Крах игрушечной страны - Эд Макбейн

Но Уоррен в свое время работал копом в Сент-Луисе, и отлично знал, что пытаться лечить крэковую зависимость при помощи новых доз — это все равно, что делать завивку таксе. А вдруг он все-таки припрятал порошок?

Вот было бы здорово: Береговая охрана останавливает яхту и находит на ней десять флаконов с крэком и трубку, а потом спускается вниз и обнаруживает хорошенькую блондинку, прикованную к стене. Так значит, ты помогаешь ей избавиться от наркотической зависимости? Складно врешь, черномазый. А это дерьмо откуда взялось, а? Нет, он не станет ничего оставлять на яхте.

Но вдруг…

Вдруг есть хоть малейшая возможность, что Уоррен мягкосердечен, что он способен пожалеть человека, который так жестоко страдает, который умирает без крэка, если существует хоть один шанс из миллиона, что он придержал немного порошка на тот случай, если ей станет совсем плохо, если она сумеет убедить его, что ей можно позволить свободно перемещаться по яхте…

Черт подери, она не станет прыгать за борт!

И бить Уоррена по голове тоже не станет.

И вообще не станет делать никаких глупостей.

Так что если она получит свободу передвижения, если ей не придется сидеть на цепи, как собаке, то, возможно, ей удастся найти…

— Пошли, — прервал ее размышления Уоррен.

— Что?

— Пора спускаться.

Тутс захотелось ударить его.

Но вместо этого она очаровательно улыбнулась и ответила:

— Конечно, как скажешь.

И сама протянула руку, позволяя Уоррену защелкнуть наручник.

Глава 5

Чарльз Николас Вернер жил в доме, построенном в испанском колониальном стиле. Так строили в Калузе в начале тридцатых годов, вскоре после того, как здешние места были заново открыты для внешнего мира благодаря усилиям некоего человека по имени Эбнер Уортингтон Хоппер, который построил здесь железную дорогу. До этого Калуза пребывала в летаргическом сне. В 1910 году ее население составляло 840 человек. За десять лет оно выросло всего до 2149 человек. Но потом пришел Хоппер, и внезапно захолустный городишко превратился в процветающий город с восьмитысячным населением. Калузу нанесли на карты как курортное местечко. Хоппер сперва построил на берегу Мексиканского залива поместье — само собой, в испанском стиле, — а потом построил отель, чтобы было где размещать множество гостей, которых он и его жена Сара приглашали сюда каждую зиму. Поместье теперь превратилось в музей Ка д'Оро, а отель чуть не разорился в начале сороковых.

В этому музее хранится неплохая коллекция искусства, которой Калуза чрезвычайно гордится коллекцией. Когда город именует себя Афинами Южной Флориды, ему приходится хвастаться своими культурными ценностями, даже если большая их часть безнадежно второсортны.

Реставраторы давно уже обещали восстановить первоначальный облик отеля, который за прошедшие шесть десятилетий превратился из роскошного в просто удобный и уютный, а там и в обветшалый. Теперь, правда, начали поговаривать, а не снести ли его к чертям и не построить ли на его месте торговый центр. Sic transit gloria mundi.[2]

Дом Вернера представлял из себя типичную асиенду, расположенную на берегу канала. Когда мы с Эндрю шли от места, где я поставил свою «акуру», к входной двери из красного дерева, перед нами предстали розовые оштукатуренные стены, крытая черепицей крыша, узкие стрельчатые окна, в которых чувствовалось влияние мавританской архитектуры, и экзотического вида башенки и минареты. По каналу оживленно сновали яхты. Было начало выходных — суббота, четыре часа пополудни, — и многочисленные яхтсмены города отправились поплавать по разветвленной сети оплетающих город каналов и полюбоваться на роскошные дома, построенные на берегах. На косяке двери красовался дверной звонок, выполненный в виде распустившейся черной розы. Эндрю нажал на сердцевинку розы. За дверью послышались шаги.

Несмотря на то, что здесь, в солнечной Калузе, проживает немало богатых людей, экономки здесь встречаются нечасто, а экономку, одетую как настоящая английская горничная, увидишь не чаще, чем дикую пантеру.

А нам открыла дверь красивая чернокожая женщина лет двадцати, одетая в черное форменное платье с белым воротником, белый передник и белую же наколку. Мы сообщили ей, кто мы такие и к кому пришли. Экономка сказала:

— Pase, por favor. Le dire que esta aqui.[3]

Мне стало любопытно, есть ли у нее грин-карта.

Мы стояли в передней, вымощенной синей плиткой и окаймленной мавританскими колоннами. В глубине дома виднелся внутренний дворик, буйно заросший цветами. На колоннах играли солнечные блики. Было слышно, как горничная идет по дому. Мрачное безмолвие нарушил долетевший с канала звук работающего лодочного мотора.

Откуда-то из-за дома появился Вернер — из одежды на нем были только шорты и сандалии, — и быстро подошел к тому месту, где стояли мы с Эндрю. Это был невысокий человечек, смахивающий на киношного джедая Йоду, слегка кривоногий, сильно загорелый, с блестящими голубыми глазами и редкими седыми волосами. Он крепко пожал нам руки, сказал, что всегда рад помочь, и провел нас за дом, к искрящемуся под солнцем плавательному бассейну.

Впервые я заметил в его речи слабый южный акцент, когда Вернер поинтересовался, не хотим ли мы чего-нибудь выпить.

— Виски, джентльмены? Пива? Или, может, чаю со льдом?

Но мы сказали, что не хотим отнимать у него слишком много времени, и предпочли бы сразу перейти к делу. Мы поставили диктофон на белый пластиковый куб, а сами расселись вокруг на дорогой дачной мебели от Брауна Джордана. Моторная лодка, которая незадолго перед этим вошла в канал, теперь пробиралась обратно к побережью. Укрепленная на столбе у входа в канал вывеска сообщала, что данная зона закрыта для посещений.

Мы подождали, пока смолкнет тарахтение мотора, и включили диктофон.

Вернер пересказал нам суть своих показаний перед большим жюри. Во вторник вечером, в десять сорок пять, он вел свой шлюп — двадцатипятифутовое судно с выдвижным килем, с мотором и носовым прожектором, — к своему месту у пристани клуба. Всего там около шестидесяти эллингов. Он прошел мимо яхты «Игрушечка». На кокпите у «Игрушечки» горел свет, за столом сидели мужчина и женщина, оба светловолосые. Вернер узнал в мужчине Бретта Толанда, с которым был знаком по клубу.

— А женщину вы узнали? — спросил я.

— Я никогда прежде ее не видел, — ответил Вернер.

Я попытался угадать по акценту, откуда же он родом. Должно быть, откуда-нибудь из Северной Каролины.

— Видели ли вы эту женщину впоследствии?

— Да, — кивнул Вернер. — Мне показали ее фото в суде.

— Одну фотографию? — переспросил я. — Или…

— Мне показали около десятка фотографий, и я выбрал ее фото среди остальных.

— Вы узнали ее на фотографии.

— Да, узнал.

— Можете вы теперь сказать мне, кто она такая?

— Это женщина, которую обвиняют в убийстве Бретта Толанда. Ее зовут Лэйни Камминс.

— Вы сказали, что шли на двигателе, когда возвращались в клуб.

— Да, действительно.

— И как быстро вы шли?

— На самой малой скорости.

— И у вас горел носовой прожектор?

— Да.

— Он был направлен на яхту Толандов?

— Нет, на воду.

— Перед яхтой?

— Когда я проходил через створы, то да, луч прожектора падал рядом с яхтой Толандов, а когда я подошел поближе — то на пристань.

— Насколько ярко был освещен кокпит "Игрушечки"?

— Достаточно ярко, чтобы было видно сидящих.

— Вы сказали, что там сидели два человека, мужчина и женщина, оба светловолосые.

— Да, именно. Бретт Толанд и мисс Камминс.

— Вы хорошо их видели?

— Четко, как днем. Они сидели и выпивали.

— Вы не заговорили с ними?

— Нет.

— И не поприветствовали их как-нибудь?

— Нет.

— Не окликнули их?

— Нет. Я был слишком занят управлением. Следил за водой, следил за пристанью.

— А они вас не окликнули?

— Нет.

— Ваш шлюп стоит борт о борт с яхтой Толандов?

— О, нет. Значительно дальше.

— Не могли бы вы сказать, сколько яхт вас разделяет?

— Шесть или семь.

— Видели ли вы яхту Толандов после того, как проплыли мимо?

— Я мог бы ее увидеть, если бы обернулся, но я не оборачивался. Я вел судно в ночное время, всего с одним носовым прожектором. Мне нужно было внимательно следить за водой.

— Вы сказали, что было примерно десять сорок пять — так?

— Да, примерно.

— Откуда вам это известно?

— Я посмотрел на часы на приборной доске.

— Они у вас с подсветкой?

— Да.

— И они показывали десять сорок пять?

— Примерно.

— Это электронные часы?

— Нет, механические. Со стрелками. Черные стрелки на белом циферблате.