Девушка с секретом - Галина Романова

Женька упорно отмалчивалась. Начни она сейчас рассказывать свою историю — кто поверит?! Сочтут или сумасшедшей, к коим она себя иногда и сама причисляла, или фантазеркой, которая хочет выжать слезу жалости у слушателей.

Баба Лиза между тем, буравя ее взглядом, прокурорским голосом изрекла:

— В общем, так! Жить будешь здесь! Слушаться будешь меня во всем! Если не нравится, вольному воля. Устраивает?..

— Д-да, — пролепетала девушка, кивнув в знак согласия. — Устраивает…

— На том и порешим… — подвела черту хозяйка и принялась накрывать на стол.

Незапланированные встречи отняли у Павла чуть больше времени, чем он предполагал. Сделав несколько звонков и вызвав собратьев по оружию в бар на Зегеля, он, сузив глаза и то и дело опуская тяжелый кулак на крышку стола, без устали повторял:

— Они должны умыться кровью!.. Вы поняли?! Я дам понять этому сукиному сыну — кто в этом районе хозяин!!!

— А что с Тимохой? — подал голос из угла Рябой, поигрывая выкидухой. — Чего его не видно?!

На минуту замерев, Павел глухо произнес:

— Нет больше Тимохи…

— Кто?! — сразу подобрался Рябой.

— Я не знаю… Может быть, тот же, кто побил витрины в ресторане у Башлыкова, тот же, кто хотел трахнуть бабу Симака… Думаю, что они на этом не остановятся. В общем, вы меня поняли. Мы должны вычислить их! Я думаю, что это Лема и его люди.

— Слышь, Паша! — с места поднялся Сашка Витебский, за белокурую шевелюру прозванный Одуванчиком. — Я слыхал, у этого Лемы, мать его, приличная «крыша». Может быть, не резон на рожон-то лезть?

— Это ты к чему? — скрипнул зубами Павел.

— Это я к тому, что, может, вы сами между собой договоритесь? Че понапрасну кровь лить. Я слыхал, «крыша» эта из мусоров… А у тебя, я слыхал, на него что-то есть…

— И что?!

— А то! — Сашка Одуванчик потоптался на месте. — Прижми его покрепче!.. Нас, которые у тебя постоянные, раз-два и обчелся, а «одноразовые» разве попрут?.. На одних бабках разоришься…

— Не твоя печаль, — процедил Павел, еле сдерживаясь, чтобы не врезать трусливому напарнику. — Тебе дано задание — ты делай… А про то, что у меня на кого-то что-то есть, — забудь!..

— А что — брехня? — разочаровался Рябой, внимательно следивший за разговором.

— Бабий треп, — презрительно фыркнул Пашка, сдерживаясь из последних сил. Черт его дернул спьяну болтнуть, что у него есть видеозапись, за которую Лаврентий отдал бы половину своего состояния. И не только он, а кое-кто еще, чье имя произносить вслух Павел и сам опасался. — Короче, вы меня поняли. Расходимся, и за дело…

Как только братва после четких инструкций разошлась, Павел достал мобильник и, немного поразмыслив, ткнул пальцем знакомую до боли в глазах цифровую комбинацию.

К телефону долго не подходили. И, наконец, когда он совсем было отчаялся, трубку сняли и детский голосок пропел:

— Але?!

— Мне папу…

— Его нет. А кто его спрашивает?

Павел дал отбой. Возможно, тот, с кем он жаждал встречи, действительно отсутствует, или… Это «или» могло таить в себе все, что угодно…

Многие были недовольны политикой правления Павла, упрекая его в излишней суровости. И никому не хотелось задумываться над тем, что железная дисциплина, диктуемая его волей, избавляла их от неприятностей.

Тот, кто в свое время захотел и смог с ним договориться, сейчас давно не волновался за положение общих дел, наперед зная, что Павел не допустит просчета.

К дому матери он подъехал лишь спустя два часа.

Заглушив мотор машины, Павел взял в руки увесистый пакет с фруктами и шагнул к крыльцу. Входная дверь была распахнута настежь и тихонько поскрипывала на ветру. Потоптавшись у порога несколько минут, он сунул руку за ремень брюк и, достав оттуда пистолет, осторожно вошел в дом.

Комнаты встретили его пустотой…

Зарычав, словно раненый зверь, Павел саданул пинком по ведру, отчего оно покатилось по полу, оставляя мокрый след на домотканых дорожках, и рухнул на скрипучую табуретку.

Выходит, и здесь его опередили…

Думать о том, что Женька могла убежать сама, ему не хотелось. Сделать это, по его разумению, она просто-напросто не могла. В памяти всплыло ее измученное страхом и болью лицо, протянутые в немой мольбе руки. От жалости и сострадания он сейчас готов был разорвать на части любого, кто причинит ей вред. Мысль о том, что он сам, всего лишь три часа назад, хотел закопать ее живьем в одной могиле с убитым другом, Павел усиленно заталкивал поглубже. Но она всплывала вновь и вновь. Била его тупой болью в висок, громыхая набатом осуждения.

«Я найду тебя! Я спасу тебя! — метался Павел по дому, на ходу распихивая по карманам патроны и несколько пачек долларов, припрятанных в матушкиных схронах на черный день. — Пусть только кто-нибудь попробует тебя обидеть!»

Впрыгнув в машину, он завел мотор, и только тут на него наконец снизошло прозрение: все происшедшее за эти два дня не что иное, как начало великого кошмара… Кошмара, которым всегда заканчивалась жизнь таких, как он. Когда остаешься совершенно один, а все, кто раньше был рядом, или мертвы, или там, по другую сторону баррикады.

Он не был дураком и прекрасно видел, что в немногочисленных рядах его парней наметился раскол. Сашка Одуванчик был поглупее остальных, вот и развязал язык, тогда как другие помалкивали, пряча кривые усмешки в воротниках.

— «Крыши» вам ментовской захотелось!.. — скрипнул зубами Павел, медленно трогаясь. — Ну что же, я дам вам «крышу»! Да еще какую!..

Часы на стене пробили полночь. Кряхтя и охая, Лаврентий сполз с широченной кровати и, бросив брезгливый взгляд в сторону похрапывающей жены, пошел в гостиную. Окна, как всегда, были настежь. Опасливо потрогав шторы и убедившись, что за ними никто не прячется, Лаврентий тяжело вздохнул и, немного поразмыслив, налил себе стакан водки.

— Да не пойди во вред младенцу, — вполголоса бормотнул он и опрокинул содержимое стакана в рот. — Хороша!..

— Даже ночью жрешь! — неожиданно раздалось в тишине.

Лаврентий оглянулся на воинственного вида супругу и с раздражением буркнул:

— Чего тебе? Иди спи…

— А тебе чего не спится? — Татьяна широко зевнула, лязгнув целым рядом золотых зубов. — Пошли, Лаврюшечка…

— Лаврюшечка!.. — скорчился в гримасе супруг и плюнул ей вслед. — И на кой черт я двадцать лет назад с тобой связался?..

Он сморщился от неожиданной боли в желудке. Так бывало и раньше, когда ему доводилось понервничать, но от того, как он взбесился сегодня, могли возникнуть серьезные осложнения.

Открыв дверцу бюро, он достал флакончик с таблетками и швырнул парочку под язык. Неприятная терпкая горечь тут же свела челюсти, вызвав непрошеную слезу.

— О черт! — выругался Лаврентий, опускаясь в кресло. — Сегодня, наверное, не усну.

Взгляд его сместился на фотографию двадцатилетней давности, где были изображены они с Татьяной. Когда-то с симпатичным личиком и прелестной фигурой, она, родив двоих дочерей, разъелась и превратилась в бесформенную, с позволения сказать, женщину. Хотя женщиной Лаврентий не считал ее уже лет десять. Кто знает, может быть, именно это отвращение к кустодиевским формам супруги и толкало его в объятия молоденьких стройных девушек, одна из которых сегодня натянула ему нос…

Вспомнив о том, что произошло несколько часов назад, Лаврентий заскрипел зубами, и тут же дикая боль ударила под ребра, заставив его застонать. Согнувшись пополам, он кое-как добрел до широкого дивана и рухнул на него всей тяжестью своего веса. И только-только он закрыл в изнеможении глаза, как в висок ему уткнулось что-то твердое и холодное.

— Просыпайся, падла! — раздался свистящий шепот почти над самым ухом.

Лаврентий резко вскинулся и, скорчившись от боли и страха, тут же уперся взглядом в пылающие ненавистью глаза Павла.

— Ты-ы-ы?.. — еле слышно выдохнул он. — Как ты сюда?..

— Ногами, — перебил его Павел, не убирая пистолета. — Где она?! И не вздумай сказать, что не знаешь, о ком идет речь.

В бессильной ярости пожевав губами, Лаврентий отвел голову в сторону и нехотя произнес:

— О ком — знаю, но где — нет…

Не дождавшись продолжения, Павел размахнулся и наотмашь ударил его рукояткой по уху. Лаврентий хрюкнул и на несколько минут затих. Павел сел в кресло напротив дивана и не без удовольствия поглядывал, как его враг, морщась и кряхтя, пытается подняться с пола.

— Еще одно неосторожное слово, и я нажму курок. Так что думай, прежде чем говорить, — помахивая пистолетом перед обезумевшим Лаврентием, он не забывал время от времени оглядываться на дверь спальни, где переливчатый храп начал понемногу стихать. — Отвечаешь на вопросы, мы принимаем решение, и я сваливаю. Идет?

Голова Лаврентия вяло качнулась в знак согласия.