Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы - Борис Нарциссов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ШАХМАТЫ
Пятая книга стихов
(Вашингтон, 1974)
Диалог мозговых излучин,
Где сияет движенье шахмат…
Олег Ильинский
ВСТУПЛЕНИЕШАХМАТЫТиамат – начальная тьма. Сумерийские мифыБлестят фигурки на доске –Ладьи, слоны, цари и кони…Сверлит упрямо боль в вискеИ к проигрышу ходы клонит.
И это мир. Когда-то хаос,Он превращен в закон игрой.Я прячу голову, как страус,Во всё, в чем есть закон и строй.
Но уберут фигурки в ящик,Когда дадут последний мат,И будет снова настоящийБессветный хаос – Тиамат.
X=0НЕ МОГУ…Он знает петушиное слово…Вспетуши ты скажинное слово –И сейчас же рассеется ночь,И конец будет царствия злого,Упыри кувыркнутся и – прочь!
Упыри-то – они разновидны,А сидят они, может, во мне.Ну, а прочим, которым обидно –Успокойтесь: бывают вовне.
Вот немного ещё – и припомню,Шевельну языком и скажу.А вот лезет на ум всё не то мне,А вот сел и копною сижу.
Не могу. Позабыл. Не машина.Не колдун. В голове, как засов.Или больше уж нет петушиных,Этих самых, которые – слов?
МАЯТНИК…Ходит-машет, сумасшедший, Волоча немую тень… Иннокентий АнненскийЭто маятник – раз и два,С замедленьем – едва-едва.
Он качается день и ночь,И никто не может помочь,
Оттого, что оно как вода:Измерение, время – куда? —
Ускользает и катится прочь,И никто не может помочь.
Ну, а маятник – это я,И в законах стоит статья:
С каждым взмахом катиться, скользя,И помочь ничем уж нельзя.
ОТРЕШЕНИЕТихо, в безветрии, ночью листва опадает на травы… Алексис Раннит, «Отрешение»Ты уходишь, и падают листья –Точно дни опадают с меня,Точно кто-то широкою кистьюНачал лица и краски менять.
Ты уходишь и ты не узнаешьПри нечаянной встрече меня.Так из церкви домой возвращаясь,На ветру не доносят огня.
Неизбежно и нужно дождатьсяОпустелого долгого дня:Мне до вечера будет казаться,Что ты, может быть, вспомнишь меня.
* * *Время совсем как вода течет:Скоро придется давать отчет,
Как это время ты зря провел,Как пустоцветом напрасно процвел.
Верно – не скроешь – конечно – всё так:«Жизнь начинается завтра, простак!»
Завтра – но завтра начало конца:Завтра – как серые плиты свинца.
Всё опадает, как в осень листва, –Счастье-несчастье, дела и слова.
Да, но ведь что-то должно было быть,То, что живет и чего не забыть.
Да вот слова… Неужели и те, –Те, что казались ключом к красоте?
В ЦЕРКВИЯ отравлен, точно трупным ядом,Злобою, своею и чужой.Ближний мой! Не стой со мною рядомТы и я – тлетворны мы душой!
Я устал скрывать и ненавидеть,Но другой дороги не найду.Только Ты бы мог сказать: «ИзыдиИз своей могилы на ходу!»
Дым кадильный и слова канона…Но помогут ли и как спасут?Византийского письма икона –Строгий лик вещает строгий суд.
Всё ушло: расколы и витии,Но остался Незакатный Свет.Через храмы тяжкой ВизантииПуть ведет в Твой бедный Назарет.
И пускай на миг, но я светлею:Я в дыму кадильном, точно сон,Голубой, как небо Галилеи,Вижу Твой синеющий хитон.
СТИХИ О ГИПЕРБОЛЕСтансы любовные - x2 /a2 - y2/ b2 =1 Уравнение гиперболыВаше гиперболическое величество!Я, квадратик графленой бумаги,Квадратик, которых огромно количество,От любви исполняюсь безумной отваги.Вами выражаются эластичность и электричество,Вы скользите изгибами изотерм –И иные нахожу для вас я термины!
– Лебединой шеей, женственной линией,Порывом свежим вешнего ветра,Вы скользите в пространства бездонно-синие,Рожденная в мысли Великого Геометра!
Не скучная парабола, не тупая прямая, –Стремительная, как Люцифер,Вы, гибким броском взмывая,Летите, танцуя, под музыку сфер.
Я, крепостной координатной сетки,Жалкий полип на скале числа,Молю, чтобы на эту самую клеткуСудьба уравнений вас привела.Войдите в меня, рассеките, пронзите!И после того – пусть удел мой – забвение!Будьте моею на миг, о, пленительная,И на миг, но мое примите значение!
СТАРУХИНу и ну, ну и дела, как сажа бела… Игорь ЧинновДве дамы-старухи нудноСуются в мои дела.Дела эти скучны и скудны:Дела – как сажа бела.
Одна – хлопотлива, седая,Бубнит всё время под нос.Другая – в тени оседает;Вот эта – совсем без волос.
Почтительно им уступаю,Но сердце так и кипит!– Тенета плетут, наступают:Ни та, ни другая не спит…
Помочь не может мне яростьВ неравной глупой борьбе-с.– У одной фамилия – «Старость».У другой – ну,тоже на «С».
Х = 0Алгебраического смыслаИщи и в счастье, и в тоске:Мы для кого-то только числаНа разлинованной доске.
Выводит Высший МатематикДля нас неведомый итог,И каждый маленький квадратикЗовет всё это словом: «Рок».
Мне рок запутал уравненье,Свел в нерешимый интегралИ, дав мне мнимое значенье,Стереть с доски не пожелал.
Но я нашел ответ короткий,Анестезирующий боль,И мне осталось только четкоТеперь в конце поставить ноль.
МОЗГ* * *Разделю себе скальпелем голову,Серо-розовый мозг извлеку,И с него, беззащитного, голого,Струйки боли и кровь потекут.
И его по курчавым извилинамБуду рвать остриями ногтей.Распластаются мысли бессильныеИ мой мозг не захочет хотеть.
И останется мертвое месивоНа стекле синеватом стола,Но двойник засмеется, и веселоОтзовется дрожанье стекла.
СВИДЕТЕЛЬЯ блуждаю в сырых переходах,В погребах и ямах промозглых,Заключенный на долгие годы…Или это – извилины мозга?
Точно вздохами, мерной капелью:«Это ты? Это там? Кто со мною?»Шелестит в тишине подземелье.Или это шаги за спиною?
Он не виден. Он как паутина.Точно тень, в закоулках таится.Он двойник. Он тебя не покинет,Он подходит к самой границе.
Ты не знаешь – когда, но когда-тоВдруг блеснут зрачки пред тобою,И тебя на прощанье, крылатый,Он коснется холодной губою.
ПРИВИДЕНИЕНастойчивый ветер обшаривалВесь вечер извилины труб,И с ветром, сипя, разговаривалСугроба горбатого труп.
Я знал, что готовятся ужасы,Но некуда было уйти.Я слышал, как пухнет и тужится,Как близится что-то в пути.
А ночью кладбищенским выходцемВ окошко царапался снег.А ночью с глазами на выкатеЗа тьмою следил человек.
И утро еще не маячилось,И брезжить ему было лень,Как в дальнем углу обозначиласьКостлявая белая тень.
ОНИЭти возятся ночью и стелются,Греются на свете фонаря,Прилипают на миг к постели,Шелестом со спящим говоря.
И льются из комнаты в комнату,Но любят там, где не спят.Собираются целые сонмы там,В одеяниях серых до пят.
Они – из потемок варево,Но это – не наша еда:Увидишь – и не заговаривай, –А не то тебе скажут – когда…
ВЕТЕРЭто – как будто костлявые пальцы:Ветер по крыше ветвями скребет.Это – как будто подкрышные мальцыВозятся, бегают взад и вперед.
Всё — как обычно: и садик, и дом…Только, как взломщик, вползает тревога.Только, как ветер, метет чередомТемной судьбою в душе у порога.
Этот порог – между «было» и «будет»…Это – под крышкой моей черепнойВозится житель проворный ночной…Это – царапает ветер и будит.
ДРАКОНОГРАММЫОТВЕТСтепану Стаскевичу…И бросьте во тьму внешнюю… Матф. 22, 13Ну вот, луна – сухая россыпь,И оспины от падавших камней;Рубцы калош – тугая поступьЛюдей, свой след оставивших на ней.
И мячик Марса красноватый,И кратеры, – такая же луна,На снимке мутном автоматаИз тьмы, с бездонного пустого дна.
Да, и Венера – ад нездешний,Смертельный газ и тусклый, пыльный жарИ жизни нет, и тьмою внешнейОдет наш голубой и белый шар.
Мы знать хотели непременно.Нам всё изведать надо до глубин.И вот ответ – во всей ВселеннойТы, человек, – один!
ДРАКОНДраконограмма пришлаИз пространств: «Поглощаю».Астрофизиков всехСуматоха трясла(Был и зависти грех):«В Паломаре уже совещанье:Сообщают, что то вещество…»«Нет, но это уже существо!»«Ах, оставьте, – ведь антиматерия…»В инфракрасном – какие-то перья:Это спектр поглощенья.Поглощенья – кого?..А на Млечном угластою тенью –Существо? Вещество? Естество?Да и Путь-то не прежний, а бледен,И как будто местами изъеден.И всё ближе драконово слово:«Поглощаю свеченьем лиловым».
РЫБАНГЕЛЫИгорю и Наталии ВощининымВместо эпиграфа: см. Апокалипсис и теорию расширяющейся вселенной.И я был в духе в день седьмыйИ сферу зрел, подобную кристаллу:Она живой была и ширилась в пространство,Пятнистая подобно шкуре леопарда.Но пятна тоже были как живые,Росли, и двигались, и умирали.И были овые черны, как уголь,И овые цвели, как яспис и сардис.Под пятнами же плавали, как рыбы,Пером спинным касаясь пятен,Живые сущности в той сфере,Имели лики и очьми глядели,Но, от питанья спасены, ничтож снедали,И были мысленны, а не телесны.
И мне открылось в духе, что те пятнаВсё были человеки в сей земной юдоли,А рыбы чрез перо спинноеСнабжали человеков мыслью.
ПЛАНЕТЫ И ЗНАКИ1. МЕРКУРИЙРаскинулись дали И бездна поет. Крылатых сандалий Стремителен лёт. К. Гершельман, «Персей»Скорее, скорее, скорее –Такой же подвижный, как ртуть,Меркурий, Мор Курий, – он реет,Чтоб искрою быстрой сверкнуть.
Гермес Трисмегист на Скрижали,Холодное знанье судеб:«Что сеяли, то и пожали,Когда вы войдете в Эреб!..»
Сожженною малой планетойСебя знаменуя вовне,Так, в Деве осенней в огне тыИ темен в весеннем Овне.
Ничто и Никто станет Некто.Не злой и не добрый, – ничей –Ты – тусклый фонарь ИнтеллектаНад хаосом древних ночей.
2. САТУРНТусклый, свинцовый взгляд.Вечный смертельный холод.Всепожирающий яд,Хронос, костистый голод!
Шар на фоне колец –Точно глава на блюде.С Хаосом древним ты, злец,Смертью прижит был во блуде.
Звезды в тумане чадят.Время застыло льдиной.Но пожираешь ты чад,Вздыбив свои седины.
Кто вам сказал, что весна,Счастье, что небо лазурно?– В черных провалах, без сна,Видит вас око Сатурна.
3. СОЛНЦЕГолые камни оглоданы жаром,Скалы ожгут, как печь.Ты над пустыней в сиянии яромБудешь парить и жечь.
– Во Льве золотом ты венчан, царь,Ваал в раскаленном чреве,Ты – Огнь Поядающий, ныне и встарь,Ты – плод на небесном древе.
Эллипсы нижутся тонкою вязью:Ты из каких-то ужасных глубинСгустки с кометной светящейся грязьюТянешь уловом вечных годин.
– Сын Желтых Драконов и сам дракон,Творя, пепелящий творимое, Шива,Питаемый жаром атомного сшива,Зовомый Соль или Сон!
4. ЛУНАИ сладостен, и жутко безотраден Алмазный бред морщин твоих и впадин… Максимилиан ВолошинНу, что такое? – Кружится планеткаВокруг земли, и, вот, по ней ходили:Навеки на луне осталась меткаШаги людей по первозданной пыли.
Но, зеркало ночей моих бессонныхИ синий свет над снежными полями,Луна колдует из глубин бездонныхС бесчисленными голыми нулями.
Ты – серп Дианы, полный лик СеленыИ темная безликая Геката!– Ступени крыш спускаются покато, –Лунатик замер: ждет и хочет плена…
Холодным сладострастьем тихо тлея.Холодная, приблудная планета,Ты, в сизо-черной глубине светлея, –Астральная обманная монета.
5. СКОРПИОНВ глухую ночь из зыбей водныхВсползает медленно и он,Членистоногий и холодный,И ядовитый Скорпион.
Светясь едва, глубоководно,Клешней вонзаясь в небосклон,Несродным двум стихиям сродный,Он – двух враждебных сил закон.
Он порожденье вод глубинных,И яд его — как яд змеиный.Но вот на влажной тьме небес
В паучьих лапах и суставахОгнем несытым и кровавымВ нем светит уголь – Антарес.
6. СТРЕЛЕЦКогда злонравный СагиттарийТугую тянет тетиву,То для него Новембрий хмарьюСвинцовой кроет синеву,
Чтоб мог неведомо и тайноВершить планетные круги,Дабы не зрелись и случайноЕго тлетворные шаги.
В такие дни скорей понятенЗакон земных враждебных пут.В такие ночи резче внятенНеотвратимый счет минут.
Тогда в просветах неба черныхМерцает Северный Венец,И громче слышен голос норны,Предвозвещающий конец.
И смутно видны очертаньяСредь поздних звезд подъятых рук:Стрелец восходит тусклой раньюИ молча напрягает лук.
Она не оставляет знакаИ точно луч звезды легка, –Когда слетает с Зодиака, –Стрела Небесного Стрелка.
ПАМЯТЬБАЛТИКАНоне БелавинойНашу память тревожат руны,И обрывки песен нас манят.Вспоминаются волны и дюны,И суровые лица в тумане:
Мореходы – гребцы и юнги,Бородатые конунги, скальды…– Мы – балтийские нибелунги,Вальдемары, Олеги, Рагнвальды.
Нибелунги – люди тумановИ упорной, тяжелой думы,И на оклики черные врановОтвечает нам бор угрюмо.
И пускай нам старые норныПредвещают беду и горе –Мы, как наши думы, упорны,Всё равно, мы пускаемся в море.
ВОЗВРАЩЕНИЕВсё это было, конечно, во сне:Ветер, мороз и луна на сосне.
Время и место ступили назад:Вот, – я вернулся и опрошенный сад.
Нет никого в этих старых местах:Возится ветер в обмерзших кустах.
Лунные сумерки, нежить и мгла.Всё позабыть тишина помогла.
Только какая-то тонкая нитьХочет дорогу назад сохранить.
Снег и молчание ночи немой:Вот что нашел я, вернувшись домой.
Снег засветил синеватым свинцом:Месяц-мертвец наклонился лицом.
МОЛОКО…Свидетель Великого и подлого, бессильный Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней… И. Бунин «Пустошь»Я тоже был свидетелем бессильнымРасстрелов, зверств, насилий, пыток,Но этого всего вам не расскажешь:И слов мне не найти, и даже хуже –Меня не будете вы вовсе слушать:«Ах, это всё уж мы давно слыхали!..»
Но я вам расскажу про мелкий случай.Совсем пустяк, когда сравните с пыткой;Пословица такая есть: «Не надоНад молоком пролитым плакать!»
Я видел это. Я хочу оставитьУ вас занозу в памяти навек.
Я рос в уездном городке – убогом –Когда-то Ям, потом казенный Ямбург,Как Миргород,Был «нарочито невелик», без «фабрик».Продукция – капуста, клюква,Картофель и другой нехитрый овощ.«Кругом леса из черных елейИ мхи заржавленных болот…»Был в географиях указан кратко:«…А промысел – сдают в наем квартирыДля офицеров N-ского полка…»Так при царях. Потом Февраль, Октябрь,Ходили с красным бантом, говорили,Потом «искореняли классовых врагов»,Потом – потом взаправду голодалиВвиду того, что немцы под шумокВплоть до Наровы фронт свой протянули,А там до нашей Луги – двадцать верст,И ничего оттуда не укусишь!У нас: «леса из черных елейИ мхи заржавленных болот»,А на восток – голодный Красный Питер.Продкомы продналогом кулаковИскореняли там, где находили,И, значит, некогда кормить нас было…А обыватель, «гражданин» отныне,Сосал, как мог, нехитрый овощС четверткой хлеба (тоже не всегда).Коров поели: «Мясо – государству!А вот не хочешь ли сенца!»Положим, не было и сена тоже,А с молоком – «Хучь плачь!»Ребята плакали и тихо мерли.
Но видит выход красный гений,Где обывателю дан мат:Всегда, везде без исключенийВосторжествует диамат!
Тут диалектики мерцаньеВо тьме кромешной – верный свет,И отрицанье отрицаньяСведет прорехи все на нет.
Похабный мир нейтральной зонойСнабдил рабочий парадиз,И се – мужик там без препоныВсе производит, как на приз!
От станции КомаровкиДо станции Дубровки –Ржавые рельсы, пустые вагоны.
От деревни ДубровкиЗастучали подковки –Везут с молоком бидоны!
Да вот когда еще прибудут!Да привезут еще в обрез…Растут хвосты морского чуда:Впотьмах народ в хвосты полез!
Быть может, вам перед билетной кассой,Бывало, нужно было постоять,Ну, полчаса, и то казалось долго.А тут с пяти часов утра стоишь на местеЧасы, часы, не двигаясь совсем.Вот, привезли! И дрогнул хвост, и замер.Но драгоценность надо кружкой мерить,Но надо с карточек купоны резать.И надо сдачу марками даватьС квадратных керенок, зелено-красныхИ желто-бурых: сорок, двадцать.Увы! совсем мифических рублей!
– Народ, конешно, ждамши озвереет…– Оно, опять, с утра не емши…
За месяцы друг к другу пригляделись:Вот баба с носом, та – совсем без носа.А этот вот – очкарь «интеллигент».Мне женщина запомнилась одна –Наверно, раньше звали дамой.Теперь худая, с виноватым видом,С испуганными серыми глазами.Иной раз девочка к ней приходила,Ну, приносила хлеба и картошки.У девочки такие же глазаС голодной синевой под ними.Ей шепотом: «Не стой здесь,Иди, за маленьким смотри…»Кто эта женщина – не знал никто;Ее буржуйкой бабы злыдни звали.
Так вот, она однажды получила,С манеркой со ступенек шла,А тут вдруг слух: «Бидон последний,Вот те получат, а вот эти – нет!»Ну, бабы ринулись ко входуИ у нее манерку вышибли из рук.Я никогда не видел, чтобы так бледнели.Она белела, точно молоко.Потом нагнулась к белой луже,И я услышал странный звук – икоту.Так плакала онаИ молоко лакала, как собака, –Конечно, чтобы не пропало…
КОТАндрею ФесенкоСильный насморк у котаИ простуда живота.Расчихался старый котИ хвостом сердито бьет.Он не хочет молока,Не причесаны бока,Скисла рожица, как гриб:Кот совсем, совсем погиб!
Ну, а кто виноват?Ходит кот ночью в сад,И не так уж давноПодглядели в окно:В ранний час, поутру,По сыру, по мокру,По дорожке с песком– Ходит кот босиком.
ОРХИДЕЯВ сырых лесах Мадагаскара,Средь лихорадочных болот,Струя таинственные чары,Цветок неведомый растет.
Как крылья бабочек пестрея,С земли взбираясь на кусты,Пятнисто-белой орхидеиЦветут жемчужные цветы.
Болото влажно пахнет тиной…Но, заглушая терпкий яд,Переплетаясь с ним невинно,Струится тонкий аромат.
А из-под листьев орхидеи,Свисая с веток и суков,Выходят матовые змеиБессильно нежных черенков,
И кто в кустарник заплетенныйЦветами странными войдет —Тот забывает, опьяненный,Весь мир и запах нежный пьет.
Он видит дивные виденья,Неповторимо сладкий сон.И в неизбывном наслажденьиБезвольно долу никнет он.
Над ним качает орхидеяГирлянды бабочек-цветов.К нему ползут бесшумно змеиБессильно-нежных черенков.
И в тело медленно впиваясь,И кровь и соки жадно пьютИ к обреченному спускаясь,Цветы острее запах льют.
ESTONICAАлексису Ранниту1. Лесная опушка …В лесах моей Эстонии родной… В. КюхельбекерКорою красной светит бор сосновыйИ мелкий ельник – яркий изумруд.Круги седые паутин с основойУпругой вздрогнут в ветре и замрут.Всё тихо. Только шорох быстрой белки,Да вот малиновый капорский чайКачнется и наклонит стрелки,В стремительном полете невзначайЗадетый шелестящей стрекозою.И снова тихо. С рыжего стволаСпускается янтарною слезоюИз трещины пахучая смола.
2. Белая ночьСовершенно жемчужный свет.Совершенно стеклянная тишь.– Ты, река, зеленеешь в ответИ плавучие травы растишь.
Оседает в лесу туманНа колючем еловом ребре.Ты подумаешь: это – обман,Это – северный сон в серебре.
Совершенно немой покой.Точно жизни и смерти порог.Над совсем неподвижной рекойЗатуманенный воздух продрог.
3. ПрибрежьеВесь день с болезненной зариСечет упрямыми слезами,И в тусклых лужах пузыриИграют бычьими глазами.
Песок на тяжких дюнах плотен,И скрыт завесою седойТуманно-дождевых полотенЗалив с тяжелою водой.
Сойди к воде. Вода уводитКуда-то к викингам домой.Зеленой, древнею волнойНа запад Балтика уходит.
4. Золотой домKuldne kalevite kodu… (Золотой дом, родина калевов [4])До самой старости, покуда жив я,Я не забуду полевой тропы:Я помню жарко-золотые жнивьяИ гладкие, хрустящие снопы;
Зеленый ельник, солнцем разогретый,Стеной по краю выжатых полей,И радостный покой тепла и света,Усталость гордую в руке моей.
Густую синеву родного небаИ облака слепяще-белый ком,И вкус коричневый ржаного хлебаС салакою и кислым молоком.
5. Старый ТаллиннСтрашный переулок (Vaimu tanav) и Короткий подъем (Liihike Jalg) – улицы в старом ТаллиннеСерый, тугой плитняк.Стены щербатой кладки.Древен был известняк,Стары были лопатки.
Башни ждут над тобой:Ночью колдует Таллинн.Позднего часа бойМедлен, разбит и печален.
Светит зеленый газ.Шаг отдается гулко.Ты не ходи сейчасК Страшному переулку.
Втиснут в стенных камняхВход на Малом подъеме.Ходит Черный МонахПлоскою тенью в доме.
Может быть, где-то вследКарлик тебя окликнет:«Город за много летВесь ли достроен?» – Не пикни!
Молча махни рукой:«Нет, не достроен Таллинн!»– Если достроен, рекойСмоет в залив он морскойГород грудой развалин.
6. Эстонец и каменьСыпучий снег летел в норд-остеИ каменел в тисках луны.Ледник пахал поля до костиИ щедро сеял валуны.
Они твой лемех ждут со злостью,Украдкой, точно колдуны.
Но вот столетья эст упрямыйКатал окатанный гранит,И розовато-серой рамойТеперь валун поля хранит.
И плуг идет легко и прямо:Упрямый труд – ты сам гранит.
7. Тот, кто осталсяВраг уже на эстонской земле –Некуда отступать.Слева сосед – на сосновом комле,Справа – пустая гать.
Сзади стоит отцовский дом,Он пока еще цел.Каждый куст здесь стрелку знаком.В сердце – каждый прицел.
– Умирали викинги, стоя,Непременно с мечом в руке.У него наследство простое:Ледяная решимость в зрачке.
Но всего дороже на светеЕму вот эта земля,И вот чахлые елки эти,И в каменье свои поля.
И высокий удел немногихОбозначен ему в облаках:Умереть на своем порогеС трехлинейной винтовкой в руках.
ИЗ АЛЕКСИСА РАННИТА Переводы с эстонского1. ПолигимнияМедленным шагом вступаю я в храм твой, высокая муза,Темен, упрям, – неофит, – скромен, как странник аскет,Встал пред тобою, смущенный, и крылья мои потемнели.Слушаю, как ты во мне ритмом пространство зажгла.Дории звуки немые! Раздел и суровый, и гордый,В трезво-могучих чертах он простотою пьянит,Контуром хладным рисунка. Фронтоны, рельефы и фризыВместе с рядами колонн – истина их в чистоте.Тихо я снова вступаю под сени их ясности строгой,Робко встаю пред тобой, Дева, Творящая Гимн, –Муза, моя чаровница! Свое заклинанье, как пламя,Произнеси и заставь стих неумелый запеть.
2. ОтрешениеТихо, в безветрии ночью листва опадает на травы,Точно касается дождь чутко уснувшей земли.Первый призыв тишины. И последняя жалоба ветра.Лист, говоришь ты с листом? Или с собою, душа?Падают листья. И вижу, как месяц на хрупкой рябинеТочно в рубашке дитя, тощее, в ветках сидит.Смотрит оттуда, как мертвый. Из дали глаза остеклянил.Губы скривил и молчит. Машет мне белой рукой.В замкнутом круге брожу я. В блужданье безвыходность давит.Ночь – безысходный тупик. Только остались одниЛистьев, как птиц, переклички. И песнь обреченной цикады.Путь отрешения, рок. Зов совершенного – смерть.
ЭСТОНСКИЙ ЯЗЫК– Luule on leek, mis on kasvamas allapoole. Aleksis RannitПоэзия – пламя, Плывущее вглубь. Алексис РаннитPeoleo – иволгаСтихи – цветы над целиною слова,Над корневою тканью языка,И нам звучит таинственно и новоДругой язык цветением цветка.
И вот язык моих упрямых предков,То светлый, как ласкание волны,То твердый, как кремень, то зло и меткоЛетящий в цель, то смутный, точно сны.
Как объяснить мне иволгу леснуюИ дробную апрельскую капель?Певучих гласных музыку двойную,На «р», как гром, раскатистую трель?
Стихи на этом языке, как пламя,Плывут неуловимо в глубину,Плывут голубоватыми огнямиВ свою, в тебе сокрытую, страну.
IN SOMNISЗМЕИDa inde in qua me fur le serpe amiche… Dante Alighieri, Inferno. Canto XXVМне с той поры друзьями стали змеи.1. РассказОбъяснять бесполезно –Это было вот так:В облаках был железныйИ наломанный мрак.
И откуда-то снизу –И до облачных дох –Фиолетовой ризойПоднимался сполох.
Этот цвет аметиста –И не синь, и не бел, –Был и ярким, и чистым,И горел, и кипел.
Я бежал по дорогеК этой сказке огня.Но хватали за ногиИ держали меня
Те, кто делом и словомНе пускали на смерть.Но свеченьем лиловым,Как магнит, была твердь.
Вот и стали кружитьсяСвет и тени вокруг.Вырывалось, как птица,С хрипом сердце из рук.
Подо мною, в провалах, –И до выжженных туч –За лучом вырывалоЭлектрический луч.
И, вздымаясь, как дуги,Били струи, звеня,Синевато-упругоПривиденьем огня.
И с шипеньем змеиным,Поднимаясь на хвост,Жалом тонким и длиннымДостигали до звезд.
2. ЗмеиКонечно, старьевщик дал эту сдачу:Четыре доллара он смял в комок!Вини себя за эту неудачу:Бумажки тут же просмотреть бы мог.
В карман их сунул просто. А покупкуРассматривал: случайно свет упалОт ламп на створку раковины хрупкой,И вспыхнул в ней павлинами опал,
И надпись с тонкою резьбой на створке:«Привет из…» и потом: «…тебя мы ждем!»Привет откуда? – Ищем на конторкеДругую половину – не найдем!
И вот теперь фальшивая кредитка:Как будто доллар сверху, а внизуКоричневый рисунок — точно выткан —И буквы непонятные ползут.
Какой-то город, южный и у взморья,И роща куцых пальм; на берегуЛежат обломки плитняка, и гореПричалившим сюда: вот я могу
Скелеты различить в прибрежных ямах,А из воды ползут на плиты скалВсё змеи тонкие, ползут до самыхПокинутых домов. И зол оскал
Пустых безлюдных башен, стен и зданий.– Но это ведь бумажка для детей!И надпись поперек: «Мы ждем свиданья!Цена билета. Прибывай скорей!»
3. In somnisНа дальней вилле Люция МарцеллаВ ту ночь мы пировали до утра.Вино не веселило – праздник телаУгарным, душным был, как дым костра.
Мы в лабиринте лавров возлежали.И вот при первом сером свете дняЯ в поле вышел посмотреть на дали,На медный блеск осеннего огня.
Поля в щетине рыжей были сжаты,И ржавая опавшая листваДорогу крыла до страны заката,И сучьев чернь вздымали дерева.
С восхода солнце било, пламенея,И на ветвях изгибами петлиИз дерева изваянные змеиСвисали неподвижно до земли.
И так до горизонта по дороге –На каждом дереве висел пифон,Точеный, гладкий и священно-строгий,Как древний страж потерянных времен.
Бессонница, insomnia, in somnis…Во мне, во сне восходят семена…И это всё, что удалось припомнитьЧрез сон, – чрез смерть, – чрез жизней времена.
КОМНАТЫ…Символизируются в виде комнат… З. Фрёйд…Однажды три человека спустились в царство темноты, и один сошел с ума, другой ослеп, и только третий, рабби Бен Акиба, возвратился и сказал, что встретил там самого себя… Г. Мейринк, «Голем»1. НосорогиЭти комнаты были парадными –Точно мебельный магазин –Нежилые – слишком нарядные,А отделка – дуб-лимузин,
До кофейного цвета мореный,И повсюду тот же узор:Терракота и темно-зеленый,И таких же цветов ковер.
Но с глазами совсем свиноватыми,И во весь пузатый объем,Носороги вошли с виноватымиЛицемордами в этот дом.
Застыдились вдруг носорогиСвоего присутствия тамИ метнулись вон, без дороги,И по стульям, и по столам.
2. УсышкинЭтой комнаты жильцы боялисьИ хранился в ней ненужный хлам,А случайный новый постоялецИзвинялся: «Не ходите там:
Кто увидит серого лакея,Беспременно вскоростях помрёт!..»Как сейчас вот, вижу вдалеке яКоридор с дверьми и поворот.
В тупике, за этой самой дверьюБудет пыльный сероватый свет,Паутины бархатные перьяИ пришельцу праздному ответ:
«Не тревожь нас, в сумерках навеки…»Но вот это тянет, как магнит:Мутный ужас бродит в человеке,И зовёт, и манит, и велит.
Я вхожу в ту комнату послушно:Пыль, шкафы, густая тишина.От засохшей плесени здесь душноИ, как тусклый лёд, стекло окна.
И свистящим вздохом, еле слышно,Стариковский шёпот позади:«Так-то, брат Усышкин,Так вот и ходи…»
3. ЮжасОн открылся, огромный и пыльный,Позабытый чердак предо мной.Полусвет – но какой-то мыльный:Светло-серый, тусклый дневной.
Свет из круглых и низких окон –Только в небо: вниз не взглянуть.За каймой паутинных волоконНа стекле столетняя муть.
А на камне (зачем он тут брошен?)Голый мальчик один сидит.Он слепой. И рот перекошен.Он оставлен, брошен. Забыт.
И вот, телом тщедушным тужась,Он кричит однотонно и громко,Как машина, голосом ломким, –Только: «Южас, южас…» и «Южас!»
4. ЛифтНа нем работала женщина –Так, – под сорок, и больше молчала.Этот лифт был старый и в трещинах,Кое-где торчала мочала,Мы поехали вниз, до подвала.
А в подвале ходили жители,Повторяя одно и то же:«Не пытайтесь до горней обители,Мы для тех этажей негожи!»А в углах возникали рожи:
Сперва – ничего за потемками,А потом пузыри и пятнаТам сцеплялись углами ломкимиИ глядели лицом неприятным.Истязали жильцов, в
