Авиценна - Вера Смирнова-Ракитина

— Но разве способности человека заложены в мозгу? — задал кто-то из учеников вопрос.

— По моим наблюдениям, именно мозг является вместилищем всех умственных сил человека, — ответил Хусейн, расписываясь тем самым в своем кощунственном непонимании свойств «души», как ее определяли правоверные мусульмане. — Причем, — продолжал он свои еретические высказывания, — теми ощущениями, которые мы получаем через органы внешних чувств, ведает передняя часть мозга, способность к отвлеченным и обобщенным понятиям развивается в средней части, а память хранится в задней части нашего мозга.

— Как же ошибаются наши богословы! — воскликнул один из учеников. — Они считают, что душа, вложенная в нашу грудь аллахом, руководит всей умственной жизнью!

— Обсуждение того, кто из нас прав — я или богословы, не имеет отношения к нашему уроку, — сухо заметил Хусейн. — Я не буду сегодня с ними спорить. Я хочу только поддержать наших друзей и не дать духу уныния овладеть ими, — он ласково поглядел на своих учеников, но для себя отметил, что если он хочет продолжать их обучать, то надо быть поосторожнее в высказываниях. Стоило кому-нибудь донести о сегодняшнем разговоре хорезмийскому муфтию, и ему не удалось бы даже в вольнодумном Ургенче избежать серьезного внушения.

Глава 3

Встречаясь с образованными учеными членами маджлиси улама, собиравшимися по пятницам при дворе хорезмшаха, Хусейн не мог отделаться от ощущения, что все же это не та среда, которую он, как ученый, искал для себя. Во всей «академии» не было человека более разностороннего, чем он, Хусейн ибн Сина, не было и человека, у которого ему было бы чему поучиться.

По желанию шаха, ученые разрабатывали многие научные вопросы, имевшие как чисто практический, так и отвлеченный характер. Иногда это касалось астрономии и геодезии, иногда истории и права. Иной раз ученые помогали архитекторам в вычислении размеров зданий, в другой — искали способ предохранить нежное вино от скисания. На маджлиси

улама они обсуждали свои работы, читали новые произведения, участвовали в дискуссиях. Но как-то незаметно выходило так, что направление научных поисков было то, которое намечал Ибн Сина, а все дискуссии с местными и с заезжими учеными, как правило, заканчивались его победой. Никому еще не удавалось опровергнуть его продуманную, глубокую и своеобразную точку зрения.

Хусейна иногда забавляла мысль, что важные, строптивые и косные чалмоносцы, заседавшие в маджлиси улама, часто даже против своей воли оказывались его последователями. Но ему было интереснее с молодежью, чем с собратьями-учеными. И если молодежи он отдавал больше сил, то и материала для мыслей и раздумий получал от нее гораздо больше. На многих из своих молодых учеников он смотрел с надеждой, рассчитывая, что не далек тот день, когда они с честью заменят многих из «академии».

Но все же даже общение с подающими надежды учениками не могло заменить Ибн Сине подлинно научной среды. Хусейн чувствовал, как необходимо ему встретить ученого, равного себе по знаниям, по опыту, по пытливости. Он мечтал о суровом оппоненте, о научном противнике, способном стать другом. Старый афоризм, что истина рождается в спорах, давно был им признан. Но он жаждал спора на равных началах.

Ибн Сина перебирал в уме имена всех известных ему ученых-современников, проживающих в мусульманских странах, и только трое-четверо из них не оставляли его равнодушным. Но особенно интересовался Хусейн работами Ал-Бируни, о котором говорили, что он живет в Джурджане на берегах Хазарского моря.

Хусейн вспоминал, как вскоре после своего приезда в Хорезм на одном из заседаний «академии» он упомянул это имя и как всеобщее смущение и полное молчание были ему ответом. Позже, когда Хусейн в разговоре иногда ссылался на Бируни, собеседники тут же переводили беседу на другое. Но прямо ему никто ничего не говорил.

Ибн Сина, в силу своего характера, не мог оставить невыясненным такое странное явление и с помощью расспросов людей, не имевших отношения ко двору, открыл причины остракизма, которому подвергался в Хорезме Ал-Бируни.

Абу-Райхан ал-Бируни был старше Ибн Сины лет на семь. Он родился в южном Хорезме в простой и бедной семье. Хусейн не мог пока что дознаться, какими путями Бируни получил образование, но слышал, что еще в юные годы он поражал людей своими знаниями и силой своего научного мышления.

Как у шаха в Ургенче, так же и в Кяте у эмира южного Хорезма Абу-Абдаллаха Мухаммеда был свой штат придворных ученых, и там первым из первых был юный Ал-Бируни.

Но когда около 995 года шах Ургенча Ма’мун захватил Кят, объединил весь Хорезм и провозгласил себя хорезмшахом, Бируни повел себя резко враждебно; он не только не вошел в число ученых «академии» Ма’муна, но, наоборот, осудил действия хорезмшаха, покинул родину, отряхнув со своих ног прах Хорезма. Хорезмшаху Ма’муну это показалось обидным. В горячую минуту он пригрозил спустить шкуру с непокорного ученого, сбросить с минарета, сгноить в подземной тюрьме. С этих пор имя Бируни стало в Хорезме крамольным, и, хотя прошло уже десять-двенадцать лет, об Абу-Райхане не вспоминали и не говорили, считая, очевидно, что это же отношение к Бируни должен был сохранить и наследник Ма’муна — Ма’мун ибн Ма’мун.

А Бируни за годы изгнания вырос в крупнейшего ученого — астронома, географа, геодезиста, историка.

У Хусейна был большой, замечательный труд этого хорезмийца — «Хронология древних народов» («Асар-ал-Бакыят»), который поразил его исключительными познаниями, которые обнаруживал автор, начитанностью, остротой, поставленных проблем, огромной эрудицией.

«Вот кого надо бы иметь в маджлиси!» — мечтал Хусейн,

Но как подступиться к хорезмшаху, как убедить его призвать к своему двору опального ученого? И вместе с тем Ибн Сине казалось совершенно бесспорным, что место великого хорезмийца именно здесь, на родине.

Хусейн ибн Сина чувствовал каким-то шестым чувством, что и хорезмшах с радостью пойдет на то, чтобы пригласить ученого, да и сам Ал-Бируни не откажется вернуться домой. Но придворный этикет ставил тысячи препон, мешал простому человеческому объяснению с повелителем Хорезма. И Хусейн ломал голову, какие бы предпринять дипломатические шаги.

Но похоже, что и сам Бируни, истосковавшись в изгнании, раздумывал над этой проблемой. Живя в Джурджане, во владениях султана Кабуса ибн Вашмгира, хранителя древних иранских традиций, Бируни упорно отказывался от предлагаемых ему высоких должностей, чтобы заниматься только наукой. Насколько это было в его силах, он следил за всем, что делалось в ученом мире. Давно уже заметил он росшего в Бухаре, а затем переехавшего в Ургенч Хусейна ибн Сину. Несмотря на дальность расстояния и сложность общения, до Бируни, очевидно, так же как и до Ибн Сины, доходили размноженные переписчиками труды ученого собрата. И, так же как Хусейн, он мечтал о научном общении. И старший ученый сделал первый шаг к желаемому сближению.