из жизни сектантов[321]. Дадут денег вперед – буду работать, а иначе откажусь.

Ты удивлена, почему меня отовсюду «гонят».

Мария, у нас в Центросоюзе сокращают сразу.

300-400 чел[овек], я попадаю не потому, что я персонально плох, а что сокращают целиком тот отдел, где я нахожусь[322]. Да ты не бойся, вшинка моя! Я и сам не хочу служить. Я никогда не служил в канцеляриях – это так тяготит меня. Дело такое поганое и ненужное, и т. д. Я служить вообще не буду. С «Мол[одой] гвард[ией]», вероятно, подпишу договор на роман в 15 лист[ов][323].

1000 р[ублей] получу в июле и августе. Остальные 1300 р[ублей], в октябре. Затем 450 р[ублей] по «Сокр[овенному] чел[овеку]» в сентябре. Разве так необходимо и выгодно служить.

Может, с Совкино что выйдет. Разумно ли сидеть по 6–7 ч[асов] в день за 150 р[ублей] в м[еся]ц?

На роман дал план. Он понравился.

Меня больно уязвило то место в первом письме, где ты говоришь о Пироговой[324]. Неужели, если я правильно понимаю, ты заплакала, что твоя подруга – жена богатого начальника верфи? А ты, дескать, жена босяка. Милая, «начальник верфи»[325] это должность, а не достоинство человека. Это всего-навсего служба. И я бы мог быть не меньшим. Неужели женой поэта быть так низко, что стоит завидовать жене бюрократа. Наверно, тут дело в другом – твоя старая, неизвестная мне любовь оказалась.

Вчера послали с Валентиной тебе костюм. Гюлизар я сам придумал (кто мне мог советовать?)

Мне казалось, что ты в этой роли будешь лучше.

А роль Гюлизар[326] теперь большая. Но пока ничего еще нет – с Совкино, я тебе писал, затяжка. Приеду – расскажу. И т. д.

Вырезок еще нет[327] литературная Москва отдыхает. В августе начнут съезжаться – вот тогда. Да это неважно.

В четверг я буду целовать тебя в Симферополе!

Приедем в Москву – снимем на август дачу. Как мне легко, когда я пишу тебе письмо. Ты как атмосфера для моего душевного дыхания – уехала, и мне нечем дышать.

Изменишь мне, оставишь меня – всё будет кончено, и я не встану тогда.

Мне скучно без тебя в Москве, как в Тамбове. Я не знаю, куда девать себя. Хожу купаться в купальню, сижу в нашем скверике на Театральной[328] – но всюду – скучно.

Какие мотовелогонки?[329] Ни разу не были. Еще странно: почему ты до 9-го не получала писем? Я тебе их написал штук 8! А ты мне не хотела долго писать. Зачем это разрушение человека?

Маша, если правда, что ты сможешь полюбить меня, когда я стану лучшим, то я благодарен и за то. Но ты говоришь, ты жалеешь, что я не нужен тебе буду, когда надорвусь. Тогда «дряхлость будет верностью». Ты жалеешь, что тратишь молодость на перевоспитание такого хулигана. Я постараюсь, чтобы ускорить это дело и доставить тебе быстрое счастье, сколько оно зависит от меня. Но не надо жалеть меня, хотя я люблю твою теплоту. Сопьюсь, окоченею и выброшусь с четвертого или шестого (обязательно четного: иначе не умрешь) этажа. Это будет несомненно. Надо ждать удачного часа и копить в себе горе. Как хороши слова «вечная память» и навсегда уставшее сердце.

Вчера я нечаянно задремал с книгой в 7 вечера. И сквозь сон слышу на улице слепого гармониста. Он играл что-то похоронное, но очень хорошее. Я давно не слышал никакой музыки.

Скажи Тотке, что опустел без него наш бедный дворик и в убыток торгуют ларьки – нет главного покупателя. Я буду рад, если ты зажмуришься и будешь только здороветь. Не волнуйся там, Маша, – тебя предадут твои ухажоры, а Тотка пойдет беспризорным. Я не регистрирован с тобой, но я тебе муж, а Тотке – отец. Подожди меня – пройдет несколько дней, и я буду сжимать тебя в своих объятиях.

Если бы знала меня настоящего – ты бы была довольна.

Скоро буду. Поговорим и отдохнем немного. Привезу лучшую книжку – я ее выбрал в типографии для тебя.

Этой осенью выйдут у меня еще 3 книжки, а с «Епиф[анскими] шлюзами» – 4.

Целую твои соленые губы и ласкаю милую грудь. Обними Тотика – и прощай до близкого хорошего дня.

Твой Андрей. 14/VII.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 489–491. Публикация Н. Корниенко.

{129} В ЦК Союза сельскохозяйственных и лесных рабочих.

19 августа 1927 г. Москва.

В ЦК Союза с[ельско]х[озяйственных] и л[есных] рабочих.

Ссылаясь на предложение председателя ЦК н[ашего] Союза, просьба выдать мне 300 (триста) руб[лей] для выезда из ЦД специалистов.

А. Платонов.

19/VIII-27.

P.S. Выезд будет совершен в течение 2-х недель со дня разрешения ЦК денег к выдаче и через 2 дня с момента получения денег[330].

А. Платонов.

Печатается по первой публикации: Страна философов, 2003. С. 648. Публикация Е. Антоновой и Л. Аронова.

{130} Неизвестному лицу.

Август 1927 г. Москва.

В 1926 г. в феврале м[еся]це на Всероссийском мелиоративном совещании после предложения ЦК Союза с.-х. и лесных рабочих я был избран постоянным представителем в ЦК Союза – от 4000 мелиораторовспециалистов, работающих в стране[331]. Мое избрание на съезде прошло единогласно. Присутствовало 150 делегатов. Я уехал в провинцию, где жил и работал. Меня еще должен был утвердить президиум ЦК Союза. В апреле м[еся]це 1926 г. я получаю телеграмму за подписью председателя ЦК т. Анцеловича, вызывающую меня на работу в ЦК[332]. Предварительно, до отъезда с совещания домой в провинцию, я был в ЦК – говорил с секретарем ЦК и зав[едующим] орготделом.

Мне этими людьми было заявлено, что мне выдадут подъемные и обеспечат квартирой.

Я спокойно уехал сдавать должность в провинции. После телеграфного вызова председ[ателя] ЦК я выезжаю в Москву на службу, вместе с семьей.

Приезжаю и начинаю работать. Мне временно дали комнату в Центр[альном] доме специалистов сел[ьского] и лесн[ого] хоз[яйства]. Я удовлетворен.

Уезжая из Москвы, за два месяца до своего окончательного переезда в Москву, я подробно говорил с секретарем ЦК Куликовым[333] и зав[едующим] орготделом Казаковым[334] о том, кто я и т. д.

Тогда же я заполнил в ЦК соответствующие подробные анкеты[335]. Председателя ЦК не было. Но и секретарю ЦК, и зав[едующему] орготд[елом], кроме анкет, я всё передал о себе. Всё было записано и сказано устно.

По образованию я электрик. А по стажу – мелиоратор-гидротехник (5 лет работы в должностях производителя работ и губернского мелиоратора; объем работ, выполненных мною или под моим руководством, равен в рублях – около 3 мил[лионов] руб[лей]; число построенных сооружений – больше тысячи).

За два месяца до приезда в ЦК – в том же ЦК имелась анкета, что я по теоретическому образованию – электрик и лишь практической работой нажил себе звание мелиоратора и приобрел известность в специальных кругах настолько, что мне 4000 специалистов доверили свои профессиональные интересы.

ЦК знало обо мне всё это. И дало телеграмму с приглашением. Я приехал в Москву с семьей из 4 чел[овек][336], порвав с провинцией.

В ЦК меня назначили зам[естителем] ответств[енного] секретаря Ц[ентрального] бюро землеустроителей (землеустроители и мелиораторы объединены в одну секцию инж[енерно]-техн[ических] сил).

Прослужил я ровно 4 недели, из них 2 просидел в Центр[альной] штат[ной] ком[иссии] РКИ, защищая штатные интересы своих интересов[337].

Я только что начал присматриваться к работе своего профсоюза. Я был производственник, привык и любил строить, но меня заинтересовала профессиональная работа. Что я производственник, что я небольшой мастер профсоюзной дипломатии, было хорошо и задолго известно ЦК и записано в анкетах[338]. Но меня все-таки сорвали из провинции и поставили на выучку.

А через 2 недели фактической работы в ЦК выгнали. А я занимал выборную должность[339]. Меня избрал съезд специалистов. С этим не посчитались. Я остался в чужой Москве – с семьей и без заработка. На мое место избрали на маленьком пленуме секции другого человека[340]. Причем избрание происходило при полном отсутствии мелиораторов. Присутствовал один я! Было человек пятнадцать землемеров, которые механически избрали одного мелиоратора – раз он полагается, а кого – всё равно.

Это называется профсоюзной демократией! Коллектив инженеров-мелиораторов, узнав о такой неожиданной моей судьбе, остался крайне недовольным. Некоторые внесли предложение о выходе из такого союза всем коллективом, но другие заявили, что так будет только хуже для меня, потому что ЦК подумает, что это я смутил специалистов. И эта мысль была оставлена.